Анатолий Афанасьев - Сошел с ума
— Потерпи, дружок. Скоро напьешься… И где же он в Москве прячется?
— Не знаю. — На высокое чело хозяина набежала горькая дума, и я поторопился добавить: — Он позвонит мне в гостиницу.
— В какую гостиницу?
— В «Россию». Я же там остановился.
— Когда? Позвонит когда?
— В семь часов.
Георгий Павлович вернулся за стол и разглядывал меня с таким выражением, с каким опытный ботаник разглядывает прикнопленную бабочку, которая продолжает почему-то трепыхаться.
— Тянешь время?
— Нет, это правда.
— А Полинка где?
— Полюшка в Париже.
— Курить хочешь?
— Пить очень хочу.
Он сам закурил.
— Значит так, писатель. Теперь я вижу, что ты человек неблагодарный и неумный. Я пытаюсь тебя спасти, а ты что делаешь?
— Что я делаю?
— Ловчишь, химичишь. Но ведь это все напрасно. Только затягиваешь агонию… Ладно, говори прямо и честно — готов помочь?
— Конечно, готов. У меня же выбора нету.
— Нету и больше никогда не будет. Сам виноват, зачем спутался с отребьем. Все-таки поразительно! Как это Полинке удается. Ловит вашего брата, особенно пожилого, на крючок, как пескарей. Не отрицаю, в постели она бесподобна. Пробовал, как и другие. Но тебе-то это зачем, Миша? Из тебя же песок уже сыплется… — обернулся к истуканам: — Алеха, принеси нам с писателем пива. Пиво будешь?
— Ага!
Пока пили пиво (наше, «Тверское»), договорились вот о чем. Меня отвезут в гостиницу, к семи туда прибудет лично Георгий Павлович, чтобы проконтролировать разговор с Трубецким. Моя задача: выманить подонка на встречу. Это цена помилования. Я с готовностью соглашался с каждым словом. Более того, взбодренный холодным свежим пивом, я почувствовал к собеседнику прилив симпатии. Железный человек, бьет в одну точку, как дятел. И уши пока не отрезал.
Из офиса меня вывели с завязанными глазами, но на своих двоих.
С ветерком промчались по городу, и вот мы уже в гостиничном номере вместе с Алехой и его напарником, которого звали Николаем. За три часа ожидания распили на троих бутылочку водки, пожевали горячей пиццы, которую заказали в номер из ресторана, и немного подружились. Ребята оказались незамысловатые, как ранние огурцы с грядки. После третьей чарки, Алеха задушевно попросил:
— Ты на нас зла не держи, Ильич. Мы люди подневольные. Всякий бабки рубит, как умеет… А ты правда книжки пишешь?
— Правда.
— Дашь нам с Коляной по автографу?
— С удовольствием. Но все книги на квартире. Туда еще вернуться надо.
Парни переглянулись.
— Да, это вопрос, — задумался Алеха. — Но ты Гоше зря не перечь, может, пощадит.
Я разлил остатки из бутылки.
— И сколько у меня шансов, по-вашему?
— Два из ста точно есть, — утешил Алеха. — Ты как считаешь, Коляна?
— Половина на половину, не меньше, — буркнул Коляна, который если и открывал рот, то чтобы изречь нечто весомое. Парни горячо заспорили, и я, глубоко заинтересованный, выставил вторую бутылку из заначки. Много важного услышал и, главное, то, что мне и самому приходило в голову. Коляна высказал соображение, что Георгий меня не тронет, пока Трубецкой на воле.
— Почему? — спросил я.
— Эдика лучше не злить, — со странной уважительностью ответил Коляна. — Себе дороже выйдет.
— Вы его знаете?
— Кто же его не знает.
— И Полину тоже знаете?
— Встречались, — нехотя процедил Алеха. — Крутая телка.
— Круче не бывает, — подтвердил Коляна. — Ты-то кем при ней, Ильич?
— Я ее муж, — скромно признался я. Ребята дружно гоготнули, Алеха поперхнулся водкой, и оба уставились на меня с недоверием.
— Блефуешь, батяня?
— Сукой буду, — сказал я. — Век воли не видать.
После этого признания отношение ко мне изменилось еще к более лучшему. Алеха доверительно поведал, что сперва они с Коляной работали на Костю Жмыха из Люберец. Но там нравы первобытные, бескультурье, да и бабок много не срубишь. У Циклопа организация солидная, престижная, щупальца на всех континентах, в нее члены правительства входят.
— Да чего тебе толковать, Ильич, верно? — Алеха застенчиво сморгнул. — Ежели ты ее законный муж.
— Муж, муж, — уверил я. — Вон паспорт в тумбочке, погляди.
Поглядев по очереди паспорт, оба перешли со мной на «вы».
— Вы не подумайте чего, — усмехнулся Коляна. — Мы с Алехой уши не режем. Только пугаем. Но все же простите, если чего не так. Да, Леша?
— Откуда мы могли знать!
— А раньше вы кем были? — поинтересовался я. — До того как овладеть хорошей профессией?
Оказалось, оба из студентов. У обоих за плечами по три курса МВТУ. Оба мастера спорта по лыжам.
— Не жалеете о прошлом?
Загрустили ребята, но ненадолго.
— Чего жалеть, — Алеха светло улыбнулся. — Глупо. У жизни свои законы. У меня батя доктор наук, профессор. По утрам по помойкам шарит. Но что характерно. У меня деньги брезгует брать. Совковая психология. Их уже не переделаешь.
— Да, — согласился я. — Некоторые так воровать и не научились, хотя возможностей полно. Непонятно даже… Ведь вымрут, как мамонты.
В половине седьмого заявился Георгий Павлович, озабоченный, энергичный. Окинул комнату проницательным оком и сразу учуял какие-то перемены.
— Чего-нибудь учудил? — спросил у ребят.
— Нет, нет, все о'кей! — в один голос отозвались спортсмены.
Ровно в семь позвонил Трубецкой. Георгий Павлович слушал разговор через отводную трубку, которую присобачил к аппарату. Мастер был на все руки, начальник охраны, бывший кагэбэшник, юрист. Алеха сказал, до сих пор практикует. Выступает в суде, если какое-нибудь особенно заковыристое дельце. Но теперь все реже. Надобность отпала. Суд нынче покупается по цене коммерческой палатки.
— Мишель, чего-то мне не нравится твой голос, — сказал в трубку Трубецкой. Георгий Павлович сделал зверское лицо.
— Все в порядке, Эдуард Всеволодович. Жду распоряжений.
— Распоряжений? Каких? Что с тобой? Ты не один?
— Почему не один? Кто же еще со мной может быть? — Георгий Павлович снял очечки. Без них его желтоватые глаза производили впечатление двух летящих шмелей. — Вы сами как себя чувствуете, Эдуард Всеволодович?
— Стоп, Мишель! Об этом после. Давай так. Через два часа жди в скверике у Большого театра. Я подойду.
— Вы откуда звоните, Эдуард Всеволодович?
— Не опаздывай, Миша, — он повесил трубку.
Георгий Павлович тут же набрал какой-то номер, спросил:
— Ну?! Засекли? — ответ получил явно неблагоприятный, насупился. — Да, конечно… Он же не кретин… — бросил трубку на рычаг, обернулся ко мне: — Ну что ж, писатель, терпение мое на пределе!
— Что-нибудь я сделал не так?
— Кого надеешься перехитрить, гнида?! — впервые за все время наших встреч он повысил голос, перешел почти на визг, но это не выглядело страшным. — Ох как хочется тебя немножко поучить. Да ладно, успеется… Но если не придет, если ты его спугнул!.. О смерти будешь умолять, понял?
— Вам нельзя так нервничать, — заметил я. — У вас бледность нехорошая, сердечная… Поверьте, я знаю, что говорю.
— Значит так… — последовали инструкции, которые сводились к тому, что при встрече Трубецкой не должен ничего заподозрить. Малейшая оплошность, попытка двурушничества — и мне кранты. Но не только мне. Моей дочери тоже не поздоровится. Услышав вторично про Катю, я не очень удивился, но вспомнил, что она ждет моего звонка. Подозреваю, наше свидание срывается.
— А если он сам о чем-нибудь догадается? — уточнил я.
— Кранты обоим. Хочешь, расскажу подробнее, что произойдет с твоей дочуркой?
— Нет, не хочу.
Я посмотрел на Алеху с Коляной. Они вели себя так смирно, словно их тут и не было. Алеха состроил гримасу, которую можно было понять так: ничего не поделаешь, старина, но мы тут ни при чем!
Георгий Павлович плотно уселся за телефон, звонил в разные места и отдавал распоряжения, ничуть не обременяясь моим присутствием. Я пошел в ванную, чтобы побриться. Оттуда услышал, как в дверь номера постучали. Я вышел из ванной, спросил:
— Кто там?
За моей спиной уже стояли Алеха с Коляной.
— Ужин заказывали? — донесся тонкий женский голосок. В груди слабо екнуло: никакого ужина я не заказывал. Филимонов (фамилия его Филимонов, вспомнил) тоже выскочил в коридор:
— Кто?!
— Пожрать принесли, — сказал я. — Впустить?
Георгий Павлович кивнул Алехе:
— Открой!
Вошла высокая симпатичная девушка в кружевном передничке, с подносом в руках. Поглядела на нас растерянно: чего это, мол, все высыпали? Алеха за ее спиной закрыл дверь.
— Поставь в комнате, — распорядился Филимонов и, когда проходила мимо, не удержался, огладил изящную попку.
— Ой! — пискнула девушка. — Уроню!
Георгий Павлович, ухмыляясь, направился за ней. Тут же дверь снова, но уже сама по себе, отворилась, и в номер шагнул Трубецкой. На нем была форменная гостиничная куртка с латунными пуговицами, а в руке он сжимал пистолет, похожий на электродрель. Повел стволом на Коляну с Алехой:
