Антон Французов - Нешкольный дневник
Такие слова на одной странице с Пастернаком — а?
Nota bene: от Грибанько я избавилась через месяц после этого отмораживания моей бабской части на балконе.
Я тогда работала «аптечницей». Типично московская разновидность проституции, изобретенная совсем недавно. В Саратове она вряд ли бы привилась: менталитет не тот. Подумали бы, что издеваются. А в Москве ничего — прокатывало, даже сверх того — пользовалось популярностью. Конечно, Грибанько никогда бы не додумался, что можно так улучшить работу девочек плюс существенно увеличить доходы. Эта усатая сволочь, кажется, бывший капитан славной Советской армии, я, наверно, уже упоминала, когда разглагольствовала о «дедовщине» и «бабковщине». Хотя нет, посмотрела в записи: ничего, не упоминала. Грибанько-то по херу было, когда мы выходили на зимний промысел. Он сидел себе в теплой машине, зыркал своими глядюками, снял ли нас кто, и в зависимости от этого выворачивал свою ворсистую задницу из салона. А на нас ему было по херу, что стоим на ветру, на метели, в холод. Какая чудовищная разница с Генычем! Все-таки, хоть я всем им, уродам, хера бы на эспандеры порубила, все равно нужно признать, что сутер сутеру рознь. Геныч до сих пор мне снится, жутко и страшно, тот «карусельный», бессмысленный «прием». А Грибанько я сама бы с радостью сдала тем Слонам и Валерам-Машкам, а также моему братцу, будь он не в аду.
Об «аптечницах». Вообще «аптечницы» — это чисто зимний промысел. Летом он не нужен, потому что просто незачем.
В кварталах, где мы стояли на съем, работает много круглосуточных аптек. Персонал аптек в ночную смену стандартный: девушка-продавщица и мальчик-охранник. Посетители в такое время тоже определенные, если они вообще есть: мало кому может понадобиться в ночное время и по тем ценам, которые в этих аптеках, что-либо из лекарств. У бабушек-старушек все заблаговременно запасено, корвалолы-валидолы всякие. По ночам в дорогие аптеки, по статистике, ходят преимущественно мужчины, причем не ходят, а подъезжают, причем практически всегда в одиночку. И кто-то из умов, ворочающих бизнесом проститутским, верно, сам совладелец такой аптеки, подумал: а что, если…
Одним словом, вместо того чтобы девочке торчать на морозе и на ветру в не самом приглядном виде — нос красный, зубы стучат, — куда проще зайти в аптеку. Договориться… одним словом, спустя некоторое время после того, как умная голова додумалась до «аптечного» съема, в столице стало популярно следующее: заходит в ночную аптеку мужчина, кивает симпатичной девушке в белом халатике и очках в тонкой оправе, приличествующей medicine woman: дескать, мне вон того лекарства. Девушка поворачивается, чтобы выдать посетителю нужное лекарство, а халатик меж тем как бы невзначай распахивается, и посетитель, охреневая, видит, что под халатиком, собственно, ничего и нет. В зависимости от реакции клиента идет дальнейшая работа с ним. Причем многие, на автопилоте платя деньги за досуг с аптекаршей, точнее — «аптечницей», желают заняться сексом в подсобном помещении аптеки. Там уже заблаговременно стояли диван и кушетка. Мужики обычно были в восторге. Был даже случай, когда один из них, придя покупать «виагру», тут же излечился, потому что ночной сменщицей в аптеке была я, а охранника подменял Грибанько-Ебанько.
«Аптечницами» становились, естественно, только лучшие девочки, потому что далеко не каждый зашедший в аптеку согласится лицезреть под халатиком дряблые сиськи и отвислый живот при полном отсутствии талии. Работали «фигуры», которых определял хозяйский сходняк. Из нашей паршивой конторы, хозяева которой вечно путались в каких-то совершенно ' необязательных гнилых понтах, на «аптечниц» взяли только меня. К вящей ярости всех этих блядей, особенно моей тезки Кати, которая считала себя секс-бомбой.
Теперь здесь, в тепле, положив дневник на зеркало, где отражается мое лицо, зеркало, с которого я только что сняла «дорожку» Роминого кокса — я думаю, что этот «аптечный» съем был очень полезным и для клиента, и для девочек. Во-первых, белизна, тепло и чистота, особенно остро ощущаемые после улицы; во-вторых, сидящее в подсознании многих мужчин сексуальное влечение к, говоря скучным языком, атрибутам медицины. А в-третьих — эффект неожиданности. Ведь, идя в публичный дом или вызывая себе телку на дом, такой мужик уже I встраивает себя на разгульно-блядский лад. А тут, заходя в аптеку, чтобы купить себе пилюли от насморка или дорогущее средство для снятия тяжести в желудке — пережрал на банкете, что ж тут непонятного! — мужчина получает в лоб разрыв такой секс-неожиданности, что теряется и приятно, сладко ошеломлен. Тут можно ломить цену в полтора раза дороже. По себе знаю: соглашаются, а вот если бы я стояла на дороге, и половину вытребованной суммы еле заплатил бы — с кислой миной и выражением лица «как затрахали меня эти гребаные бляди».
Вот такие «аптечницы» имели довольно широкое распространение. Некоторые аптеки обнаглели и выставляли в своих рекламках воззвания типа «Имеются неповторимые средства для полного и безвозвратного (о как!) возвращения мужской Силы!».
Средства — это мы, «аптечницы», одной из которых была я, Катя Павлова.
Конечно, клеить клиентуру тоже следовало в пределах разумного. Если в аптеку, загибаясь, вваливался индивид с выражением непередаваемой боли на лице и требовал лекарство от сердца, то такому, конечно, ничего не предлагалось, кроме нужного лекарства. Похмельные граждане также обрабатывались с трудом, как сырая древесина дуба. Кстати: это выражение любил употреблять мой братец, у него и позаимствовала. Он в ПТУ но профилю столяра учился, пока не сел.
В феврале, в лютые морозы, и произошло то, после чего Грибанько наконец-то со свистом вылетел из моей жизни. Благодаря встрече, которую я ждала, теперь уже ясно, с какой-то бесплодной, грызущей самое себя надеждой.
Я сидела за прозрачными полками, забитыми всякой пестрой разрекламированной отравой, и читала журнал. Грибанько играл в карты с молоденьким охранником. Тот его титуловал товарищем капитаном. Хорошо, что не в генералы произвел. Звякнула дверь, кто-то вошел — за полками не было видно. Но по тому, как засопел проклятый хохол, я поняла, что вошедший сильно смахивает на потенциального клиента. Я поднялась из-за стойки, готовясь встретить его дежурной улыбкой — и тут же улыбка сползла, как кожа со змеи. Хотя халат еще был на мне, я тут же почувствовала себя голой. Прекрасно помню, Он поднял глаза, лениво скользнул по мне взглядом и, не меняя выражения, сказал:
— Катька, ты? В Москву перебралась? Аптекарем работаешь?
— Да… вот так, — выговорила я.
— У тебя всегда была тяга к медицине, — нагло ухмыльнулся он. — Я еще по Саратову помню.
— Ты давно из армии?
— Да вот, недавно демобилизовался. Приехал в Москву, уже с месяц здесь,
— Работаешь?
— Ну да. А ты бросила?..
Он явно имел в виду мои саратовские занятия. Меня почему-то бросило в жар, потому что я подумала, что он может знать об этой бойне в «Карусели» и моей роли в ней. Он улыбался длинно и тягуче, я глянула поверх его плеча и увидела, что Ебанько показывает мне жестами что-то этакое <перечеркнуто> о чем мы говорили, он не слышал, но, верно, видел выражение моего лица, совершенно не влезающее в рамки заклеивания клиента.
Я глянула на своего поганого сутера и отрицательно качнула головой:
— Нет. Я теперь «аптечница». Это такое… в общем, зимний промысел. В Саратове такого нет. Пока.
— Ты давно оттуда?
— Да уж месяцев семь или, восемь, — сказала я. — Сначала у тети жила, а теперь…
— Понятно, — сказал Роман. — Хочешь, я угадаю, кто твой сутер? Он ведь тут сидит, так?
— Да.
— Усатый, с препаскудной рожей, как у нашего лейтенанта it армии? Я угадал?
— Угадал. Только он не лейтенант, а капитан. В отставке, конечно.
— Понятно. Сначала воевал с пацанами-призывниками, теперь переключился на девчонок.
— Точно. У нас даже такое понятие есть: «бабковщина». — Я снова глянула поверх плеча Романа, сутер уже нервничал и бросил карты на столик, на его роже, как жирное пятно на скатерти, расплывалось выражение грозного неудовольствия. — Ты вот что, Рома… я сейчас с тобой разыграю как требуется, ты за меня заплати, а потом поговорим, ну?
Он молчал..
— Если у тебя денег нет, то я могу из своих…
Он потом сказал, что, говоря это, я смотрела на него умоляюще. В Саратове он у меня такого взгляда не видел, даже когда я только пришла на работу в «Виолу» по «протекции» Хомяка.
— Давай, — наконец сказал он. — Покажи класс.
— Ва-а-ам димедрол? — пропела я первое, что пришло в голову. Грибанько заерзал в кресле. Мой халатик распахнулся, под ним запланированно ничего не оказалось — что и требовалось доказать. Роман отдал хохлу деньги. Через несколько минут я заняла место на диванчике в подсобном' помещении аптеки, с белоснежными пластиковыми стенами и дешево-под-дельными мозаичными подоконниками. Тут же стояла медицинская клеенчатая кушетка, Роман пожелал присесть именно на нее.
