Владимир Колычев - Третий должен уйти
— Ну да, с ним все ясно. Пальчики на ноже — это не шутка.
— И пальчики, и мотив… Это хорошо, что ты про эту Лизу выяснил, поговорим с ней, узнаем… Да и так все ясно…
— А мне как-то неясно.
— Я же говорю, и с Курдовым разберемся, и с Лизой поговорим.
— А разве вы с ней не говорили?
— Да какой там разговор, в шоке она была. Мужа как-никак потеряла… Ты давай, выздоравливай, — улыбнулся Мигарев. — Нам на тебе еще пахать и пахать… А ключи я пока заберу, они тебе не нужны.
Он крепко пожал мне на прощание руку, смахнул с тумбочки ключи от моей машины и был таков. Я оторопело посмотрел ему вслед.
— Ты, Сева, не переживай, я машину к твоим предкам отгоню, — сказал Станков, собираясь уходить вслед за начальником.
— Так дело не в том… Не убивал Нефедов Чайкова!
— Я понимаю, Нефедов тебя спас. Но ведь он сам тебя в эти дебри загнал. Убегал он, а с чистой совестью не убегают…
— Ну да, ну да.
— Не забивайся! И выздоравливай!
Станков ушел, оставив меня в полном душевном раздрае. Не хотел я верить, что Нефедов убил Чайкова. Из благодарности к этому человеку не хотел верить. Но, может, он действительно убийца. Рассказать все, что угодно, можно, а вот факты не врут. Если, конечно, их не подтасовать…
Глава 6
Костыли я получил, а вместе с ними — больничный. Меня выписывали домой, а не на службу, но я не мог обойти свой отдел стороной.
Автоматчик на входе улыбнулся мне и отдал честь, оперативный дежурный за стеклом весело помахал рукой и разблокировал вертушку. Я поднялся на второй этаж, зашел в свой кабинет.
Юра сидел за своим столом, заполняя какие-то бумаги.
— Какие люди!
— Трехногих на службу берете? — пожав ему руку, спросил я.
— Думаю, что нет, — усмехнулся Станков, подставляя мне стул. — Извини, нормативы для трехногих не завели. А как тебя на службу взять, если ты три километра не пробежишь?
— Пробегу.
— А какой там норматив на «трояк»?.. Вот и я о том же!
— Нефедов без нормативов бегает.
— Бегает, зараза! — хмыкнул Юра.
— И не догонишь…
— Все точки объездили, где он скрываться может, без толку.
— Он везде скрыться может. С его деньгами — это без проблем.
— Может, за границей уже где-то или пластику делает.
— Курдова нашли?
— Нет его нигде. Наверное, вместе с Нефедовым бегает. Снаряды ему подносит… Мы его, конечно, ищем, но пока никак…
— С Лизой Чайковой говорили?
— Да говорили. Ничего она не знает. Не было, мол, никакого конфликта между Чайковым и Нефедовым. Дружба была, а конфликта не было. Когда Чайков освободился, Нефедов ему очень здорово помог…
— А Нефедова что говорит?
— Она вообще Чайкова не знает…
— А с кем она в сорок седьмом доме встречалась?
— Молчит, как рыба об лед. А зачем ей говорить, если ее ни в чем не обвиняют? Ее пальчиков в тридцать шестой квартире не было, а что она там в сороковой квартире делала, это ее личное дело.
— Понятно.
Впрочем, я и не надеялся на объективность следствия. Зачем напрягаться и выгораживать человека, который скрывается от правосудия? А если Нефедов не виноват, пусть сдается и оправдывается… Все правильно, более того, я сам готов был рассуждать в том же ключе.
— А что с любовником Серафимы? Видел его кто-нибудь?
— Нет. Никто ничего.
— А тридцать шестую квартиру кто снимал?
— Мы искали хозяйку тридцать шестой квартиры, но с ходу ее не нашли. Уезжала она куда-то, но уже вернулась. Никто не снимал.
— Как это никто? Мне же говорили, что квартира сдается.
— Сдается, но не сдалась. Пустая квартира стояла. Вскрыли ее. Ключ подобрали и вскрыли. Замок там несерьезный…
— И кто вскрыл?
— Призрак… Шучу.
— В каждой шутке своя прибаутка… Призрак не призрак, а «светиться» Миша не хотел.
— А может, и не было никакого Миши, — пожал плечами Юра. — Может, Серафима ходила к Лукьянову. Он, конечно, еще тот фрукт, нормальная баба с ним на один гектар не ляжет, но любовь, она такая штука…
— Но зовут его не Миша.
— А ты бабам только правду говоришь?
— Ну, не знаю…
— Наводку на тридцать шестую квартиру мог дать Лукьянов, а потом и свою квартиру одолжить.
— Странно все это, очень странно… А Лукьянова нашли?
— Как в воду канул! — развел руками Станков.
— Может, зачистили его? Как свидетеля?
— Какого свидетеля? — качая головой, усмехнулся Юра.
Не верил он в подставу и голову ломать не хотел. Да и зачем напрягаться, когда есть подозреваемый, которому осталось только предъявить обвинение?
А я в подставу верил, поэтому после разговора со Станковым отправился в Архиповку. Машина у меня с автоматической коробкой, и мне вполне хватало одной здоровой правой ноги, чтобы управляться с педалями.
Я подъехал к дому Нефедова, кое-как выбрался из машины. На этот раз мне пришлось жать на клавишу звонка, чтобы ко мне вышел охранник.
Это был знакомый парень, он с интересом глянул на мои костыли.
— Мне бы с Серафимой Платоновной поговорить.
— Это вряд ли.
— Почему?
— Она никого из ваших не хочет видеть, в частности, тебя.
— Меня!
— Тебя, сказала, не пускать ни под каким предлогом.
— Суровая женщина.
— Да нет, как раз наоборот. Но свое мнение имеет.
— Ну, тогда скажи, что мне нужно передать ей привет от мужа.
— От мужа?! — нахмурился охранник.
— Мы с Вадимом Борисовичем целый день по лесу гуляли. Он меня на себе тащил, — показал я взглядом на свою загипсованную ногу.
— Да ну! — не поверил мне парень.
— Вадим Борисович — настоящий мужик. И я не верю, что он мог кого-то убить.
— И где он тебя такого нашел?
— Я его нашел. Задержать хотел. Вот погнался и ногу сломал. Он меня на себе вытащил… Ну, чего стоишь, зеркалами хлопаешь?
Охранник кивнул, зашел во двор, закрыв за собой калитку. Минут через десять вернулся и позвал меня за собой. И снова я оказался в беседке с мраморным столом.
Серафима Платоновна не заставила себя долго ждать.
— Снова вы? — выражая свое неодобрение, вздохнула она.
— Да вот, доковылял кое-как.
— Что с ногой?
— За вашим мужем гнался… Мы с ним потом в лесу заблудились, в такую глушь забрались. Если бы не он, я бы в этой глуши и сгинул… Мы с ним целый день по лесу блуждали, он мне много интересного рассказал. Я после этого не верю, что он Чайкова убил.
— И я не верю, — кивнула Серафима, внимательно глядя на меня.
Я мог обманывать, пытаясь войти в доверие, и она это прекрасно понимала. Может, раньше она и была наивной, как ребенок, но жизнь многому ее научила.
— Вот видите, Серафима Платоновна, у нас есть кое-что общее… Насколько я знаю, Вадим Борисович приезжал к вам после нашего с ним разговора.
— Приезжал, — не стала отрицать она.
— Он говорил вам, что никого не убивал?
— Говорил.
— Вы ему поверили?
— Да.
— Он вас никогда не обманывал?
— Никогда.
— За редкими исключениями.
— Это вы о чем?
— О Лизе Чайковой. Вы знаете, кто это такая?
— Я знаю о Лизе Ларцевой, — дрогнувшим голосом сказала Нефедова. И отвела глаза в сторону.
— Возможно, до замужества она была Ларцевой. Но дело не в фамилии, дело в самой Лизе. Она была любовницей вашего мужа, и он скрывал от вас эту тайну.
— А зачем ему об этом говорить?
— Действительно, зачем ему причинять вам боль? Он вас очень любит. Любит нежно и трепетно. Вы для него ангел, а Лиза — демон. Страстный сексуальный демон, от которого нет спасения. Она преследовала его, а он подсел на нее, как на наркотик. И, как всякий порядочный наркоман, желал избавиться от этой зависимости и вернуться к нормальной жизни, то есть к вам. Хотел вернуться в жизнь, где нет лжи и обмана…
— Откуда вы все это знаете? — удивленно смотрела на меня Серафима.
— Допрос должен быть проповедью, которая вызывает исповедь. Кто знает, может, я и вас смогу обратить в свою веру?
— И какая у вас вера?
— Во-первых, я верю в Бога. А во-вторых, верю в то, что вашего мужа подставил ваш любимый мужчина.
— Это исключено, — решительно качнула головой Нефедова.
— Почему вы так думаете?
— Миша не мог поступить так подло.
— Может, вы заблуждаетесь?
— Нет, не заблуждаюсь.
— Почему он тогда перенес место встречи из тридцать шестой в сороковую квартиру?
— Не знаю.
— Скажите, а вы убирались в сороковой квартире после вашей встречи с Мишей?
— Зачем?
— Вот и я думаю, что вам, Серафима Платоновна, ни к чему. А в квартире после вашего ухода порядок навели. Идеальный порядок, после которого никаких отпечатков пальцев не остается. Остались только ваши пальчики. В некоторых местах. На полированном подлокотнике дивана, на журнальном столике. И все, больше нигде. Везде — стерильная чистота. Как это понимать?
