Анатолий Жаренов - Кладоискатели
— Сколько увел? — деловым тоном спросил Иванов. — Да ты что, очумел совсем от радости?
— Уйди, — прохрипел наконец Назаров. — Уйди, а то зашибу ненароком.
— Ну, это еще мы будем поглядеть, — сказал Иванов спокойно. — Давно я приметил, что не в себе ты, Витя. И мешочек бережешь, как здоровье свое драгоценное. Думал, гостинцы какие везешь в столицу нашу распрекрасную. Балычком свою матушку хочешь попотчевать. Или икоркой красненькой. И смотри-ка, угадал почти. Ну так как, говорить будешь? — закончил он жестко, будто приказал.
— Не обязан, — выдавил Назаров.
— Да ведь это как сказать. Мне, может, и не обязан. А вдоль этой линии милицейских отделений как сельдей в бочке понапихано. Там что скажешь? Дипкурьером представишься? Рожа у тебя не дипломатическая, не поверят. И мешочек не такой, в каком меморандумы доставляют.
Поезд стал замедлять ход. Замелькали пристанционные постройки. «Уйду сейчас, — подумал Назаров. — Остановится поезд — и уйду».
Но не ушел. Иванов спиной к двери встал, ножичек вынул, поигрывает. И вдруг ручка у двери дергаться стала. Иванов ножик в карман, отодвинулся. В купе новый пассажир ввалился. Иванов засуетился, затормошил Назарова. «Пойдем, Витя, на вокзал сбегаем, коржиков купим, яичек». Потащил Назарова из вагона. «А мешочек-то оставь, товарищ за ним приглядит. Вы уж, пожалуйста, мы в момент обернемся». И понял Назаров, что сила на него наехала, не вырваться теперь, не отбояриться. Пошел за Ивановым. Тот и в самом деле к ларьку повел, коржиков купил, бутылку пива. В вагон вместе вошли, а в тамбуре остановился Иванов и попридержал Назарова за локоток:
— Поговорим.
— Не о чем, — отрубил Назаров. Однако чувствовал: что скажет ему Иванов, то и будет. Понял, что настигла его, видно, судьба и не отступит, как ни просись.
— Откуда деньги?
Рассказал Назаров про самолет. «Подкрепление в банк везли, значит, — сообразил Иванов. — После-реформенные денежки». И деловито осведомился:
— Сколько загреб?
— Пятьсот тысяч.
— Ого, — удивился Иванов. — Везет мне. Недаром еще на вокзале потянуло меня к тебе, Витя. Будто знал. Значит, так: тридцать пачек я себе заберу, тебе двадцати за глаза довольно. Поделим сейчас же, в уборной.
— А пассажир?
— Что пассажир? Хотя действительно. Неудобно таскать это хозяйство по вагону. В глаза может броситься. Ладно. До Москвы вопрос остается открытым.
И до самой Москвы не отпускал Иванов Назарова от себя ни на шаг. В карты играть больше не ходил, водки не покупал, за Назаровым, как за любимой женой, ухаживал. А Назаров пообвыкся, первый страх сбросил, соображать принялся, что можно в этом случае предпринять. Жалко ему было тридцать пачек ни за что отдавать. Планы разные строить начал. Думал: заснет Иванов, а ему исчезнуть незаметно удастся. Не вышло: стерег тот Назарова, как кошка мышкину норку, при каждом слабом ночном шорохе голову вскидывал. Много способов избавиться от Иванова перебрал Назаров, а подходящего все не находилось. На перрон в Москве они вышли вместе. Иванов Назарова чуть не под руку держал. Балагурил, торопил. Назаров резонно возражал:
— Народу много. Ну где тут мешок открывать? Враз засекут, и попадемся мы как миленькие,
— В скверике сядем, — тащил его Иванов в сторону от площади.
Назаров упирался.
— Поедем-ка подальше от центра, — говорил он, незаметно ведя Иванова к станции метро.
Покрутились они на площади, в метро вошли. Тут Назаров и выказал еще раз свою сообразительность. Разменяли в кассе гривенник, по пятачку в руки взяли, к турникетам подошли. Иванов о подвохе не подумал, сунул монету в щель. Шагнул Иванов вперед, а Назаров, совавший свой пятак в соседний автомат, вдруг круто назад повернул, зацепил мешком какого-то человека, ругательство в спину заработал, но не оглянулся даже, рванул через вестибюль к выходу. Слышал только, кричал Иванов. Набежала на него толпа, и застрял в этой пробке Иванов, завяз, как таракан в тесте. «Догоню! — орал. — Из-под земли выну, гада».
Не вынул. Растворился Назаров в московском многолюдстве. На другом вокзале билет купил в первый же поезд, а утром вылез в незнакомом городе. На работу оформился, дом купил, стал свой срок доживать. Жалел об одном: брякнул тогда Иванову о родине своей, волжском городке, и отрезал этим себя навсегда от матери, от старого дома, от детства. Догадывался: искать будет его Иванов, не захочет запросто от даровых монет отказаться. Боялся: вдруг найдет. Так под двойным страхом и жил все эти годы, глядел на белый свет из окошечка с голубыми ставенками, как рыбка из аквариума, думы тяжелые думал, к старику Комарову приглядывался с опаской, сон свой золотой по ночам смотрел, а потом мокрую рубашку ощупывал, курил, перед стеклянной посудиной стоя. И бежали мысли по кругу, по кольцу, из которого не предвиделось выхода.
Давно отстучали Лизины каблучки под окном. Кажется, вечность прошла, а секундная стрелка на будильнике все по тому же месту скачет, торопится. Скоро уже и ночь начнет отползать, а Назаров все в той же позе сидит, на стрелки будильника смотрит.
Три часа сорок минут…
Глава седьмая
— Парадоксальные вещи иногда лезут в голову, — сказал Шухов.
Кожохин поднял глаза от бумаги, которую изучал, и усмехнулся, заметив, что это еще ничего, что бывает гораздо хуже. Например, он плохо представляет себе, как Шухов намерен организовать поимку убийцы.
— Подожди, — сказал Шухов. — Дай человеку возможность высказаться. Я подумал об Эдике Мокееве.
— Я тоже о нем думал.
— Не в той плоскости.
— Откуда вы знаете, в какой плоскости я думаю?
— Не будем пререкаться, — миролюбиво произнес Шухов. — Парадокс в том, что Назаров и Мокеев вроде разные, далекие люди, на самом деле имеют, несут в себе, что ли, много общих, роднящих их черт.
— Та-та-та, — пропел Кожохин. — В такой плоскости я действительно не думал. Но для чего, скажите, пожалуйста, я должен об этом думать?
— Для усвоения кое-каких психологических деталей. В будущем может пригодиться.
— Ну что ж. Развивайте. Хотя я уже, кажется, догадываюсь. Они оба оказались в силу каких-то причин отъединенными от общества. Ну и, как говорится, и т. д. Мысль не столько парадоксальная…
— Сколько примитивная? — быстро произнес Шухов. — Ты это хочешь сказать?
— Не только. Я понимаю, что оба они в той или иной степени — жертвы обстоятельств…
— Ну и ерунда, — сказал Шухов. — Не жертвы, а творцы обстоятельств. Это во-первых. Во-вторых, оба одержимы. Настолько, что эта одержимость ослепила их. Мир для них перестал существовать. В-третьих…
— Оба сошли с ума, — перебил Кожохин.
— Нет, застыли, окружили себя паутиной. Как куколки в коконах. И ослепли.
— Отсюда мораль: одержимый — потенциальный преступник. Так? Это ваш второй парадокс?
— Чушь, — засмеялся Шухов. — Хотя слепая одержимость — вещь страшная.
— Не новость, — заметил Кожохин. — Первобытные мыслители, по-моему, это тоже соображали. И отделяли своих шаманов, ставили им шалаши в сторонке от общих пещер.
— Не загибай, — хмыкнул Шухов. — Согласись, что все-таки жалко смотреть на человека, потерянного для общества.
— Вы об Эдике?
— Да.
— Ну, он-то как раз этого не считает. Он, как шаман, воображает, что пользу приносит. А нам вот не след забивать голову ерундой. До сих пор план не готов.
— Комарова, конечно, убрать надо, — задумчиво произнес Шухов. — Неизвестно, сколько времени пройдет, пока этот тип за коробкой соберется. С другой стороны, как мы ему понять дадим? Я имею в виду типа этого.
— С ним просто, — сказал Кожохин. — Охрану снимем — и все. Только вот Комарова как убрать?1 Может, не трогать его вовсе?
— Нескладно у нас больно с этим стариканом получается.
Шухов зажег сигарету, затянулся, сказал сердито:
— Мне вовсе не хочется оказаться в положении той бабы.
— Какой еще бабы?
— Помнишь, у Зощенко рассказ есть. «На живца», кажется, называется. Про бабу, которая в трамвае на лавке сверток забывала, ждала: не клюнет ли кто? Чтоб, значит, схватить жулика с поличным. Так вот и с Комаровым выходит. Если, конечно, не отвести его от греха. Разница между той бабой и нами только в том, что она не знала, кого вытащит, а мы знаем.
— Жалко вам этого паршивца? Он же нас с самого начала за нос водит.
— Не те слова, — сказал Шухов. — Мне лично старик не импонирует. Но зачем впутывать в довольно противное дело еще одного человека? Пусть скверного, пусть потенциально подготовленного к тому, чтобы украсть эти проклятые деньги. Комарова попутал бес жадности, как говорят. Не дать ему возможности совершить задуманное — значит сохранить его для семьи.
— Да за одни лживые свидетельские показания его под суд отдать надо.
