Вячеслав Жуков - Игра с опасной бритвой
Казалось, жизнь для него остановилась. Жесткий режим. Утром – подъем с матюками. Днем – нудная работа. Вечером – отбой под злобный лай овчарок.
Первый год показался хуже каторги, но потом смирился со своей участью. Помогло не пропасть то, что был он классным художником. Зеки таких спецов уважают. И у начальства колонии отношение снисходительное, не такое, как к остальным. Не борзей только, не нарушай режим и живи себе потихоньку, деньки считай.
А главное – можно быть самому по себе, не лизать пятки блатным и от мужиков сторониться.
После подъема Лерыч уходил в маленькую мастерскую, где еще с такими же двумя горемыками расписывал иконы для местных храмов, рисовал стенды, писал лозунги про чистую совесть зэков, с которой они должны выйти на свободу.
Там и познакомился с бородатым Пашей. Доходяга он, хуже Лерыча. Романтик задрипанный. За любовь срок мотает. Три года проторчал тут. Уж скоро с вещами на выход.
В перерывах, когда Лерыч в мастерской один, Паша заскочит минут на пятнадцать.
– Дай клейку понюхать, Лерыч. Не могу. Нутро все сводит.
Лерычу не жалко. Черт с тобой! Травись, дурья башка.
А Паша целлофановый пакет на банку наденет и морду небритую в него сует.
Три, четыре глубокие затяжки, и вот уже поплыл зэк. Нет его счастливее. Только память душу бередит. Но здесь так. У каждого есть что вспомнить. Стоит лишь оттянуться.
– Я ведь, Лерыч, тоже из-за стервы торчу. Как и ты, – расчувствовался Паша. – Познакомился раз с одной. Шлюха подзаборная оказалась. Только я тогда этого не знал.
– Все они шлюхи, – поддержал бородатого Лерыч, закурил с травой и Паше посмолить дал. – Кури, горемыка! Оттянись на полную.
Паша не гордый. Сам не просит, а коль дают, не отказывается. И душа болит по прошлому, хочется выговориться.
– Раз приходим с ней в ресторан. В «Уралочку». Так, ничего ресторанчик. А я ее уже драл вовсю. Ох, Лерыч, не знаешь ты, как она трахалась. В постели – зверь. Мертвого расшевелит. Ни от чего не отказывалась. Ты только не подумай, будто я серьезно с ней. Но прикипел. И вот сидим в ресторане. Выпивка, закусочка, все как полагается. Танцы, шманцы. А там какие-то спортсмены гуляли. Сидят четверо козлов без баб. А шишки, видать, чешутся. И вот вижу я, один на мою Таньку глаза пялит. Рожа здоровая. Того и гляди, прямо здесь натянет Танюху мою. Раз пригласил потанцевать. Другой. А потом я сказал – хватит.
– Правильно сказал, – одобрил Лерыч. – Надо было еще тому по моргалкам врезать.
Паша кивнул башкой, словно боднул Лерыча.
– И врезал, – похвалился он, рубанув кулаком воздух. – Еще как врезал. Когда он опять подошел. Взял графин со стола и по кумполу ему. – И вздохнул зэк: – Жалко.
Лерыч не понял:
– Его?
Паша помотал башкой.
– Водку жалко. Так и не допил. Графин вдребезги. Водка по полу растеклась. Этот кабан плюх в нее рожей и лежит. А его козлы вскакивают и на меня. Втроем. Прут напролом.
– В этом случае надо кого-то сделать окончательно, – посочувствовал Лерыч, зная, как бы поступил он.
– Ну вот и я так же подумал. Схватил со стола вилку и всадил одному под ребро. По самую рукоять. Мне срок и повесили.
– А баба тут при чем? – не понял Лерыч.
Паша еще сунул морду в пакет, вдохнул пару раз, потом сказал:
– А при том. Мать мне написала, когда я уже здесь был. Танька, сука, за того козла замуж выскочила. Вот так.
– Которого ты вилкой? Он копыта не откинул?
Паша рукой махнул.
– Вилка – не нож. Ни хрена ему не сделалось. В ребро я попал. Неделю гад в больнице полежал, и все. А она не за него выскочила. А за того, которому я графином заехал по бестолковке. Этот-то оклемался еще до приезда ментов. Снюхался с Танькой. А ей-то все равно, чей хрен мочалить, лишь бы деньги были. У него денег полно. И вот теперь я здесь отдыхаю. А она там, с ним. Борисов его фамилия. На всю жизнь запомню гада. Разве так справедливо? Скажи мне, – зэк чуть не расплакался от обиды за любовь.
– Несправедливо. Надо было прикончить его.
– И прикончу, – разошелся Паша. – Выйду, и хана ему. И ее, суку, на тот свет отправлю.
Потом, перед выходом на свободу, Паша зашел проститься. Даже как-то непривычно было видеть его не в грязной робе, а в чистой одежде. Вроде как и не он это. Вот только борода. Ее хоть на дню по два раза брей.
– Ну бывай, Лерыч. Ты, если чего надо, напиши. Я пришлю, – пообещал Паша на прощание. И ушел.
А Лерычу тоскливо стало. И тоже на свободу хочется. Только еще семь лет ждать этой свободы.
Глава 18
С утра Лерыча вызвали к заместителю начальника колонии по режиму майору Луцику.
В кабинете, кроме самого майора, находился еще гражданский рыжебородый толстячок с улыбающейся сальной рожей.
– Вот что, Безруков, сейчас ты поедешь с Виталием Андреевичем на один объект. Художник ты хороший. Надо кое-что там нарисовать. Он тебе скажет и покажет все. А ты смотри, не подведи нас. Честь колонии, – сделал майор ударение, подчеркивая этим значимость учреждения.
– Не подведу, гражданин начальник, – пообещал Лерыч. Пусть хоть день, да за воротами. Согласен вкалывать на совесть, лишь бы не слышать окрики часовых да злобный лай овчарок.
– Поезжай, – сказал майор. – А вечером Виталий Андреевич тебя привезет.
– Все понятно, гражданин начальник. – Хотя этот Виталий Андреевич с первого взгляда не понравился Лерычу. Морда хитрая, как у вора. И с ехидцей. Но раз начальство приказывает, придется уважать его.
Объектом оказалась церквушка на окраине Рязани. Виталий Андреевич состоял при ней старостой и руководил ремонтом.
– Вот тут подмажешь, – показал он на полустертую фреску. – Потом с иконостасом надо чего-то решить.
– А чего решать, когда вся краска облупилась.
– А вот ты для этого и здесь, чтобы решать. Освежить красочку надо, – по-хозяйски проговорил толстяк.
Несколько раз рыжебородый староста заходил в стоящий рядом дом, в котором жил церковный сторож. И когда он в очередной раз подошел к Лерычу посмотреть работу, зек заметил, что от старосты сильно пахнет водкой.
Толстяк был доволен работой и очень расстроился, когда Лерыч сообщил, что у него кончилась голубая и белая краска.
– Надо в магазин идти, – сказал Лерыч, вытирая кисточки.
Староста озадачился. Самому ехать не хотелось. Выпивши он, еще чего доброго, на гаишников нарвется.
«Послать, что ли, его?» – подумал он про Лерыча и спросил:
– Тебя в город отпускали из колонии?
– А кто ж мне краски покупает?
Рыжебородый староста достал из кармана пятисотку.
– Этих денег, надеюсь, хватит?
Лерыч поспешил заверить добряка:
– Хватит, Виталий Андреевич, – и взял деньги. «Надоело тут краской дышать. Хоть по городу прошвырнуться, на людей посмотреть».
Староста дыхнул на него водочным перегаром, поглядел на часы и сказал:
– Ладно. Будем считать, что у тебя обеденный перерыв. В твоем распоряжении – час.
Давно Лерыч не чувствовал такой свободы. Хоть посмотреть на вольную жизнь. Подышать свободой. На женщин глянуть. Большего тебе, зэк, не позволено.
Лерыч не спешил возвращаться. Подождет староста. Да и дураком надо быть, чтобы все сегодня сделать, а завтра опять за колючкой чесаться. Нет, работу надо растянуть.
Лерыч разменял пятисотку в ближайшей палатке и решил побродить по городу.
Рядом был вокзал, а за ним небольшой, но тихий сквер с лавочками, где можно спокойно посидеть и о жизни зековской подумать.
Под это дело Лерыч купил бутылку водки местного разлива и поллитровую банку болгарских огурцов. Отошел к скверу. После нескольких глотков водки подумал с тоской о свободе: «Может, сделать ноги? И ситуация подходящая. Отсюда до Москвы электричкой добраться – раз плюнуть. Жаль, документов нет». Отхлебывая из бутылки, Лерыч обернулся.
Со стороны сквера к нему подошел солдат в голубом берете, явно намеревавшийся присесть на ту же скамейку, где сидел Лерыч.
Места, конечно, не жалко. Но сейчас хотелось одиночества. А тут этот.
«Десантник долбаный», – покосился на него Лерыч. В Рязани их было полно, как собак.
– Земляк, – заговорил десантник нетрезвым голосом. – Сигаретой не угостишь? – Он посмотрел на открытую банку с огурцами и бутылку водки в руке у Лерыча. Поставил рядом свою сумку и плюхнулся на скамейку.
Лерыч внимательно глянул на солдатика.
«О-о, да ты на рогах, милок. Накушался», – Лерыч посмотрел по сторонам.
Десантник был один, явно собирался куда-то ехать.
– На, затянись, – протянул Лерыч десантнику пачку сигарет «Союз», вглядываясь в его худощавое, тронутое угревой сыпью лицо.
«Такой же недокормыш, как я. И как таких в десантуру берут?»
Солдат громко икнул, дыхнув на Лерыча перегаром.
«Фу ты, поросенок, – Лерыч даже поморщился, так противно стало. – Дать бы тебе по голубой тюбетейке».
