Игорь Гриньков - Криминальная история
Ногала четко осознала, что это не шутка, все так и произойдет, ее просто публично изнасилуют два криминальных пьяных пацана. Надеяться на жалость Клары было полным идиотизмом. Бежать некуда. Она подняла со скатерти нож и встала на ноги.
А как красиво было вокруг! Солнце стояло почти в зените, мягкая трава отсвечивала изумрудным отливом, чистое небо безмятежно голубело бескрайним куполом божественного шатра. Только на греховной земле творилась всяческая гнусность. И так со времен сотворения мира!
Парни по команде Клары подскочили к Ногале, Санал выбил ударом ноги нож из ее руки, а Алексей толчком опрокинул на спину. Оба тут же навалились на нее, с ходу начав срывать с Ногалы одежду. Девушка, стиснув зубы, ожесточенно сопротивлялась, молча, но с завидным упорством и неожиданной силой. Саналу пришлось даже несколько раз ударить ее в висок для отключки, после чего дело у обоих пошло быстрее под Кларино подзуживание. От нетерпения насильники не удосужились снять с Ногалы колготки, а попросту разодрали их.
По ходу гадостного дела, вошедшая в раж Клара, исступленно давала кровожадные советы специалистки:
— «Очко ей разорвите крестом!…
Когда Ногала пришла в сознание, ей стало ясно, что самое худшее уже произошло. Голова, все тело, особенно его нижняя часть, нестерпимо болели, будто раскаленный металлический стержень погрузили туда. Плавающими зрачками она не могла сконцентрироваться на чем-нибудь конкретном, но лежащий в траве на расстоянии протянутой руки нож «зацепила» глазом сразу. Слабой, дрожащей рукой она взяла его в руку, собрала все силы и воткнула клинок в бедро Алексея.
Тот завизжал дурняком:
— Санал! Эта тварь меня пырнула ножом!
Санал, уже мало что соображающий, схватил пустую бутылку, отбил у нее донышко и «розочкой» — острой зубчатой кромкой стал полосовать голое беззащитное тело лежащей на траве девушки. Совсем обезумев от водки и крови, он нанес последний смертельный удар, рассек ей горло до шейных позвонков…
Часа через два обезображенное тело Ногалы обнаружил подпасок с ближайшей чабанской точки, чуть не обделался от страха и стремглав бросился бежать домой…
Когда к концу дня приехала оперативно-следственная группа из города, то в лучах заходящего солнца было видно, что некогда точеную шею от уха до уха пересекала уродливо-безобразная зияющая рана, в глубине которой крупные серые степные мухи уже откладывали яйца.
Ноябрь, 2009 г.
РАССКАЗЫ
Посвящается ветеранам органов прокуратуры Калмыкии,
честно и самоотверженно отслужившим свои конститу-
ционные сроки.
САЙГАЧЬЯ ОХОТА
Приготовление к охоте на сайгаков проходило обстоятельно. Как только от знакомых охотинспекторов появилась информация, что в сагах (ровных и гладких степных солончаковых участках), в километрах десяти-двадцати от села, ими были замечены небольшие шайки антилоп, у Мергена сразу же возник нестерпимый, ничем не унимаемый зуд. Это вам не почесуха какая-нибудь или чесотка! Зуд исходил изнутри, он нарастал постепенно, переходил в неосознанное беспокойство, когда все буквально валилось из рук, пока не превращался в четко оформленную мысль: душа требовала выезда на охоту.
Мерген и все человечество делил на две категории: охотников и не охотников. Сам-то он охотником был страстным! Его кровь, потомка кочевников-скотоводов и охотников, хранила в своих генах гоны на лис и волков, соколиные забавы, опасные выходы на дикого кабана, когда человек, вооруженный одним ножом или пикой, оказывался один на один с разъяренным и очень опасным зверем. Раньше здесь все было на равных и зависело от смелости, сноровки и умения обращаться с оружием, которое по своим технологическим свойствам мало чем превосходило природные клыки огромного вепря.
Гоны на лис не были столь опасными, но требовали ловкости наездника и меткой стрельбы из лука. Когда на полном скаку конь с всадником приближался на досягаемое расстояние к огненно-рыжему лисовину, расстилающемуся по бурой степи в отчаянном беге, требовалось искусно послать одну-единственную стрелу, которая поразит цель наповал.
С волками обстояло гораздо сложнее и не так безобидно. Традиции предписывали, чтобы, догнав зверя, охотник, не снижая темпа гонки, спрыгнул с коня на спину волку и кривым ножом пересек ему глотку или поразил в сердце. Это дело было ответственным. Можно было неудачно спрыгнуть с коня и просто разбиться оземь, но такое у степняков случалось крайне редко. Наконец, завозившись в схватке со зверем, что бывало с некоторыми новичками, не исключалось получение жестоких, а иногда и смертельных, ран.
С появлением огнестрельного оружия знак равенства между охотником и зверем исчез, хотя элемент риска сохранился, но не это было главным. Тут действовал природный «ископаемый» инстинкт, зов крови, с которым никакая цивилизация не в силах бороться.
Соколиная охота была привилегией ханов и князей-нойонов, да и некогда было простому скотоводу заниматься этими дорогостоящими пустяками, тут семью бы прокормить.
То, что досталось Мергену от древних предков, закрепилось в его собственной жизни во время прохождения военной службы в Афганистане. А служил он в разведбате, и делать им там приходилось то, о чем он никому никогда не рассказывал, даже «утопив свою совесть в тяжелом вине» — слова из любимой песни «Не стреляй!» группы «ДДТ».
При встречах с друзьями-полчками, прошедшими ту же кровавую, грязную мясорубку, они старались не касаться этой темы, упоминая ее вскользь. Первые полгода после демобилизации по ночам Мерген будил всю семью страшными криками: ему снилось афганское прошлое, которое не завесишь никаким иконостасом медалей и орденов. Но самое страшное, что с ним произошло, и Мерген не отдавал в этом отчета, — он теперь мог запросто убить человека. Естественно, не старика, женщину или ребенка, но врага, представляющего опасность. А реальность или нереальность опасности существенного значения не имели; это очень неконкретные понятия, зависящие от субъективного восприятия ситуации.
Он почувствовал вкус крови, и сам поначалу недоумевал, почему его так тянет резать скот своими собственными руками. Вид свежей, алой, дымящейся крови возбуждал в нем противоречивые чувства: с одной стороны — напоминал все страшное, чем он был обязан Афгану; с другой — обнажал другого человека, жестокого, готового легко отдать свою жизнь и также легко забрать ее у другого.
Мерген, закончив после службы в армии юридический институт, занимал один из ключевых постов в правоохранительных органах района. И эти, новые свойства его характера накладывали отпечаток и на профессиональные качества: жесткость, часто неоправданная, прямолинейность при рассмотрении дел, где обвиняемый — он и есть обвиняемый, а также непоколебимая уверенность в собственной правоте.
Однажды к нему в кабинет пожаловали кавказцы. Их родственник проходил по делу о краже скота и парился на нарах следственного изолятора. Родичи сначала просили о смягчении участи своего соплеменника, но когда попытка дачи взятки успехом не увенчалась, перешли к прямым угрозам физической расправы.
Мерген, презрительно развалившись в кресле, с недоброй улыбкой произнес:
— Убить меня хотите? Давайте, валяйте, если вы такие крутые! Я в Афгане стольких ваших единоверцев отправил к Аллаху, что, наверное, заслужил возмездие! А сейчас договоримся так: или вы тут же приводите свои угрозы в исполнение, или выметаетесь из моего кабинета, чтобы даже запаха вашего не осталось, или я достаю из сейфа пистолет и заваливаю вас всех до одного!
Изрек настолько твердо и уверенно, что у посетителей не осталось даже тени сомнения, что этот сумасшедший так и поступит.
Убедившись, что ни посулами, ни угрозами от начальника ничего не добьешься, кавказцы, что-то бубня по-своему, вышли из кабинета. Мергена можно было убить, купить — невозможно.
Мерген был из многодетной сельской семьи и эту добрую традицию перенес и на свое собственное семейство. Первыми родились два мальчика, а потом, словно по заказу, пошли одни девчонки, четыре подряд.
Мерген по этому поводу горделиво произносил услышанную где-то фразу: «У настоящих мужиков родятся исключительно девочки!».
И если к сыновьям он был, как и положено, строг, для их же блага, то каждая новая появлявшаяся на свет девчушка тут же становилась любимицей отца, его маленькой «принцессой». Жена Бая все свое время проводила между кухней и ванной за постоянной стиркой, валясь обессиленная в постель глубоко за полночь. Тем более, что их дом больше походил на проходной двор, где постоянно находились, потчевались за столом и ночевали близкие и дальние родственники, друзья и знакомые. И каждого надо было угостить джомбой, горячим шулюном. У калмыков, особенно селян, исстари так заведено. У каждого народа свои традиции.
