Сергей Горяинов - Золото тофаларов
Кравцов неопределенно хмыкнул.
— Ну как «что»? Если греков с поличным возьмем и сразу договоримся — тогда ладушки, все в порядке. А ну как они упрутся? Придется дожимать!
— Как это «дожимать»?
— Как полагается. Уголовное дело возбудить, в консульство сообщать, в прокуратуру, возможно, до суда дойдет. А кого я в материалах дела как продавца укажу? Геллерштейна? Сразу засветим старика! Его лавочку после этого за версту обходить будут!
— Вот это здорово! Значит, я имею почти гарантированный шанс из свидетелей перейти в разряд обвиняемых?! И подсесть в конце концов?
— А что? Пострадать от лап режима — почетно для любого русского интеллигента! — засмеялся Кравцов. — Ну, шучу, шучу! Оперативка в деле на тебя будет — гарантирую. К медали представим, хочешь — «За освоение БАМа». А если серьезно — не волнуйся. Девять из десяти греки потекут сразу. Они просто курьеры — мелочь пузатая, сами по себе неинтересны. Но цепочка за ними потянуться может. Хоть в ту сторону проследим… — Он неопределенно махнул рукой в направлении окна.
Я только матюгнулся в душе, но промолчал.
— Сейчас поедем к Геллерштейну, присмотритесь, пооботритесь. Он точно должен грекам твой портрет описать. Потом обратно сюда. Никитин к двум должен освободиться — это твой напарник, будет всегда при тебе. Заберете здесь товар — и вдвоем на твою хату.
— А потом?
— Будете сидеть и ждать звонка. От интуристов. Кстати, твой телефон поставлен на прослушивание.
— Давно?
Кравцов пальчиком погрозил:
— Опять вопросы задаешь?
Я только руками развел. Павел Борисович поднял трубку аппарата внутренней связи и заказал машину.
Перед тем как выйти из кабинета, он задумчиво глянул на портрет Феликса и вдруг спросил:
— Слушай, тебя Уколкин к себе на Петровку не вызывал?
— Нет.
— А ты с ним виделся после опознания?
Вопрос показал хорошую осведомленность майора в моих делах. Ну, конечно, с Волковым у них разговор был, надо полагать, подробный.
— Один раз.
— Где?
— Возле дома Гришина, в день убийства.
— Вот как! Ну-ка, расскажи. — Кравцов отошел от двери и опять занял место у стола.
— Да случайно увиделись… — Я рассказал, как было дело.
— Уколкин, Уколкин… — задумчиво пробормотал Павел, как-то отключившись на несколько секунд.
На столе зазвонил телефон. Кравцов снял трубку.
— Да, да. Прекрасно, сейчас идем. — И, повернувшись ко мне, бросил: — Поехали!
Глава 11
ПОДГОТОВКА К ДЕБЮТУ
Фирма «Геллерштейн и брат» располагалась в весьма потертой двухкомнатной квартире на девятом, последнем этаже длинного унылого дома, находящегося в двух шагах от платформы Бирюлево-Товарная. В прихожей квартиры, превращенной в приемную, под выцветшими плакатами с изображением зубов, щеток и различных медицинских аксессуаров, сидело человек пять страждущих с мрачновато-испуганными выражениями лиц. Из одной комнаты доносилось бодрое жужжание древней бормашины. Как только за нами захлопнулась дверь квартиры, стало ясно, что мы прибыли в драматический момент.
— А-а-а! У-у-оо! Бля… — перекрыл рев пыточного агрегата вой какого-то страдальца.
На лицах обитателей приемной отразилась гамма сложных переживаний. Кравцов болезненно сморщился и решительным жестом открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату. Я последовал за ним.
В небольшой квадратной комнате, в окружении стеклянных шкафчиков с какими-то препаратами и зубодерными причиндалами, сидел за столом толстенький, почти полностью лысый старичок в золотых очках. Когда мы вошли, он с задумчивым видом разглядывал пару нежно-розовых искусственных челюстей, поднеся их близко к глазам. При виде Кравцова старичок вскочил, как будто подброшенный пружиной, челюсти с могильным стуком упали на стол.
— Павел Борисович! — сладко пропел старичок, стремительно выбегая из-за стола и широко распахивая коротенькие, толстенькие ручонки, словно хотел заключить Кравцова в дружеские объятия.
Кравцов поздоровался с пасмурным выражением лица. Он присел на край стола, небрежно отодвинув сверкающие голливудской улыбкой челюсти.
— Я же сказал, чтобы сегодня никого не принимали! — строгим голосом заметил он Соломону Яковлевичу, на лице которого была написана буйная радость по поводу встречи с дорогим Павлом Борисовичем.
— Но Яша должен делать гешефт?! — извиняющимся тоном произнес Геллерштейн, подпрыгивая на месте как воробушек. — Мальчику надо заработать на кусок хлеба!
— У-й-й, бля… — как бы в подтверждение его слов опять донесся из-за стенки жалобный стон терзаемого Яшей пациента.
Соломон виновато развел руками, Кравцова передернуло.
— Ну, ладно! — Он подошел к двери кабинета, обитой изнутри кожзаменителем крокодилового цвета, и плотно прикрыл ее. — Гешефт так гешефт. Вот, Соломон Яковлевич, перед вами человек, зовут его Сергей Александрович. Его вы должны описать как преемника Гришина в том случае, если греки позвонят вам. А они вам позвонят. Скорее всего завтра, во второй половине дня. Вы скажете, что с Сергеем дело иметь можно, что вы сами пользовались его услугами, что он старый друг Гришина, а главное, повторяю еще раз, опишете им его подробный портрет. Подробный настолько, чтобы они его вспомнили. Это самое важное. Порекомендуйте им обратиться к Сергею, но сильно не нажимайте, палку здесь ни в коем случае перегнуть нельзя. Ну да что мне вас учить, вы же не первый раз с нами работаете!
При последних словах Кравцова вся веселость Геллерштейна сразу улетучилась. Его большие карие глаза за стеклами очков стали печальны, каким-то затравленным взглядом он обвел стены маленькой комнаты.
— Да, да. Я все понял, все сделаю, — уныло пробормотал он.
— Надеюсь! — сказал Кравцов. — Я вас оставлю тет-а-тет на пару часиков. Сергей, обязательно дождись меня, в управление еще разок нужно будет заехать.
Кравцов вышел. Сникший Соломон Яковлевич подошел к окну и, барабаня пухлыми пальцами по стеклу, озирал угрюмый бирюлевский пейзаж. Я подсел к столу и стал рассеянно перебирать челюсти, стараясь сложить пару в подходящую комбинацию.
— Оставьте, пожалуйста! — резко сказал Геллерштейн, повернувшись от окна, и тут же добавил: — Извините. Кофе не желаете?
— С большим удовольствием.
Старик засуетился, накрывая на стол. Среди весело скалящихся протезов появились изящные, маленькие чашечки из полупрозрачного, тонкого фарфора и серебряная корзиночка с конфетами в невзрачных обертках, устрашающе именуемых «Радий».
— Скажите, а вы хорошо знали Сережу Гришина? — спросил Геллерштейн, насыпая кофейные зерна в кофемолку.
— Да, он был моим старым знакомым. На Севере работали вместе несколько лет назад.
— В Магадане?
— Нет, но близко — на Чукотке.
Маленькая машинка загудела в руках Соломона, и вкусный запах свежеразмолотого кофе поплыл по комнате.
— А я был в Магадане! — сказал Геллерштейн с некоторой гордостью.
— Участвовали в великих стройках?
— Что вы, что вы! — Соломон Яковлевич правильно понял вопрос и суеверно плюнул через плечо. — Нет, я сам, по собственной инициативе поехал. Молодым человеком тогда был, не чуждым романтики. Хотелось покорять пространства — дух времени такой был, тридцать лет назад.
— Ну и как впечатления?
— О! Сильные! До сих пор вспоминаю как ярчайший эпизод биографии. Я в старательской артели работал, шлиховщиком.
— Вы серьезно? — Я не мог сдержать удивления.
— Ну конечно, теперь самому трудно поверить! — Соломон Яковлевич покрутил в воздухе пухленькими розовыми ручками. — А ведь у меня нюх был на золото поразительный. Я в таких местах его намывал, где другие и подозревать не могли.
— И сейчас сохранился? — Я прихлебнул жидковатый кофе.
— Что?
— Нюх?
Геллерштейн поперхнулся изотопной конфеткой, посмотрел на меня осуждающе.
— Не судите, да не судимы будете. Золото — вещь притягательная, многие обжигаются, я, увы, не исключение. Но ведь и вы ко мне заглянули не зубки подлечить?
— Без комментариев, дорогой Соломон Яковлевич. Боюсь, наш общий знакомый, что недавно отсюда вышел, не поощряет излишние откровения своих… — Я запнулся в усилиях подобрать нужное слово, которое с наименьшими потерями для самолюбия определяло нашу незавидную роль.
— Стукачей, — любезно помог мне Геллерштейн и сокрушенно вздохнул. — И чего только не сделает с человеком другой человек! А знаете, Гришин мне рассказывал о вас, немного правда, но рассказывал. И, признаться, я представлял вас совершенно другим!
Я пожал плечами. Что мог наболтать Гришин этому шустрому потомку Эскулапа? Странно, однако: Соломон Яковлевич — и вдруг шлиховщик. Что-то мне в последнее время необычные старички этого сорта попадаются. То рейнджер, там, в морге, то золотоискатель. И оба, заметьте, по медицинской линии совершенствовались.
![Тяжелый дождь - [Тяжелый дождь]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
