Инна Тронина - Миллениум
— У Ларисы Кузьминичны давление очень высокое, — сообщил он Тураеву, который стоял ближе всех. — «Неотложку» надо бы вызвать…
— Вызывайте, — разрешил Тураев, несмотря на то, что рядом находился старший по званию. Но вряд ли Петруничев стал бы возражать. — Лариса Кузьминична, вы на пару вопросов можете ответить?
Артур, расстегнув пальто, сел на табуретку, с которой только что встал участковый. Панина с трудом подняла голову, глянула тусклыми глазами на вызывающе нарядного молодого человека, и взор её неожиданно прояснился.
— Ох, чуяло моё сердце! — уже в который раз простонала вдова, кусая угол траурного платка и заходясь в рыданиях. — Чуяло! Феденька, говорила я тебе! Молила, в ногах валялась, грозила руки на себя наложить. Нет, всё равно пустил, горе горькое… — Панина неожиданно выпростала из складок юбки горячую потную руку и положила на запястье Тураева. — Спрашивай, сынок, чего хотел, и я пойду, прилягу. Сил никаких нет видеть всё это. Детей дождусь, а потом, может, в больницу…
— Лариса Кузьминична, в кармане вашего мужа был найден билет до Санкт-Петербурга на поезд «Интурист». Скажите, вы имеете родственников или знакомых в Питере? Может быть, Фёдор Иванович сам туда собирался?
Артур снова вспомнил о Милявской и решил, что та не откажет в помощи. Возможно, придётся устанавливать связи Панина — теперь уже не отвертишься. Не мытьём, так катаньем полковник втянул его в это дело.
— У нас никого там не было, и Федя не собирался. Для Любы билет покупал. Она говорила, что поживёт до десятого, да и уедет в Питер к мужнину брату. Я уже денёчки по пальцам высчитывала, когда там десятое, чтобы кончился этот кошмар. Не дождалась.
Панина с шумом выдохнула, схватила чашку с водой, залпом выпила. По всему столу были забросаны упаковки из-под лекарств, тут же стояли склянки.
— И вот — ни денег у меня, ни мужа. Мы ведь только что рубиновую свадьбу отгуляли. Думали, до золотой доживём — он здоровый был…
— Многие люди квартиры приезжим сдают, — вступил в беседу полковник. — Почему вы были так резко против? Вам эта женщина не нравилась?
— Сама-то она ничего была — тихая, скромная, уважительная. Но я видела, что с криминалом каким-то она связана, и потому боялась! Вы же видите, чем всё кончилось. — Панина шумно высморкалась в платок. — Говорит, сама из Пскова, двое детей, муж безработный, а деньги швыряет направо-налево. Сразу видно, женщина простая, а норковую шубу носит. А самое-то главное — с ребёночком одну ночь пересидела в комнате, с новорождённым. Мальчик кроха совсем. Это третий у неё, в Москве родила. Мне показалось, что она от кого-то пряталась у нас. А вдруг, думаю, её здесь найдут? Тогда и нам не поздоровится. Она рано утром вышла со свёрточком во двор и отдала его мужчине с женщиной. Я тогда ещё не уехала, видела в окно. Сказала, что это те, питерские, деверь с женой. Она шестого января только из роддома вышла…
— А седьмого утром ребёнка отдала питерским родственникам, — задумчиво сказал Тураев. — Она не говорила, где родные живут в Петербурге?
— Вроде бы, на улице Пятилетки, если есть там такая улица. Но я и спутать могу — всё перед глазами плывёт. Знала бы, что придётся отвечать, записала. И сама Люба туда собиралась ехать. Мальчонку-то отдала, а сама попросилась пожить у нас с месяц. Вот тут-то я и восстала. Мы всю жизнь прожили честно, а здесь не пойми что — то ли сама прячется от кого-то, то ли ребёнка прячет, словно украла его, а не родила.
— Вот мода пошла — детей воровать! — Петруничев хмыкнул, постукивая пальцами по столу. — Артур Русланович, а ведь дело чем-то похоже на твоё. Если бы не мальчик, а девочка у этой женщины оказалась, я бы, грешным делом, подумал — не вандышевская ли? По возрасту подходит.
— Не говорила она, какого числа родила? — спросил Тураев.
— Тридцатого декабря, я запомнила. Наш младший сын тоже тридцатого!
Панина с трудом поднялась, подошла к окну, но ничего, кроме множества огней и стрел подъёмных кранов не увидела. Над Марьино сгустились стылые сумерки.
— Да скоро ли дети приедут?! Я же звонила, говорила, что отца убили!..
— Приедут, не волнуйтесь. Я сейчас оставлю вас в покое, и пусть доктора делают своё дело. — Петруничев почесал переносицу. — Тридцатого декабря — не подходит. Но что-то здесь неладно — факт.
— Я сегодня же позвоню Милявской и попрошу пробить Горюнова с улицы Пятилетки. Жаль, конечно, что мы имени-отчества не знаем. Лариса Кузьминична, Люба не говорила, как деверя звать?
— Вроде, Серёжей. Или муж неё Серёжа, не помню уже. Почти сразу же я уехала. Не могу, когда баба чужая по квартире ходит. Да ещё Федьку по магазинам гоняет — то поесть нужно купить, то вот билет. Даже куклу дочке ейной муж покупал. Высмотрела, говорит, ещё до Нового года, а выйти и купить сейчас не могу. Ты уж найди родных-то её, сынок, — сказала Панина Тураеву, которому почему-то симпатизировала больше всех. — Найди и скажи, что с Любашкой стряслось. Ладно, ироды эти не все подарки изгадили, так пусть заберут на память. Трое деток осталось, они-то чем виноваты, даже если мамка недоброе сотворила?..
— Обязательно найдём, — пообещал Артур, вставая. — Найдём и всё расскажем. Но пока, к сожалению, мы сами мало что понимаем. Не буду больше вас мучить, Лариса Кузьминична. Примите мои искренние соболезнования и поверьте — мне действительно больно видеть всё это.
— Федя мой мухи в жизни не обидел, а его пулей в лоб убили, как бандита какого, — вздохнула Панина, вновь доставая сырой платок. — Вы уж разыщите паршивцев этих, постарайтесь. Совсем невинного человека на тот свет упекли. Он ведь Любашке помочь хотел. Другой бы прогнал её давно, и сам жив остался. А он переживал за всех, сердешный. За каждого душой страдал. На всех его хватало, Феди моего…
В дверь позвонили, и кто-то из присутствующих в квартире Паниных отворил. В следующую минуту на кухне появился сухощавый мужик в синем рабочем костюме с красным крестом, из-за плеча которого выглядывала миловидная сестричка.
— К вам медики, Лариса Кузьминична, — сказал следователь Морозов, застёгивая пиджак. — Завтра ещё зайду — или сюда, или в больницу…
Врач уже раскрыл чемоданчик, сестричка уселась рядом с Паниной, обматывая её руку манжеткой тонометра. Тураев, Петруничев и Морозов вышли в коридор, где стоял только телефон — и тот на полу.
— Ну, и куда ты сейчас, Артур? Допивать шампанское? — Полковник достал расчёску, зеркальце, пригладил редкие волосы.
— Вы думаете, что после всего увиденного мне кусок в горло полезет? — Тураев застегнул пальто, надел перчатки и только тогда повернул дверную ручку. — Сейчас еду домой и оттуда звоню Милявской. Правда, она имеет все основания послать меня по матушке. Я и так слишком много злоупотреблял любезностью заслуженного человека. А вторым, кто меня обругает, будет Олег Грушин. Тридцать пят лет исполняется один раз в жизни, а я испортил ему праздник.
* * *На следующий день Артур ни о чём не мог думать. Он сидел перед выключенным компьютером, и рядом стоял сигарный ящик. Отрешившись на время от сигарет и трубок, Артур вытащил из сейфа хумидор — домик для сигар, подаренный отцом на день рождения ещё в прошлом году. Отрезал кончик специальной гильотинкой и потянулся за газовой зажигалкой, потому что длинные кедровые спички из подарочного набора давно закончились. Когда кончик сигары затлел, Тураев подул на него, и только потом набрал дым в рот.
Торопиться ему было некуда. По делу об исчезновении Милены новых сведений не появилось. Родственникам Любы Горюновой о случившемся сообщили другие люди. Галина Семёновна Милявская, пообещавшая помочь, физически не могла управиться за одни сутки. Вполне возможно, что Панина перепутала, неправильно назвала улицу, или там проживает несколько Сергеев Горюновых. Впрочем, не факт, что деверя погибшей звать Сергеем. В общем, Галине Семёновне придётся поработать, да ещё просто за «спасибо». Розыск Горюнова производился не по вандышевскому делу, и никакого вознаграждения за это не обещали.
Делая один «пых» в минуту, как и полагается опытному курильщику, Тураев наслаждался вкусом сигары точно так же, как виски или коньяком. Рядом дымилась чашечка огненного кофе, и на Артуре снова был тот же фрак, что и вчера. Он хотел вернуться в ту, навсегда ушедшую жизнь, когда был баловнем судьбы, ничем не рисковал и не смотрел почти каждый день в лицо смерти. Рано ушедший из семьи отец, сделав внезапную и фантастическую карьеру в эпоху становления новой России, постоянно чувствовал вину перед старшим сыном и ни в чём ему не отказывал.
Артур спешил жить, интуитивно дойдя до убийственного вывода — долго такой кураж продолжаться не может. Он объездил полмира, посетил все дорогие ночные клубы Москвы, не говоря о ресторанах. Потом переключился на увеселительные заведения за границей. С будущей женой они обо всём договорились в парижском кабаре «Лидо».
