Татьяна Светлова - Шалости нечистой силы
Стасик брел по улице, лелея свои обиды и робкое негодование, и даже не замечал, как, погруженный в невеселые мысли, горестно качает головой и шумно вздыхает, вызывая любопытство прохожих…
Неожиданно его внимание привлекла нога. Нога была выпущена из дверцы небольшой серебристо-голубой машины, — Фольксвагена, кажется, — да какая нога!
В золотистом чулке, обутая в короткий сапожок — или в высокий ботинок? — она имела на редкость совершенную форму. Вторая нога, показавшаяся спустя мгновение, подтвердила правильность первоначального впечатления. Затем подался вперед задик, прикрытый шубкой, — обладательница всего этого добра выбиралась таким образом с пассажирского сиденья, на котором перед тем стояла одной коленкой, что-то ища в бардачке. Наконец, девушка — а кто же это еще мог быть, с такими ногами? — выпросталась из дверцы и разогнулась, тряхнув темными волосами. Крошечная шапочка держалась на ее макушке в очевидном противоречии с законами физики.
Стасик не без любопытства заглянул девушке в лицо: оно было весьма миловидным, но, что куда более важно, — оно было на редкость выразительным.
Яркие синие глаза, картинный разлет черных бровей, великолепно очерченный, благородный подбородок, — Стасик как художник не мог не оценить этой внешности, которая так и просилась на полотно. Будь он портретистом, непременно попросил бы незнакомку попозировать…
Девушка поймала его любопытный взгляд, и личико ее нахмурилось.
Стасик смутился, отвернулся и заторопился дальше.
«Убийца!» — вдруг услышал он за своей спиной тихий и гневный выдох.
Он подумал, что ослышался. Но все же обернулся. Девушка стояла посреди тротуара, прямо напротив Стасика, и смотрела на него.
— Убийца! — звонко выкрикнула она. — Остановите его, это убийца!
Стасик даже оглянулся по сторонам, не понимая, к кому обращается девушка. Но рядом никого не было: он стоял один посреди тротуара и девушка смотрела прямо ему в глаза. Хуже того, она выбросила вперед руку в лайковой перчатке, и ее пальчик указывал на Стасика.
— Вы что, девушка, — растерянно пробормотал он, отступая, будто не пальчик был направлен в его грудь, а дуло пистолета. — В самом деле, с чего вы взяли…
Прохожие начали притормаживать, с любопытством глядя на эту сцену.
Осознав, что он оказался в пяти метрах от троллейбусной остановки, у которой как раз притормозил троллейбус, Стасик припустился рысью и с бьющимся сердцем запрыгнул на подножку. Прошипели, закрываясь, двери, и Стасик, удаляясь, видел в заднее стекло, как девушка что-то возбужденно говорит столпившимся людям, указывая вслед троллейбусу…
До самого дома Стасик не мог успокоить сердцебиения. Он долго и безнадежно перебирал в уме все странности, случившиеся с ним за последние месяцы; припомнил и кочевавшие по его карманам вещи, и хрустящие звезды на крыше, и замерзшую лавочку на Пушкинской, и неведомо кем переставленную мебель в квартире, и румяную девчушку из «Вашего Домового», и подвал с «бомжихой», и прокуренный притон геев-наркоманов, и пересвист вампиров на кладбище… И все увенчалось чем? Тем, что сегодня его назвали убийцей!
Стасик метался по квартире и стонал от бессилия что-либо понять.
Галке он позвонить не мог: не велено ему было звонить домой по вечерам.
Пожалуй, впервые за все время их знакомства Стасик почувствовал себя ущемленным от незаконности их с Галкой отношений; даже стал прикидывать, выйдет ли она за него замуж, если он ей предложит? Разведется ли со своим усатым опером?…
Не найдя ответа и на этот вопрос, он отправился в полюбившуюся пивную, где и напился до бесчувствия.
Домой он, впрочем, добрался на этот раз без приключений.
Неплохая компания
Виктор бушевал перед безмолвной дверью Веры. Вот уже третий день она не отвечала на телефонные звонки, и он решил поехать прямо к ней. Но и на его долгий, настойчивый, несколько раз повторенный звонок в дверь никто не откликнулся. Раздосадованный и обеспокоенный, он зло бухнул в дверь кулаком.
К его немалому удивлению, дверь открылась.
Виктор настороженно вошел в прихожую. Вытянув шею, он попытался рассмотреть, есть ли кто в квартире, но ничего не увидел. Не было ни света, ни звука, ни шороха.
«Вера, — позвал он, — Вера!»
Ему никто не ответил.
Что-то неладное было в этой открытой двери, в этой темноте и немоте. Желудок его немедленно отреагировал острым спазмом — застарелый гастрит услужливо отозвался на его беспокойство.
— Вера… — еще раз произнес Виктор, не надеясь, впрочем, на ответ, и решительно включил свет в прихожей.
По крайней мере, здесь все было на местах. Виктор прошел в большую комнату, служившую гостиной — пусто. Но порядок, что уже утешает. Вера ушла, уехала? Забыв запереть дверь?
Виктор, уже поспокойней, направился в спальню, зажигая и там на ходу свет…
Вера лежала на кровати, лицом вверх, и ее белый, заострившийся профиль заставил Виктора замереть.
Гастрит не замедлил наподдать еще одним болезненным ударом по желудку.
Спохватившись, Виктор кинулся к кровати и схватил тонкую руку, безвольно свисавшую вдоль края простыни в мелкий голубой цветочек.
Пульс был. Виктор почувствовал, что ноги его не держат, и опустился на пол прямо рядом с тонкой кистью Веры, не выпуская из руки ее запястье.
Посидел; нашарил в кармане тюбик со спазмолитиком; сходил на кухню за водой, проглотил таблетку, чтобы угомонить свой гастрит; вернулся в спальню, склонился над Верой и со всего размаха залепил ей пощечину.
— А ну, просыпайся! — взревел он, глядя, как порозовела, нет, побагровела Верина щека, — а ну, быстро, пока я тебе вторую не залепил!
Вряд ли Вера осознала, о чем он. Она, кажется, так и не поняла, что именно выдернуло ее из обморока, но глаза открыла и удивленно уставилась на бушующего Виктора.
— Дура! Идиотка! Кретинка! — негодовал тот. — Довести себя до голодного обморока! Не мытьем, так катаньем, да? Из окошка не сумела, так решила себя голодом уморить, да?! — орал он.
Вера разлепила пересохшие губы в некоем подобии улыбки.
— Я тебе покажу! Я тебя, я тебя… Я тебя в больницу, под зонд, под капельницу уложу! Хочешь, чтобы тебя насильно, через зонд кормили, а? Ну, говори, хочешь?
Глядя, как понемногу оживают Верины черты, он почти плакал от радости. Но голос его оставался по-прежнему громоподобным: "Выбирай! Или ты прямо сейчас в больницу, или ты будешь во всем меня слушаться, ясно? Я тут буду жить, пока дурью не перестанешь маяться, ясно? Или тогда в больницу, поняла?
Одно из двух! Мать твою за ногу, никогда таких дур не видел!"
Вера протянула ему слабую руку, и он сжал ее, словно драгоценный подарок.
— Помогите мне сесть, — прошептала она. У нее не был сил говорить.
Виктор подоткнул ей под спину подушки и усадил, как ребенка. Тело ее было почти невесомым.
Он сбегал на кухню, вскипятил чайник, заварил чай. Подождав немного, пока чай настоится, он наполнил чашку и поставил ее в миску с холодной водой: остужаться. Мимоходом проверил холодильник: ну конечно, пусто! К счастью, нашелся сахар, который он сам в прошлый раз и купил, и, подсластив некрепкий чай, Виктор принес его к постели.
— Пей. — Это было произнесено тоном, не терпящим возражений.
Глядя, как побелели ее пальцы, сомкнувшись на ручке чашки, как задрожал чай в фарфоровых стенках, он решительно забрал чашку из ее рук и приставил к губам: «Пей».
Виктор заставил Веру выпить чай до дна и, наказав не двигаться, отправился в магазин.
Вернулся он через полчаса, и еще минут сорок что-то делал на кухне, изредка заглядывая в спальню, на задремавшую от слабости Веру, и размышляя. В больницу, которой он Веру стращал, отправлять ее очень не хотелось, да и она бы не согласилась, — но оставлять ее одну тоже никак нельзя было… Следовательно, — следовательно надо было оставаться с ней! — обрадовался Виктор найденному решению.
Приготовленный им куриный бульон он налил также в чашку, так же остудил ее в миске с холодной водой, дуя на него от нетерпения, и, снова разбудив Веру, заставил ее выпить и это.
И только убедившись в том, что щеки ее немного порозовели, глаза приобрели блеск, голос окреп и руки потеплели, Виктор уселся в небольшое кресло, стоявшее в комнате, и произнес: "Буду жить у тебя, анорексичка хренова.
Пока не растолстеешь. Так что придется толстеть, иначе от меня не избавиться."
— Поняла? — добавил он грозно.
И, подумав, решил сразить Веру окончательно:
— Морщины появятся — будешь тогда знать! Себя в зеркале не узнаешь!
Как печеное яблоко станешь!
Виктор был убежден, что после такой тирады любая женщина кинется в испуге к зеркалу.
Вера спустила ноги на пол.
— Я вам в гостиной постелю, — ответила она без всякого выражения.
Сделала шаг и покачнулась.
Виктор успел подхватить ее.
— Вот дура-то, — проворчал он, — ну, ничего не скажешь! Сам постелю, лежи! Где у тебя простыни там всякие, одеяла?
