Валерий Барабашов - Золотая паутина
— Ну, канайте к столу. Прошу! — радушным жестом хозяина приглашал Дюбель, и Боб с Фриновским уселись по-хозяйски, потеснив молчком мелкоту.
— От кого прознали? — Генка налил старым знакомцам водки. — Я телеграммы не давал, приехал тихо.
— О хороших людях молва впереди бежит, Геныч, — откинувшись на спинку стула, похохатывал Боб. — Верные люди дали знать: Дюбель дома, отдыхает.
— Ну рад видеть, рад! — долдонил однообразно Генка, чокался с Басалаевым и Фриновским, влюбленно-восторженно заглядывал им в глаза, пытался что-то рассказывать, но сбивался, перескакивал на другое, потом вдруг хватал гитару, подыгрывал магнитофону, снова наливал в стаканы… Бестолковщина эта продолжалась с полчаса.
Боб почти не пил, сказал Генке, что он за рулем, ему нельзя, не дай бог менты привяжутся. А Фриновский опрокидывал в рот рюмку за рюмкой, тряс лохматой, длинноволосой головой, морщился и постанывал, закусывал мало.
Молодежь притихла, посматривала на Боба и Фриновского с интересом и робостью. Понятно было, что птицы эти большого полета, может и похлеще чем сам Дюбель, — вон он как перед ними, чуть ли не на задних лапках, все старается угодить, налить побольше и повкуснее угостить. Боб заметил это внимание, цыкнул на подростков:
— Ну, чего клювы пораскрывали? Займитесь делом.
Подростки сбились у дивана, Щегол выхватил из кармана колоду новеньких карт, пошла игра!
Басалаев сел поближе к Генке, обнял его за голую, вспотевшую шею, спросил задушевно:
— Как там, Геныч? Как сиделось?
Генка махнул вяло — что спрашивать? Сидеть несладко.
Заорал вдруг надрывно, хриплым голосом!
Вышел я на свободу,
Корешей повидать.
И уйду в непогоду
Тех ментов убива-а-ать…
— Да ладно тебе про ментов песни петь, Геныч, — журил с лаской Боб. — Не стоят они того, чтобы даже думать о них. Презирать их надо и — сторонкой, сторонкой, — он живо и весело показал это на пальцах, — обходить.
— Не-ет, — Дюбель покрутил головой, — Ментам и судье, этой стерве Букаповой, не прощу-у! Не прощу! — он трахнул кулаком по столу, и мать тут же прибежала из кухни, стала о умоляющими и перепуганными глазами просить:
— Гена, сынок, не надо шуметь. Соседи еще позвонят, милицию вызовут… Греха не оберешься.
— Соседи?! Пусть только попробуют! — Генка яростно скрипнул зубами. — Я им… — и выругался смачно, с удовольствием.
— Ладно, Геныч, тихо, тихо, — властно проговорил Боб и проводил мать снова на кухню: — Мы тут сами все уладим, ничего… Как вас звать-величать? Клавдия Максимовна? Ага, понятно. Ничего. Если можно, чаю мне крепкого. Только свежего и без сахара. А за Геныча по беспокойтесь, шуметь он не будет.
Басалаев вернулся в комнату, стал расспрашивать Генку о планах на будущее. Тот плохо соображал, но вопрос понял. Отрубил:
— Заслуженный отдых. Вино, девочки, кабаки.
— А башли?
— С этим туго, Боб. Одолжи.
— Одолжить можно. Правда, много не смогу. А дать тебе заработать — пожалуйста, приходи. Мы на подхвате у одного маэстро. Кооператив у нас, «Феникс» называется.
— Чего? Феликс? — не попял Дюбель.
Басалаев засмеялся;
— «Феникс», птица такая, из пепла встала. Шеф придумал. Птицу вроде сожгли, а она опять восстановилась.
— Как это? — Генка пялил на Боба красные непонимающие глаза.
— А хрен ее знает, Геныч. Ну, сказка это, миф! Это ты лучше с шефом, он тебе объяснит. Если, конечно… тебе деньги нужны, девки. А?
Дюбель замотал головой:
— Ни в каком кооперативе работать я не буду. У меня отпуск.
— Тебе у нас понравится, Ген, — вставил свое мнение Фриновский. — Работа не пыльная, но денежная. Шеф наш — голова, каких поискать, уважает преданных людей. Башли у тебя будут.
— И девочки. Каких захочешь, — пообещал и Боб.
Выпив большую чашку душистого горячего чая, Басалаев поднялся, поблагодарил мать Генки, сказал, что им с Фриновским пора ехать. На клочке бумажки нацарапал шариковой ручкой помер телефона, сказал Дюбелю, мол, отдохнешь — позвони. Генка мотал опущенной головой, не понять было — слышал слова Боба, не слышал… Но гостей до двери пошел провожать, снова облобызал Басалаева, спросил:
— А ты спорт свой бросил, Боб?
— Да как сказать…, — тот почесал ногтем переносицу. — И да, и нет. Из «Локомотива» я ушел давно, маялся какое-то время без работы… Потом вот нам с Олегом повезло: шефа своего встретили.
— Ладно, парни, заходите, залетайте! — Генку пошатывало. — Буду рад.
— И ты, Геныч, старых друзей не забывай.
— Угу. Пока!
Глава восьмая
Работенка для Дюбеля нашлась через несколько дней.
Погуляв и отоспавшись, Генка затосковал без денег, маялся дома, валяясь часами на диване, смотрел телевизор, курил. Еда дома, конечно, была, мать таскала из столовки, но что значит сытый желудок без стакана водки?! Жизнь сделалась пресной и скучной, не хотелось даже выходить во двор, слоняться по улице о тем же Щеглом и его желторотыми дружками. Деятельная натура Дюбеля требовала какого-нибудь занятия, осмысленного и дерзкого, принесшего бы ему деньги. Тянуть лямку на заводе, по соседству с домом, он не собирался, хотя мать настойчиво просила его об этом(он раздумывал над тем, что лучшее для него место — быть грузчиком в винном магазине или рубщиком мяса на колхозном рынке. Но и это не к спеху, лето надо бы прокантоваться, перевести дух после колонии, а осенью видно будет. На мать, понятное дело, рассчитывать не приходится, зарплата у нее — курам на смех, двоих она обеспечить не сможет. Да и что это будет за жизнь— все время просить у нее деньги?!
Послонявшись еще день-другой по квартире, Генка отыскал бумажку, которую оставил ему Басалаев, пошел звонить в ближайший на их улице телефон-автомат. Ответил женский голое, Генна спросил: что это за организация? «Стадион», — был ответ. Потом подошел Боб, густой, мощный голос его заполнил всю трубку:
— Да-а… Это ты, Геныч? Молодец, что позвонил. Как раз сегодня ты мне нужен. Есть работа… Да нет, час-полтора, не больше. Деньги хорошие, сразу на бочку. Ты подгребай сюда часам к четырем. Спорткомплекс «Энергия». Сядешь на «единицу», автобус, он тебя к самым воротам привезет. О'кей?
— Угу, понял, — сказал Генка и положил трубку.
Ровно в четыре, неприметно одетый, в солнцезащитных очках и поношенных кроссовках, он открыл дверь спортзала, за которой слышались громкие голоса и тугие удары по мячу. И сразу же увидел разгоряченного, с красным лицом Басалаева, который с остервенением лупил боксерскими перчатками по подвешенной к потолку «груше». Неподалеку, на матах, возился с каким-то худощавым, но рослым парнем Фриновский, судя по всему, они отрабатывали приемы каратэ. Тесноватый прохладный зал был полупустым, несколько человек играли в баскетбол, носились как угорелые по площадке.
Боб, заметив Генку, оставил «грушу», подошел.
— Ну? Быстро отыскал?
Дюбель с некоторой завистью покосился на его мощные, влажные от пота бицепсы.
— Да нашел, не заблудился. А вы чего здесь? Ты вроде говорил, что ушел из спорта.
— Из спорта ушел, а форму терять нельзя. Иначе обижать будут, Геныч.
Генка невольно засмеялся — кто такого бугая обидеть сможет?
Подошли Фриновский со своим напарником; Боб, разматывающий с рук бинты, предложил им с Генкой познакомиться.
— Дюбель.
— Санек.
— Машину купишь, будешь у него ремонтироваться, Геныч, — сказал Басалаев. — Он на автоцентре работает.
— За что это я ее куплю? — усмехнулся Генка, сразу определив, что Санек — его поля ягода: и наколки тоже на руках, и вообще, фрайеров он повидал, слава богу, с одного взгляда определит. Да и Боб предположение это подтвердил:
— Санек года два назад недалеко от тебя был, Геныч. По двести шестой загорал. Фулюган.
Они посмеялись, а Боб шутливо ткнул Санька кулаком в плечо.
Шли через спортзал в душевую, разговаривали.
— Насчет машины я серьезно, Геныч, — продолжал Басалаев. — Не сразу конечно, но поможем. Было бы желание. Для начала с рук возьмешь, подержанную, Санек ее в божеский вид приведет…
— Да на хрена она мне, машина? — искренне удивился Дюбель. — Я выпиваю, девок люблю, по кабакам ходить. Не, ну ее!… Ты чего звал, Борис? Какое дело?
— Ты погоди, Геныч, расскажу. Сейчас, вот душ примем, освежимся малость… Ты посиди вот тут, на скамейке, мы быстро.
Генка уселся в коридоре напротив душевых, курил, разглядывал проходящих мимо него спортсменов, предложил двум девицам, также направлявшимся в душ, «потереть спинки». Те глянули на него как на придурка, сказали что-то оскорбительное, злое, но Дюбель пропустил это мимо ушей — к такому «диалогу» ему не привыкать, на оскорбления он и сам горазд, выйдут вот эти шмары, он им скажет.
Показались в дверях Боб с Фриновским, за ними Санек; все трое были довольны купанием, весело переговаривались.
