Анатолий Афанасьев - Против всех
— Не надо так со мной шутить, Ира.
— Почему, миленький?
— Боюсь сорваться.
— И что сделаешь?
— Оттрахаю, мало не покажется. Потом стыдно будет. Не надо.
Их взгляды скрестились, никто не хотел уступать. Ее бирюзовые глаза заволокло тяжелым туманом.
— Да ты орел, миленький, ох орел. Как я сразу не разглядела… Что ж, попробуй. Я в принципе не против.
На дворе тявкнул Гирей, подал знак. Хозяин вернулся.
— Не успели, — вздохнула красавица.
— Может, в другой раз, — ответно загрустил Егорка. Федор Игнатьевич в свои семьдесят с хвостиком лет не выглядел стариком, напоминал прокаленное солнцем сухое дерево на опушке леса. Поджарый, чуть сутулый, с длинными руками. С густой шапкой темных с проседью волос. Лицом тоже смахивал на опаленную головешку, но на продубелой коже, под выцветшими бровями заревым светом пылали темно-синие, с угольком, проницательные глаза. От таких глаз не укроешься, и это сразу понимал всякий, кто с ним встречался. Впоследствии первое впечатление всегда подтверждалось. Окрестные жители давно почитали Жакина за лешака и без особой надобности к его жилищу не совались.
На гостью лишь раз взглянул с порога и все про нее понял. Поздоровался, сел, обратился к Егорке:
— Ну-ка, плесни горяченького, уходился нынче… — потом к женщине: — Говори, залетная, за чем пожаловала. При нем не стесняйся. От него тайн нету.
— Меду пришла купить, — пояснил за женщину Егорка.
— Какого она хочет меду, — хмыкнул старик, — у нее на лбу написано. Верно, девушка?
С приходом Жакина женщина вмиг посерьезнела, съежилась, будто застеснялась. Какую-то новую затеяла игру. Егорка ей не завидовал.
— Меня Ириной зовут, из поселка я.
— Вижу, что не с неба, — авторитетно подтвердил Жакин. — Дальше что?
Открылось следующее. Ирина Купчинкова приехала в Угорье в конце зимы, но уже обжилась, работала в городской больнице медсестрой. Она из Владивостока, и сюда ее занесло по подметному письму, в котором сообщалось, что в Угорье прячется ее беглый муж, с которым она связана большой любовью, а также пятилетним дитем, оставленным временно на бабку. Мужа не нашла, письмо оказалось враньем, но всю наличность истратила на дорогу и теперь, пока не накопит на обратный путь, ей деваться некуда. Ирина об этом не жалела, народ приветливый, веселый, лучше, чем в Приморье, и оклад ей положили солидный. Но суть не в этом.
Третьего дня Ирина с подругой пошла скоротать вечерок в кафешантан «Метелица», где по вечерам гуртовались легкая на забавы молодежь и обеспеченные люди средних лет. По культурному значению для местного населения «Метелицу» можно сравнить с известными столичными притонами, где собираются новорашены, чтобы подурачиться всласть. Масштаб иной, а содержание то же самое: картишки, тотализатор, дурь.
В кафешантане Ирина познакомилась с двумя солидными кавалерами, прибывшими из Саратова якобы в секретную командировку. Вели они себя грубо, нахраписто, и Ирина решила от них отделаться. Правда, они сулили ей золотые горы, но она, увы, давно не девочка и знает, чего стоят обещания пьяных подонков.
Гостья увлеклась собственным рассказом, щеки пылали, глаза светились вдохновением, и Егорка слушал ее с удовольствием, представляя себе, что могло между ними произойти, если бы не подоспел Жакин. Зато Федору Игнатьевичу надоела ее возбужденная болтовня.
— Все это любопытно, девушка, но ты же не за тем пришла, чтобы рассказать, как ловишь клиентов?
Ирина тряхнула прической, словно остановилась на бегу, но ничуть не обиделась.
— Я уже собралась домой, когда тот, что постарше, Вадиком его зовут, вдруг говорит: если будешь себя хорошо вести, мы тебя с Кривым в Москву заберем. Хочешь в Москву? Я в Москве ни разу не была, почему не поехать… Не с ними, конечно, но так просто… Вы же, говорю, вроде из Саратова? Вадик смеется, может, говорит, из Саратова, а отсёда прямо в Москву. Стребуем должок с одного фраера и завтра-послезавтра отчалим. И Кривому кивает: верно, Кривой? А у того будка как вот ваша печка. Заржал, чего же, говорит, с такими башлями, какие у нас будут, не навестить столицу-матушку. Пьяные оба уже в грязь. Ну я не побоялась, спросила: с кого, дескать, должок собираетесь брать? А он и говорит, Вадим, то есть: не твоего ума дела, сучка. Есть тут у вас в тайге колдун, прячется от людей, казну затырил. Вот мы его и тряхнем. Верно, Кривой? Но тот, Кривой-то, поумнее товарища, как врежет ему по губам, аж до крови. Чуть не сцепились. Я уж не рада, что в такой разговор ввязалась, не девочка вроде, кто за язык тянул. У Кривого-то пушка под пиджаком, я почувствовала, когда танцевали. Да и Вадим… Ну оба бандиты чистые. Еле уняла их, отвлекла. Уж чего насулила, не помню, но еле ноги унесла… Интересно вам это, Федор Игнатьевич?
— Интересно не то, — сказал Федор Игнатьевич, — чего ты здесь наврала, а зачем вообще пожаловала, хотелось бы знать?
— Коли вы не тот самый колдун, кого они ищут, вам и беспокоиться нечего. Так?
Дерзко говорила с Жакиным, пронырливо, никто с ним так на Егоркиной памяти не говорил. И никому бы он так говорить не посоветовал.
— Голубушка моя, — мягко заметил Жакин, — пораскинь своим детским умишком. Я тут четверть века кукую, меня стар и млад в округе знает. Откуда у меня богатство? Какая казна? Ошиблись вы со своей компанией, так им и передай.
Гостья талантливо разыграла святую невинность. Всплеснула руками, заквохтала, заохала.
— Ах, нехорошо, Федор Игнатьевич! Я с добром к вам, с предупреждением, а вы!..
— Хоть и с предупреждением, — согласился Жакин. — Казны все равно нет никакой. Обознались вы. Откуда ей взяться… Да что же плохо угощаешь гостью, Егорка! Налей водочки, там есть на полке. Какую дорогу пёхала, ценить надо. И то сказать, добрые дела легко не даются.
От водочки Ирина гордо отказалась, но чайку еще попила с ними, и дальше разговор потек беззаботный. Выполнив свою задачу, женщина переключилась опять на Егорку, ожигала красноречивыми взглядами, тянулась к нему, намекала, и он, чего скрывать, млел, томился, воображал невесть что. Жакин все это, конечно, примечал, подмигнул Егорке.
— Проводи даму до опушки, парень, чтоб ее медведь не напугал.
На дорогу сообразил-таки баночку осеннего липового меду.
Егорка повел гостью короткой тропкой, через болото, и Гирей лениво поплелся за ними.
Ноги утопали во влажном можжевельнике, как в пушистом драгоценном темно-зеленом ковре.
— Строгий у тебя дед, — сказала Ирина, опираясь на его руку. — Надо же, что придумал! Я — с этими тварями. Ты можешь в такое поверить?
— С трудом.
— И вообще, ты знаешь, с кем живешь? Я вот слышала, у него в молодости кликуха была — «Питон».
— Он же сказал, обознались.
— Милый мой, такие, как эти, не обознаются. Они по наводке ходят. Безошибочно.
— Значит, наводка плохая. Я с Жакиным второй год, у него одно на уме — пчелы, охота, рыбалка. Продукты из его пенсии покупаем, да с грядок.
— Видела ваши продукты. На пенсию так не разгуляешься.
— Он пушнину сдает. Из дома мне подсылают понемногу. Обходимся. Дядю Федора все мирское, суетное мало интересует. Он давно промыслом Божиим живет.
— Милый, доверчивый мальчик. — Ирина остановилась, повернулась к нему, глаза ласковые, высокая грудь дышит чуть ли не впритык: он сделал над собой усилие, чтобы за нее не ухватиться. — Божиим промыслом! Да на нем столько крови, за три века не отмыться.
— Это тоже они вам сказали?
— Зачем? Не только они. Ты у бывших зеков в поселке спроси, кто такой Питон. Они расскажут, если не струсят.
Егорка ее обогнул, быстрее зашагал, стараясь освободиться от морока цветущей, сочной плоти. Тянуло в мох упасть, аж ноги подгибались, слабели. Знал, она не откажет, только рада будет.
…У Егорки в Федулинске уже было две женщины. Первую, молодку Риту, рыночную хабалку, к нему матушка привела, когда ему только шестнадцать стукнуло. Дала ей инструкции, а сама отправилась по своим делам до самой ночи. О-о, об этом эксперименте даже вспоминать тошно. Хабалка Рита, можно сказать, обучила его любви чуть ли не силком… Вторую девицу, десятиклассницу Алену, он увел с дискотеки, проводил до дома один раз, второй. На третий раз они нашли себе пристанище на садовом участке Алениных родителей. Там хибарка стояла с одним оконцем и железной кроватью. Алена ему нравилась, но смутила своим сексуальным буйством. Чего только не заставляла его делать. Все, что видела по видаку, хотела проверить на практике. Целый месяц они не вылезали из хибарки, разве что ночевать бегали по домам, и железную кровать превратили в металлолом. Он Алену любил, но пришлось ее оставить, потому что к концу сезона у нее начались глюки, придумала, к примеру, что еще в шестом классе спала с австралийским пигмеем, коричневым, как таракан, и упрекала Егорку за то, что он такой неуклюжий в сравнении с пигмеем. В другой раз, напротив, заявила, что Егорка лишил ее невинности и поэтому они должны тайком обвенчаться, иначе отец оставит ее без наследства — прекрасной однокомнатной квартиры в хрущевской пятиэтажке. И впоследствии, когда у них народятся дети, им негде будет жить. Вообще плела всерьез околесицу, которая мешала проявлению истинного любовного чувства. Но если бы он даже ее не бросил, то все равно не смог бы удержать при себе. Красивую школьницу заметил на улице заезжий ферт из фонда «Половое воспитание детей» имени Паховой, увез ее на конкурс «Мисс Подмосковье», а потом отправил на заработки, но не в Австралию, как обещал, а в Турцию, откуда, как известно, продвинутым русским девушкам нет возврата…
