Дон Уинслоу - Конвоиры зари
Когда пришло время выбирать карьеру, Джонни вполне мог поступить в медицинский колледж, но вместо этого пошел на юридический. Позже он убедился в правильности своего решения. Но он так долго торчал в библиотеке, так много времени проводил сидя за бумагами, что до смерти истосковался по активным действиям. Так что решил сдать вступительный экзамен в полицию и с легкостью его одолел.
Когда Джонни сообщил отцу о своем намерении стать копом, тот сразу вспомнил полицейских, которые вели его собственного отца, закованного в наручники, по улицам Сан-Диего. Но он промолчал. Наследие должно быть для ребенка базой, а не якорем, подумал он. Джонни так и не стал врачом, зато женился на прекрасной женщине-враче, чем немного облегчил папины страдания. Важно было и то, чтобы Джонни добился успеха в избранной карьере, — тот действительно получал одно повышение за другим и вскоре заслужил должность детектива.
Правда, его связь с японским сообществом особенно крепкой назвать было нельзя. В нем все еще оставалось достаточно японского, чтобы раздражать владельцев суши-баров, но в буддистский храм он заглядывал все реже и реже. Даже пропустил пару ежемесячных визитов к деду на старую ферму. Просто такова жизнь в современной Южной Калифорнии. Семья Кодани работала без выходных — жена Бет пропадала в больнице, а Джонни трудился над раскрытием преступлений, словно машина, у которой сломался выключатель. А есть ведь еще и дети — их нужно водить на футбольные матчи, на игры Детской бейсбольной лиги, карате, балет, к репетиторам — неудивительно, что на старые традиции времени почти не оставалось.
Он был хороший, добросовестный детектив. Сейчас он отодвинул дешевую скользящую дверь, за которой оказался узкий шкаф. Пустые вешалки, никакой обуви на полу. На полке — дамский чемодан, больше похожий на спортивную сумку. Джонни быстро просмотрел его содержимое. Пара джинсов, сложенная рубашка, белье, стандартный набор косметики.
Или Тэмми Роддик вообще не собиралась тут задерживаться, или у нее просто не было времени на сборы. Но с какой стати женщине, которая хочет покончить с собой, собирать чемодан?
Джонни прошел в ванную.
Одна деталь сразу же бросилась ему в глаза.
На раковине стояли две зубные щетки.
Одна из них — маленькая и розовая.
Детская.
Глава 25
Девочка была в шоке. Она не понимала, куда и зачем идет, и только старалась, чтобы океан оставался по левую руку, потому что океан был единственным знакомым элементом в этом чужом пейзаже. Девочка знала, что если океан будет все время слева, то рано или поздно она дойдет до клубничных плантаций. Там плохо, но все же там ее друзья. Да и все равно — никакой другой жизни она за последние два года не знала.
Ей сейчас особенно нужны были друзья, ведь у нее никого не осталось. Если девочка найдет клубничные плантации, там будут ее друзья, и, может, ей даже позовут врача гуэро,[31] который ее не обижает. Так что она продолжала брести на север, а мимо проносились автомобили, ничего и никого не замечая. Для водителей она была всего лишь очередной мексиканской девчонкой, бредущей куда-то вдоль дороги.
Порывы ветра швыряли на ее босые ноги грязь и пыль.
Глава 26
Бун решил заехать в «Вечернюю рюмку». Во-первых, ему требовалась очередная доза кофеина, а во-вторых, страшно не хотелось вновь объяснять не поддающиеся объяснению вещи Петре Холл, женщине-адвокату и настоящей занозе в заднице.
В кафе он наткнулся на Прибоя, который с удивительной для такого гиганта грацией пристроился на барном табурете. В огромных ручищах он сжимал сэндвич такой величины, что, по совести, ему следовало бы присудить собственный телефонный код. На Прибое красовалась коричневая форма департамента коммунальных услуг Сан-Диего, в котором он служил прорабом. Прибой отвечал за ливневую канализацию в этой части города и понимал, что из-за грядущих волн его скоро ждет куча работы.
Бун уселся на соседний стул. Санни, взглянув на него поверх стаканов, которые она протирала полотенцем, дотянулась до кофейника, наполнила чашку и мягко толкнула ее по барной стойке к Буну.
— Спасибо, — откликнулся тот.
— Не за что, — холодно ответила Санни и вновь принялась за стаканы.
«С чего это она на меня взъелась?» — удивился Бун.
— Я тут встретил одного большого оригинала из Океании, — сообщил он Прибою.
— А-а, — мгновенно понял тот. — Ну и как Эдди?
— Деловой до ужаса. А я, чудак, всегда верил, что вы, островитяне, такие спокойные, расслабленные…
— Да вот, набрались от вас плохих привычек, — не остался в долгу Прибой. — Все ваши хаольские штучки: протестантская трудовая этика, кальвинистское учение о предопределенности бытия и прочий бред. Так из-за чего у Эдди вдруг зашевелились его рыжие кудряшки?
— Из-за Дэна Сильвера.
Прибой молча откусил от сэндвича. Из бутерброда выдавились потеки горчицы, майонеза и — во всяком случае, Бун надеялся, что это не что-либо иное — кетчупа.
— Бессмыслица какая-то, — наконец заговорил Прибой. — Эдди же не шляется по стрип-барам. А если вдруг ему захочется чего-нибудь эдакого, к нему стрип-клуб сам домой прибежит, в полном составе.
— Он сказал, Дэн задолжал ему крупную сумму, — пояснил Бун.
— Никогда не слышал, чтобы Эдди выпускал деньги из рук, — покачал головой Прибой. — Чтобы он да дал взаймы хаоле? Не может быть. Он, конечно, крышует выходцев с островов, но не более того.
— Может, решил расширить клиентскую базу? — предположил Бун.
— Может быть. Но я что-то сомневаюсь. У Эдди система отлажена четко. Если ты занимаешь у него деньги и не отдаешь, он будет разбираться не с тобой. Он будет разбираться с твоей семьей дома, на островах. А это для них страшный позор, Бун. Так что обычно семьи возвращают долги. Любыми способами.
— Сурово, — отметил Бун.
— Добро пожаловать в мой мир, — пожал плечами Прибой. Не так просто объяснить другому человеку, даже близкому другу, каково это — быть родом с островов. Бун всю жизнь не покидал родного квартала; ни ему, ни Дэйву, ни даже Джонни ни за что не понять, почему Прибой, появившийся на свет и выросший в доме через дорогу, до сих пор чувствует ответственность перед какой-то деревней в Самоа, которую и в глаза не видел. То же самое свойственно многим островитянам, живущим в Калифорнии, — на Самоа или Гуаме, на Фиджи или Гавайях у них остались живые корни.
Ты приезжаешь в Америку, зарабатываешь деньги и часть из них посылаешь домой, в помощь деревне. А когда прилетает твой двоюродный брат, селишь его у себя и кормишь, пока он не заработает достаточно денег — работу ему тоже находишь ты — и не обзаведется собственным жильем, чтобы вскорости приютить очередного родственника. Сделаешь что-нибудь хорошее, население целой деревни, расположенной за пять тысяч миль отсюда, будет тобой гордиться; оплошаешь — будет терпеть позор.
Конечно, это нелегко, зато… Зато у твоих детей есть бабушки и дедушки, тетушки и дядюшки, которые любят их как родных. Даже в городе, в квартале островитян, дети бегают туда-сюда друг к другу в гости, словно живут не в особняках и коттеджах, а в маленьких хижинах. А если у тебя заболеет жена, тут же прибегут тетушки, о существовании которых ты даже не подозревал, и накормят ее супом, мясом, рыбой и рисом.
Это айга — семья.
А если попадешь в передрягу, если кто-нибудь чужой обидит тебя или хотя бы попробует угрожать, то за тебя вступится весь клан, и просить никого не надо. Те же конвоиры зари — зовешь волка, прибегает вся стая.
Когда-то Прибой был матаи — главой бандитской группировки «Самоанские вожди». Раньше как было: если тебя угораздило родиться в Оушнсайде, особенно в квартале Меса-Маргарита, то перед тобой открывалось два пути: играть в футбол или шляться с дружками. Прибой освоил оба. Слава Господу, придумавшему футбол, мысленно вознес он молитву. Он обожал гонять мяч, и это спасло его от наркотиков. Прибой вовсе не был отмороженным бандюком, который ходит с ног до головы обвешанный оружием и линяет с места преступления на раздолбанной тачке. Нет, он следил за собой и, когда пришло время сразиться с другой группировкой, дрался как настоящий полинезиец — голыми руками.
Прибой стал настоящей легендой в оушнсайдских разборках. Выдвинув вперед свою огромную тушу, он грозно сверлил взглядом противников, а затем звучно кричал «Фа'ауму!» — древний самоанский боевой клич. Ну а потом начиналась куча мала из хамо[32] и их жертв, и кулаки мелькали, пока на ногах не оставался лишь один последний боец.
Этим последним всегда был Прибой.
То же происходило и на футбольном поле. Когда Прибой только родился, акушер взглянул на него и безапелляционно заявил: «Будет защитником». Самоанцы всегда играли и всегда будут играть в футбол. А уж в Оушнсайде самоанцев больше, чем где бы то ни было (естественно, за исключением Самоа), и потому не один игрок местной школьной команды в конце концов оказался в НФЛ.
