Нина Соротокина - Летний детектив
— Да, он.
— Он дал собственные деньги, из своей фирмы?
— Нет. Рулада и вся его компания сами были в долгах, как в шелках. Деньги получены были из некой мафиозной группировки. Кажется, Солнцевской, но я в этом не уверен. Вы понимаете, что об этом никто не должен знать. Лев Леонидович очень дорожит своей репутацией.
— Да будет вам. У нас столько чиновников в государстве на кормлении у этих самых группировок, и никто не смущается. А здесь — просто заем. Дальше.
— Заемная сумма была очень значительной и под очень большие проценты. Вы представляете, какие тогда брали проценты?
— Представляю, но с трудом.
— Естественно, сам Рулада получил от нас некоторые комиссионные. Но ему этого показалось мало. Он стал требовать пять процентов от той суммы, которую мы получили в долг. Наличными. Это была огромная сумма, а мы считали каждый доллар. Вы вникаете в суть вопроса? Двадцать процентов мы обязались заплатить бандитам, и еще этому хмырю пять! При этом он утверждал, что именно так они со Львом и договаривались.
— А они договаривались?
— Не знаю.
— Вы платить отказались?
— Да. И тогда Рулада прибегнул к шантажу. Нам ничего не оставалось, как начать собирать на него компромат. Мы обратились в ваше агентство.
— Вы собирались как-то использовать собранный материал?
— Нет, мы просто хотели, чтобы он у нас был, потому что это была единственная возможность предотвратить шантаж. И тут вдруг неожиданно Рулада сел. Процесс провели очень быстро, показательно быстро, зато срок дали меньше минимального. Очень может быть, что он сам себя посадил, чтоб не пойматься на чем-то более серьезном.
— В мае Рулада вышел на свободу. Он заявил о себе?
— Заявил. Он явился сюда в офис и потребовал у Левы свои проценты. Только теперь он их хотел брать не деньгами, а имуществом. Он захотел получить в собственность некий ресторан.
— А на каком основании он это просил?
— А на том же. Мол, ты Лев, сам обещал. Ресторан маленький, скорее — кафе, но он расположен в хорошем месте, и дает нам приличный доход. И потом, почему Лев должен отдавать свой ресторан? У них только пойди на поводу. Весь дом растащат по нитке!
— А долг браткам вы к этому времени уже отдали?
— Сполна. И проценты тоже. Базара нет, шеф.
— Лев Леонидович отказался отдавать свой ресторан. Так?
— Вы догадливы.
— А дальше что было?
— А что дальше? В больнице лежит с простреленной грудью.
— Та-ак… А скажите, господин Хазарский, а чем собственно Рулада шантажировал вашего шефа.
— А вот этого я не знаю, — твердо сказал Хазарский и вскинул руки, словно отпихивая от себя Никсова. — С этим, пожалуйста, к самому Леве. Здесь я ничего не могу. Это его личные дела, в которые он меня не посвящал и посвящать не собирается.
Вид у Хазарского был такой, что, мол, знал бы, все равно не сказал. Видно, это было что-то глубинное и личное.
Далее Никсов решил тут же, не отходя от кассы, поговорить с Инной. Истерический ночной разговор пока находился как бы вдалеке от главной проблемы, а не мешало бы секретаршу пораспрашивать о конкретных делах фирмы. Однако здесь его ждало разочарование.
— Инны Сергеевны в ближайшее время на работе не будет, — сказал первый же человек, к которому Никсов обратился с расспросами.
— А как мне ее найти?
— Никак, — осторожно заметил служащий.
— А… понял. Она, наверное, в больнице у Льва Леонидовича, — догадался Никсов.
— Если знаете, зачем спрашиваете?
Как видно, здесь умеют хранить производственные тайны. Надо ехать в больницу. Разговор с Львом сразу бы многое объяснил, но здесь Никсова ждала неудача. К больному Шелихову его не пустили. В регистратуре с ним вообще отказались говорить, даже привычного диагноза «состояние удовлетворительное» он не мог из них выдавить. А это значит, что имеет место быть «состояние средней тяжести», что нежелательно.
Но до лечащего врача Никсов достучался. Тот был сух и неприступен, надменен и при этом и неприлично патлат. Волосы густые, как канадский газон. Интересно, как он эдакую громоздкую шевелюру под белую шапку запихивает?
— В интересах следствия я должен увидеть больного Шелихова как можно быстрее.
— Скажите, пожалуйста!.. И как можно быстрее? Это совершенно исключено.
— Вы меня не пускаете, потому что я из частной конторы? Поймите, я веду дело Льва Леонидовича.
— Какие глупости вы говорили. Здесь уже были милиционеры. Их я тоже не пустил. Сейчас к нему нельзя. Вчера к нему даже с деловыми бумагами приходили, а сегодня — баста.
— У вас что — карантин?
— А вы надоедливый, — сказал в сердцах лечащий врач. — Какой к черту карантин? Просто больному стало хуже.
— Но ведь говорили, что рана неопасная?
Врач стал объясняться с Никсовым не из личной приязни, а потому что был уверен — не отвяжется. Настырный сыщик будет канючить под дверью, названивать врачам домой, портить нервы медперсоналу. Он решительно взъерошил волосы и сказал.
— Да, поначалу рана казалась неопасной, но уже томограф нас насторожил. И на следующий день мы получили подтверждение.
— Что такое томограф?
— Ну какая вам разница…Это послойный рентген, — обиженно продолжал врач. — Делается с помощью ядерно-магнитного резонанса. Дырочка-то небольшая была. Мы думали обойтись традиционным, консервативным лечением, и вдруг обнаружилось внутреннее кровотечение.
— И что же теперь? Когда я смогу его увидеть?
— Если обойдемся без операции, то в конце недели.
— А если с операцией, то через месяц, — обречено пробормотал Никсов.
— Знаете что, — врач заглянул в его удостоверение, — Василий Данилович. — Я вам позвоню. Оставьте ваш телефон. Лев Леонидович уже спрашивал про вас, — добавил он, говоря всем своим видом: а то бы стал я тут с вами разговоры разговаривать.
Никсов опять сел за руль. Что делать? Назаписывал телефонов на целую страницу, а выяснилось, что и разговаривать не с кем. К Лидии он поехал из разумного соображения — не пропадать же сыскному времени за зря. В дороге позвонил. Лидия была уже в курсе всех дел, потому не удивилась визиту сыщика.
Ну и что? Проговорили они без малого час. Три раза пили кофе. От текилы он отказался, но позволил себе пригубить какой-то очень хороший французский коньяк. Никсов быстро понял, что эта модная, лаковая женщина относится к тому типу людей, которые созданы для того, чтобы принимать восторги. Она была искренне убеждена, что вся мужская половина человечества, включая стариков и детей, влюбляется в нее сразу после знакомства и начинает сходить с ума, испытывать страсть, терять голову. Ну, и все такое. Описывать ее рекомендуется в терминах — «веки трепетали, грудь (очень тощенькая, между прочим) вздымалась, походка волнующая, жест — грациозный».
Полезные сведения Никсов мог черпануть только из следующей реплики:
— Наверное, все-таки это я его оцарапала. Утром проснулась, смотрю — ночью ноготь сломала, — она протянула ухоженную лапку с надкусанным ноготком среднего пальца, — а вот здесь, у косточки, было красное пятно. Еле отмыла. Очень может быть, что это чужая кровь. Артурова…Сама-то я не поранилась. Угощайтесь, — она пододвинула гостю бананы. — Очень неплохая закуска.
Бананы лежали на большом синем блюде. Два из них были наполовину очищены, один — со следами губной помады — надкусан. Вид этих полураздетых фруктов показался вдруг Никсову донельзя неприличным.
И еще она с удовольствием говорила про Инну. Странный женский треп, когда напрямую, вроде, не ругаешь человека, а как-то все получается, что сама Лидия во всем белом и модном, а предмет беседы — в рубище и по колено в дерьме. Но все можно простить одинокой скучающей женщине, тем более, если она повторила фразу, которую ненароком, а может быть сознательно, обронил Хазарский.
— Инка Артура не любит, я давно заметила. Не знаю почему. Скорей всего из-за того, что он ее не замечает. Она и так, и эдак, все желает быть центром внимания. А не получается…И какая женщина это простит?
21
Утром после завтрака вдруг зазвонил «плохой» мобильник. Марья Ивановна даже не сразу его нашла. Этот телефон плохо работал, и по нему уже давно никто не звонил, только заряжали на «всякий слцчай». О здоровье Левушки, три дня прошло с его ранения, сообщали по исправному хорошему телефону, который она всегда носила с собой в кармане фартука. А тут вдруг чужой непонятный звонок.
Марья Ивановна ужасно взволновалась, словно звонили с того света, но сразу успокоилась, услышав далекий, прерываемый сухим треском голос своей соседки Вероники. Викторовны. Вероника повторяла фразу несколько раз, все время прерывая ее позывными:
— Что? Не слышу! Маша! Не понимаю я ничего. Маша! Я тебя с таким трудом нашла. Ты должна приехать в Москву. За тобой приедет машина. В твоей квартире были чужие. Маша, ты меня узнаешь? Это Вероника!
