Наталья Александрова - Ассирийское наследство
— Да, господин барон, — вежливо кивнул Макс, — но за время моего отсутствия эта страна очень переменилась.
— Это не страшно, дорогой мой, — барон взглянул на него слегка насмешливо, — вы сможете найти там людей, которые за умеренную плату расскажут вам об этих переменах.
— Да, господин барон. — Макс снова кивнул. — Можно мне полюбопытствовать, какую именно часть коллекции мне предстоит сопровождать?
— Можно. — Барон выложил на стол большой, роскошно изданный каталог. — Это будет «Ассирийское наследство».
Макс присвистнул: даже в знаменитой коллекции древностей и произведений искусства барона фон Гагенау «Ассирийское наследство» было подлинной жемчужиной.
Прекрасное собрание клинописных табличек, древних глиняных печатей, изображений богов и демонов.
Макс переворачивал глянцевые страницы каталога и всматривался в чудовищные и выразительные силуэты мускулистых бородатых богов, крылатых львов, быков и драконов. Под изображением рогатого чудовища он прочел подпись: «Рыбо-козел, символ великого бога Эйя».
«Рогатый змей-бог Нингижзида», — прочел он рядом трудно произносимое слово.
«Звезда-богиня Иштар».
Это имя было Максу хоть немного знакомо.
Он перевернул еще одну страницу и увидел фотографию золотой статуэтки.
Статуэтка изображала женщину с головой львицы.
Макс замер, его слегка зазнобило, комната на мгновение поплыла перед глазами.
Никогда прежде он не замечал за собой такой реакции на произведение искусства, но эта статуэтка, вернее, эта богиня, никого не могла бы оставить равнодушным. В каждом изгибе ее тела, в каждой складке кожи таились непреодолимый соблазн и безграничное зло.
Львиная голова лежала на женских плечах органично и естественно, морда львицы не была страшной или уродливой, она выражала обычную для хищника голодную злость, но само тело богини излучало коварство и злобу, страх и зависть, бесстыдную похоть и ненасытную жадность... Все семь смертных грехов таились в этом теле, да какие там семь! В ней были скрыты десятки и сотни смертных грехов глубокой древности, давно позабытые, сами названия которых неведомы убогой христианской морали.
— Что.., что это? — спросил Макс, когда ему удалось справиться со своим голосом.
— А-а! — Барон смотрел на него с чуть заметной усмешкой и явным интересом. — Я вижу, мой дорогой, она вас задела! Не каждый видит настоящую сущность этой богини!
Это Ламашту, львиноголовая Ламашту, поднимающаяся из подземного мира и ведущая за собой болезни и несчастья, озлобленные тени мертвых, ночные призраки, духов-инкубов Лилу, овладевающих во сне женщинами, и суккубов Лилит, терзающих по ночам мужчин.
Барон захлопнул каталог и закончил совсем другим голосом, сухим и деловым:
— Об этой статуэтке я особенно беспокоюсь. Кроме того, что она мне просто очень нравится, я вообще почти никогда не выставляю ее — кроме этого, это одно из самых дорогих в мире произведений искусства. Ну и вообще она прекрасна. Кажется, вы это, мой дорогой, тоже заметили, хотя видели пока только ее фотографию. Все необходимое вы получите у Вернера, в том числе и чек с достаточной суммой на непредвиденные расходы.
Аэропорт Петербурга поразил Макса своими крошечными размерами и жуткой теснотой. В прежние времена, когда сам он жил в этом городе, люди так редко летали за границу, что этого здания размером с придорожную закусочную было вполне достаточно.
С тех пор в стране многое переменилось, самолеты приземляются один за другим, а построить приличный аэропорт в таком огромном городе так и не удосужились...
С трудом пробившись сквозь толпу пассажиров, прилетевших из Ганновера, Мюнхена, Амстердама и Анталии, Макс со своими двумя помощниками и профессором Шульцем осмотрел ящики с коллекцией, проверил пломбы на каждом футляре, предъявил таможенникам и представителю страховой компании огромную кипу документов и собственноручно погрузил ящики в специальный бронированный автомобиль, присланный заблаговременно и дожидавшийся возле выхода из терминала.
Молодой парень, водитель бронированного автомобиля, предъявил ему документы.
Макс сверил номер автомобиля с номером, указанным в факсе, который он получил накануне в Мюнхене. Омоновец, прибывший с автомобилем, остался внутри машины, одного из своих помощников Макс посадил рядом с водителем.
Сам Макс ехал позади бронированного автомобиля на «мерседесе», который предоставили городские власти в распоряжение группы, сопровождающей выставку. Отсюда он хорошо видел броневик и мог контролировать ситуацию.
Не успели машины выехать с подъездной дороги аэропорта на ведущее к городу шоссе, как пришлось остановиться: посреди проезжей части стоял бульдозер, вокруг которого суетилась группа работяг в оранжевых спецовках.
Макс насторожился: ситуация очень напоминала нападение на банковский автомобиль в Берне в 1989 году, когда грабителям, переодетым дорожными рабочими, удалось похитить десять миллионов швейцарских франков.
Надев бронежилет и проверив револьвер, Макс вышел из машины и, сохраняя безопасную дистанцию, попробовал разобраться в положении. Оказалось, что бульдозер просто заглох посреди дороги и рабочие теперь традиционно русскими способами — при помощи лома и мата — пытаются убрать его с пути.
Макс подумал, что за время его отсутствия Россия совершенно не изменилась, и принял решение вернуться назад, к аэропорту, и ехать в город в объезд, другой дорогой, потому что своими методами дорожные рабочие провозятся с бульдозером до утра. Однако как только его машины исчезли за поворотом, бульдозер чудесным способом завелся, освободив проезжую часть.
И через несколько минут по этой дороге проехал от города еще один бронированный автомобиль, который из-за искусно организованной уличной пробки опоздал к мюнхенскому самолету, а благодаря вовремя заглохшему бульдозеру не встретился на шоссе с Максом.
Макс ехал по улицам родного некогда города, сжав зубы.
«Вот оно, — думал он, — вот оно, начинается. Начинается идиотское чувство радости при встрече с Родиной».
Он усмехнулся: даже в мыслях слово «родина» получалось с большой буквы, как учили в первом классе: Родина, Ленин, Партия...
Впрочем, слово «партия», кажется, писали тогда с маленькой... Макс забыл. Он для того и покинул эту свою, с позволения сказать, родину, чтобы забыть. Ему никогда не снились ни детство, ни ленинградские белые ночи, даже мать ему не снилась.
И вот оказывается, что ничего он не забыл, просто воспоминания эти ушли глубоко в подкорку и теперь вылезли наружу, как городской кот, привезенный на дачу, вылезает из своей корзинки: «А что? А как здесь, оказывается, славно... Помнится что-то по прошлому году... А я еще ехать не хотел, в машине капризничал...»
Макс с душевным трепетом глядел из окна машины на обновленный, но все такой же родной и незабываемый город, на прямой как стрела Московский проспект, на дома, отражающиеся в Фонтанке, на преображенный Невский и, наконец, на Дворцовую площадь, с детства казавшуюся огромной и сейчас не обманувшую его ожиданий.
Они с матерью жили в Апраксином переулке в огромной коммунальной квартире, и в детстве он, Макс, который не носил еще тогда дурацкого имени Макс, а был просто Максимом Беловым, проводил время у речки. Летом ловили мелкую рыбешку для кота Робсона, который был назван так в честь знаменитого прогрессивного негритянского певца, потому что был угольно-черен, имел только белые носочки на лапах.
Зимой же бегали по льду на ту сторону, и однажды они с соседским мальчишкой Ленькой провалились в чуть затянувшуюся ледком прорубь. Ленька был в тяжелом зимнем пальто, он быстро пошел ко дну и утонул бы, если бы Максим не вытащил его за воротник. А мама тогда, увидев их мокрыми и сообразив, что случилось, страшно побледнела и схватилась за сердце.
У нее было больное сердце, а Максим ничего не знал. Она никогда не жаловалась и очень много работала. Они жили вдвоем, хотя отец у ребенка был, и даже фотография его висела на стене. Раз в год он появлялся и приносил грошовый подарок на день рождения. Алименты тоже были мизерными.
Макс понял это задним числом, — рассказала соседка после маминой смерти. Оказывается, отец очень просил маму, чтобы она не подавала на алименты официально, а сам каждый месяц присылал по почте гроши, хотя работал каким-то начальником и зарплата у него была более чем приличная. Мать из гордости молчала, а сама работала машинисткой и все время брала работу на дом. Максим помнит, как в детстве засыпал под стук пишущей машинки.
Мама умерла, когда до диплома ему оставалось три месяца — надорванное сердце не могло больше работать. — Она просто присела на диван и больше не встала.
Максим был в шоке. Отец на похороны не пришел.
Ребята из института помогли с дипломом, а после все как-то разбежались, и Максим от лютой тоски и вины перед матерью загулял.
