Сергей Зверев - Наследник чемпиона
Отщипнув от пресса две купюры, Андрей Петрович положил их сначала на панель, потом, бросив взгляд в лобовое стекло, убрал и положил деньги на сиденье старшего лейтенанта. Молодой парень даже не обратил внимания на этот изысканный психологический прием. Деньги он принял… На сиденье молодого милиционера появились еще две купюры.
– Я также понимаю, что при решении вопроса с человеком из прокуратуры могут возникнуть вполне обоснованные проблемы. К примеру, архив… Там работают женщины, которые утром завтракают, а ночью никак не могут расшевелить мужей, которым давно надоели.
На сиденье, под ногу парня, залезли еще две сотенных. Было на самом деле жарко. Парень снял пилотку и вытер платком лоб.
– Фамилия этого третьего, вот все, что интересует нашу редакцию. Мне, наверное, даже не стоит говорить о том, что источник информации остается для всех при этом не более как «достоверный». Было бы по-другому, нас, журналистов, уже давно бы перебили, как кур.
– Андрей Петрович, сейчас столько программ, занимающихся частными расследованиями… Расследуете, а потом наши коллеги начинают очень быстро вычислять тех, кто, помимо журналистов, этим расследованием занимался. Потом вам – премия «Журналист года», а мне – увольнение по дискредитирующим основаниям.
– Гера, никаких программ. Я же сказал – «частное расследование». Не телешоу «Частное расследование с Федей Федоровым», а – частное расследование. Есть небольшая разница. Это будет материал, на общем фоне которого интересующий меня персонаж будет лишь мазком в общей истории. Да и кому придет в голову болтать о том, что это именно вы помогли мне? Я, например, не собираюсь. Нужна фамилия человека и установочные данные на него. Вот, в принципе, и все. Я думаю, такая информация, на поиск и сбор которой уйдет не больше трех дней, шестисот долларов стоит. Ну, если не стоит, я готов их забрать. – И он забрал. – Однако если она стоит дороже…
И теперь, уже на колени старшему лейтенанту, легли восемьсот долларов.
– А это – номер моего мобильного телефона, – Андрей положил листок бумаги. – Я в погоне за материалом вообще никогда не сплю, так что, если позвонишь в три часа ночи, расстраиваться не буду.
Медленно свернув банкноты вместе с листком, старлей поместил их в карман рубашки.
– Хорошо, я сделаю все, что могу.
– Гера, не нужно делать все. Нужно узнать фамилию третьего преступника.
– Давайте дату преступления и фамилию потерпевшей…
Парень уже почти вышел из машины, когда его остановил вопрос:
– Гера, а ведь если в ГУВД узнают, что ты сделал, тебе попадет, правда?
Тот побледнел и снова опустился на сиденье.
– Нет, в смысле, Гера, если ты кому-нибудь скажешь, правда?
– Это же статья, – покривился старший лейтенант. – Вы что, издеваетесь?
– Нет, Гера, я-то – могила, – заверил, положив ладонь на грудь, Андрей Петрович. – Имеется в виду, что вот если ты об этом кому-нибудь скажешь…
Тот все понял, успокоился и вышел из машины.
– Телефон не потеряй! – крикнул ему вдогонку смеющийся Мартынов и включил зажигание.
Самые низкие цены не у дилера, а у сторожа. Ничего в этой России не изменилось.
Стрелки всех часов в мире провернулись ровно на час. Час из тех трех, по истечении которых нужно было убедиться в том, что во дворе потемневшего от старости оранжевого дома продолжает расти сосна, по которой можно было бы забраться на небо. Та самая, память о которой вынес из детства и пронес через всю свою жизнь Роман Сергеевич Гулько. Второй из двух Романов.…Они не расставались всю ночь. Андрей ласкал это упругое тело, полное страсти и любви, обнимал и сжимал, разжигая в себе все новый и новый приступ навалившегося наслаждения… Он не помнил, чтобы ему в его треклятой жизни хоть раз было так хорошо. Он и не мог помнить, потому что в этой жизни он не испытывал даже тысячной доли того, что имел сейчас. Эта женщина перечеркнула все, что было до нее. Драки, смерть, аварии, деньги, большие деньги, риск и работа были теперь не важны. Как не важен был приближающийся новый день, несущий в себе все перечисленное.
– Как бы заглянуть внутрь тебя? – едва слышно прошептала она с такой сосредоточенностью, словно она на самом деле собиралась это сделать.
– Зачем? – так же тихо спросил он.
Она вздрогнула и напряглась.
– Ты не спишь?
– Я спал. Секунду назад.
– Так не бывает, – она снова протянула к нему руку и провела по закрытым векам. – Любого мужчину сейчас даже пушка не разбудит.
Не открывая глаз, он улыбнулся уголками рта.
– Бывает. Я очень чувствителен к человеческой речи. В лагерях, если хочешь проснуться, нужно ловить слова даже во сне.
– Ты сидел? – лишь спросила она.
– Да. Два раза. Под Свердловском и Хатангой. Колонии строгого режима, если тебе, конечно, это интересно. Обычно сразу после этого у меня выясняют, за какие такие неправильные поступки мне в суде не подобрали места получше.
Маша сверкнула глазами, из чего становилось понятно, что женщина поняла обстоятельства, кто и при каких обстоятельствах видел эти тату, и ее оскорбил факт того, что она поставлена в очередь последней. Одна из многих…
– Не обижайся, Маша, – расшифровал он эту мгновенную реакцию. – Я прожил сорок три года, и было бы глупо предположить, что я не спал с женщинами. Вчера по телефону я сказал тебе, что обманываю. Кстати, я обманываю всех. Но пообещал никогда не поступать нечестно с тобой. Разве это не честно?
Действительно, было бы странно, если бы судьба все сорок три года мотала его по России с американским паспортом в кармане и не свела ни с одной бабой. Но все равно обидно…
– Несмотря на сегодняшнюю ночь, могу тебя заверить, что в обоих моих сроках сексуальные мотивы не звучат. В восемьдесят третьем меня «приняли» за то, что я сломал шею одному негодяю.
Машу слегка передернуло. Когда Андрей слушал приговор, ей исполнилось двенадцать лет. Впрочем, передернуло-то не от этого…
– А в девяностом меня отправили в Хатангу. Чудное место. За семь лет в тридцать с небольшим мастер спорта по боксу потерял половину здоровья и треть веса.
– А за что отправили-то? – решив привыкать ко всему новому, справилась Маша.
– Как за что? – растерялся Андрей. – За убийство, конечно.
– Слушай, Мартынов, – Маша уселась поудобнее и тряхнула волосами – по комнате разлился солнечный свет. – А чем ты занимаешься в свободное от убийств время? Ну, хобби, например? Хотя нет. Хобби мы выяснили. Чем на бензин к «девятке» зарабатываешь?
Вспомнив о чем-то, Мартынов развернулся, подтянулся на руках к подоконнику и прижал лоб к холодному стеклу.
– На месте? – бросила она, улыбаясь.
– Что? – не понял он, с крайне озадаченным видом возвращаясь на нагретое место.
– Машина на месте?
– Машина? Чья машина? А… Моя? Отсюда не видно, я ее за углом бросил.
Похлопав от недоумения ресницами, Маша попыталась вспомнить движение его зрачков, когда он осматривал двор, и понять, когда они остановились и что могло его заинтересовать в этом месте. Ничего примечательного, кроме огромной сосны, она вспомнить не могла.
Додумать она не успела. Быстрое и мягкое движение перевернуло для нее комнату вверх ногами, и она увидела над собой прическу, которую десять минут назад трепала собственными руками. Как эти мощные руки могут быть такими нежными? Она даже ничего не почувствовала…
– Не боишься меня, уголовника? – он оскалил два ряда белых ровных зубов.
– Душить будешь? – обреченно спросила она.
– После, – пообещал он…
Застегивая на запястье «Картье», он исподлобья наблюдал за Машей. Ее сигарета уже истлела почти до фильтра, но она почему-то не хотела разворачиваться к пепельнице. Пепельница стояла в пяти сантиметрах от Мартынова.
– Куда ты сейчас? – тихо произнесла она.
– В Новосибирск.
– А в России сколько еще пробудешь?..
– Около трех недель. Возможно, чуть меньше. Но не больше, это точно.
– Я тебя накормлю, – она встала, и за спиной Мартынова чмокнула дверца холодильника. – Только не жди ни тостов, ни ветчины, ни апельсинового сока. Яйца и колбаса.
Он молчал, стоял и сквозь двойной стеклопакет рассматривал уходящую в небо сосну. Потянулся было к пачке, но сигарета не полезла в зубы. Смял ее и выбросил в форточку. А почему он вчера, в одиннадцать часов вечера не подумал о том, что будет происходить сегодня, в десять часов утра? Если бы подумал, может быть, и не молчали они так сейчас, каждый о своем.
А она не знала, куда себя девать.
– Ты… – начала она и осеклась сразу же, едва он, прекратив движения, поднял на нее свой взгляд. Понимая, что впервые в жизни готова устроить бабский скандал, Маша едва заметно вздохнула и успокоилась. Она видела этот взгляд, смотреть в который уже была готова целую вечность, и смирялась с тем, что прошедшая ночь – последняя. Последняя и лучшая, что она пережила за свои тридцать два года. Пусть больше не будет ничего, но этому человеку она будет благодарна до конца жизни. – Это американская привычка – держать вилку в левой руке даже тогда, когда нет ножа? Может, тебе дать его?
