Валерий Ильичёв - Мафия заказывает
«А чем я хуже? — подумал вдруг Ильин. — Разве я не могу довести это дело до конца, хотя бы в память о своем старшем друге? Правда, это глупость искать доказательство невиновности мафиози, на совести которого десятки злодеяний! Тьфу ты, о чем я только думаю?» Но была одна деталь, которая его почему-то беспокоила. Синельников в своих показаниях утверждал, что, придя домой, застал свою жену в халате. Она ему заявила, что хочет покончить жизнь самоубийством на его глазах, и стала переодеваться в самое нарядное платье. Когда она сняла халат и хотела приодеться для последнего прыжка, он вступил с ней в борьбу, отнял платье, которое лопнуло по шву. Тогда она, оставив его в руках мужа, подбежала к окну, чтобы выброситься. Муж кинулся её спасать, но не удержал. Но если все так и было и женщина заранее готовилась покончить счеты с жизнью, то скорее всего она должна была подумать о предсмертной записке!.. Впрочем, они особенно и не искали, посчитав дело достаточно ясным. Но если записка существовала, то где она? Ведь не уничтожил же её сам Синельников! Размышляя об этой записке, которая должна быть в квартире Туза, Ильин неоднократно ловил себя на том, что все время вспоминает довольно простенький для такой дамы халат, валявшийся на полу под столом. Его ещё поднял сам Синельников и аккуратно повесил на вешалку.
«Стоп! Если женщина, решив покончить с собой, прихорашивалась и хотела надеть лучшее платье в последний момент перед прыжком в никуда, то записка могла быть написана ещё тогда, когда она была в халате. Завидев входящего мужа, она скорее всего сунула её в карман. А что, если эта записка так и лежит в халате?» Ильин решил, не откладывая, проверить свою догадку. Тревожить начальство раньше времени не стал, просто заехал в прокуратуру и взял ключи от квартиры Туза. Следователь Некрасов, принявший к производству материалы Павлова, хорошо знал Ильина и в нарушение всех инструкций согласился дать ему ключи на пару часов для дополнительного оперативного осмотра.
«Да, личные контакты у нас всегда были важнее всяческих казенных предписаний, — подумалось Ильину, — в экстренных случаях это совсем неплохо!»
Он вошел в подъезд дома, где был с Павловым четыре дня назад. А вот и дверь, опечатанная узкой полоской бумажки с четким фиолетовым штампом. Ильин мгновенно преодолел эту символическую преграду и вставил ключ в замочную скважину. И вновь легкий укол тщеславия всколыхнул его самолюбие возможностью и дозволенностью в отличие от других обыкновенных граждан вот так, бесшабашно, без оглядки на представителей грозных карательных органов, нарушить неприкосновенность опечатанного и охраняемого законом жилища.
Войдя в квартиру, Ильин направился прямо к вешалке. Не зная, подтвердится ли его догадка, он сунул руку в карман халата и с волнением извлек пол-листа, на котором мелким почерком было написано:
«Я сама решила уйти из жизни, и винить в этом никого не надо, тем более моего мужа. Он и так, несчастный, настрадался, женившись на женщине, которая его никогда не любила. А я не могу жить без любви. Человека, которого я любила, больше нет. В моем возрасте уже нельзя рассчитывать на новое искреннее ответное чувство. Но что страшнее всего, я и сама никого не смогу теперь полюбить. Это страшно, ужасно страшно! Я не могу больше жить с жуткой тоской и пустотой в душе. Конечно, прозябать можно ещё долгие годы. Но зачем? Я ухожу. Бог даст, я умру ещё до того, как разобьюсь о землю. Не осуждайте меня. Так я решила! Прощайте!»
Ильин, прочитав предсмертное послание, некоторое время стоял в нерешительности: «Конечно, экспертиза докажет, что писала именно она, и утверждения Синельникова о его невиновности найдут важное подтверждение. И придется его отпустить с извинениями». А отпускать человека, на совести которого не один десяток преступлений, ему ой как не хотелось.
Ах, до чего же просто можно решить прямо сейчас: взять зажигалку и пронаблюдать, как сгорает, сворачиваясь в черный клубок, бумага и исчезают буквы, складывающиеся в слова, в очередной раз освобождающие крупного преступника от возмездия. Ильин сделал шаг вперед, чтобы взять зажигалку, но что-то мешало ему перешагнуть через невидимую преграду. Он вспомнил убитую Турбину, чтобы распалить свою ненависть к человеку, отдавшему приказ на ликвидацию девушки. Но рука будто налилась свинцом. Так и не решившись, Ильин медленно подошел к вешалке и, сложив по изгибам предсмертную записку, вернул её на прежнее место. Выйдя из квартиры, он аккуратно закрыл замки и вновь заклеил проштампованной бумажной лентой массивные двери. Прошло ещё несколько мгновений: ему очень хотелось вернуться и завершить задуманное. Но он тем не менее медленно спустился по лестнице. Терзаясь сомнениями, он не заметил, как дошел до отделения милиции. Сразу возвращаться в прокуратуру Ильин не стал: в этом случае он был бы обязан тут же принять решение, причем оно должно быть единственным и верным, а если точнее, то единственно верным.
Пройдя к себе в кабинет, Ильин запер дверь и опустился на стул. Ответственность за решение, которое он обязан принять, набатом гудела у него в висках. Опять перед ним стоял трудный вопрос, как поступить: по справедливости или по закону.
«Вор должен сидеть в тюрьме!» — и Ильин был полностью согласен со словами капитана Жеглова из любимого всеми кинофильма. Туз был хуже, чем вор. Кровь его жертв буквально вопила о возмездии. Но по закону надо его освобождать, а по справедливости — нарушить закон. Замкнутый порочный круг! Ильин вдруг вспомнил слова Павлова: «Пусть каждый решает сам». Теперь он знал, что надо делать. Опер встал, открыл дверь, прошел по узкому коридору и двинулся к прокуратуре. Тем более что ему нужно было ещё возвратить ключи от квартиры Синельникова.
Некрасов встретил его отнюдь не с распростертыми объятиями:
— А может, ты сам подложил эту записку, взяв у меня ключи, а теперь утверждаешь, что она всегда там лежала?
Ильин усмехнулся: опыта у нового следователя было явно мало.
— Ты экспертизу почерковедческую назначь, вот и убедишься, что женщина сама записку писала. А где я нашел этот документ, хотя бы и в своем почтовом ящике, так это уже не столь важно.
Некрасов покраснел до кончиков ушей. Конечно, он мог бы поспорить, но не в его интересах было разглашать, что он в обход инструкций дал ключи от квартиры подозреваемого оперативному сотруднику. Именно поэтому Некрасов, взяв двух понятых, отправился на квартиру задержанного Синельникова. Обнаружив и изъяв предсмертную записку, Некрасов доложил о находке прокурору и уже через час самолично освободил Туза из камеры. Ильин, присутствующий при этом, счел своим долгом поставить в известность Антонова. Тот долго сопел в трубку, а потом с угрозой произнес:
— Есть масса людей, Ильин, в моем окружении, кого я подозреваю в предательстве служебных интересов. Сегодня список пополнился ещё одним человеком. И ты, Ильин, знаешь кем, — брошенная в сердцах на рычаг трубка завершила разговор.
Угроза Антонова не напугала Ильина, но на душе остался неприятный осадок. И дело было вовсе не в гневных упреках милицейских коллег, а в том, что ему очень хотелось видеть Туза за решеткой. Ильин в смятении вышел на улицу. Перед выступлением в школе ему необходимо было успокоиться.
VIII. Надежда умирает последней
Войдя в здание школы, Ильин, не задерживаясь в гулком вестибюле, сразу направился в кабинет директора. Весь облик полной пожилой женщины в черном костюме, белой нарядной кофточке и с испытующим взглядом сквозь толстые стекла очков, вполне соответствовал его детским представлениям о строгом воспитателе. Директриса встала из-за стола, любезно встретила его и начала рассказывать о своих бедах: нехватке денег на ремонт и шалостях детей.
Ильин уже по опыту прежних посещений знал, что сейчас последует просьба попугать школьников уголовной ответственностью и материальным наказанием их родителей за порчу имущества. И он не ошибся. Но просьбу директрисы сыграть роль огородного пугала прервала секретарь, молоденькая девчушка, вбежавшая без стука в кабинет директора, и испуганно, словно сообщила о несчастье, выпалила: «Он приехал! Он здесь!»
Нахмурившаяся было от такой беспардонности директриса разом просветлела и, не договорив, бросилась навстречу высокому человеку лет тридцати пяти, одетому в коричневые брюки и серый пиджак, хорошо сочетающиеся с черным галстуком в красную полоску.
«А в жизни он выглядит совсем не так, как на экране. И дело не в хорошо узнаваемой внешности, а просто он не такой „крутой“, как его киногерои…»
Актер приветливо улыбнулся и шутливо поприветствовал Ильина:
— Привет, коллега! Я в своих фильмах, наверное, столько раскрыл преступлений и поймал преступников, что вам и не снилось!
«А рука у него совсем даже не сильная. Надо же, как киношники могут все подать!» — подумал Ильин, а вслух произнес, принимая шутливый тон:
