Жорж Сименон - Свидетели
— Погасить верхний свет?
— Да, будьте добры.
Решив больше не думать о своих отношениях с Лоранс, Ломон заставил себя прочесть несколько страниц из дела Ламбера, и тот сразу же возник перед глазами — точь-в-точь такой, каким Ломон видел его сегодня на скамье подсудимых.
Завтра комиссар Беле опять будет давать показания, но допрос свидетелей на нем не кончится. Следующие, правда, ничего существенного не сообщат. Подтвердят только, что Ламбер был пьян, и уточнят время.
Альфред Муво, работавший вместе с Ламбером — это его именовал Фредом подсудимый, — показал на следствии, что они вместе зашли в кафе «Спорт». Он выпил всего один аперитив, перно; Ламбер за это же время — три.
Муво двадцать четыре года, он женат, имеет трехлетнюю дочь. Жена опять ожидает ребенка.
Содержатель кафе «Спорт» Санзед, грузный толстяк, сам обслуживал Ламбера; он подтвердил показания Муво.
Некто Мике, официант в «Подкове», тоже обслуживал Ламбера: тот пил бургундскую виноградную водку.
— Он ничем не отличался от других, кто заходит в субботу пропустить стаканчик, — показал Мике на следствии.
Уголовная полиция установила: третьим баром, куда заглянул Ламбер, был «Бар друзей» в квартале Буль д’Ор. Пьери, владелец заведения, сказал следователю:
— Ламбера знаю: он частенько заглядывал ко мне. Время от времени напивался, но порядка никогда не нарушал. В тот вечер он был крепко пьян: я даже боялся, как бы он не заснул за стойкой. Выпил он две стопки водки. При этом даже не говорил, что ему наливать, а только указывал пальцем на бутылку. Когда я посоветовал ему отправиться домой, он покачнулся, протянул руку, схватил со стойки початую литровую бутыль красного и унес с собой. Я предпочел не отнимать ее, только крикнул, чтобы завтра или послезавтра он зашел расплатиться.
Список свидетелей был длинный, и Ломон прикидывал, сумеет ли завтра закончить допрос. Навряд ли, особенно если прокурор тоже станет задавать вопросы. До сих пор Армемье, как ни странно, хранил молчание. Правда, все это были свидетели обвинения.
Ортанз Вавен, назвавшаяся домашней хозяйкой и живущая напротив Ламберов, утверждала, что видела, как в семь вечера Мариетта вошла к себе в дом в сопровождении мужчины, по приметам похожего на Желино; впоследствии, на очной ставке, она его опознала. Сначала, показала она, у Ламберов было темно, свет горел только на первом этаже. Через некоторое время — на ее взгляд, минут через пятнадцать — двадцать — загорелась лампа и на втором этаже.
Ломон читал протокол допроса:
«Вопрос: Занавески в этой комнате были задернуты?
Ответ: Занавески у них прозрачные, сквозь них все видать; кроме того, в тот вечер я еще муженька спать не уложила. Счастье еще, что моя дочь вышла замуж и живет в Алжире.
В. Что вы увидели?
О. Я увидела, как Мариетта, совершенно голая, разгуливает перед окном.
В. А вы не заметили в комнате пришедшего с ней мужчину?
О. Я была на первом этаже, а оттуда видишь только того, кто стоит у самого окна. Мне бы подняться наверх, но у меня были другие дела. Думаю, он лежал в постели.
В. Ваш муж был дома?
О. По субботам мой муж возвращается очень поздно.
В. Вы видели, как Мариетта Ламбер и ее спутник выходили из дому?
О. Нет.
В. Вы весь вечер были дома?
О. Да, но я не все время была в комнате, выходящей на улицу.
В. Вы видели, как пришел Ламбер?
О. Не хуже, чем вижу вас.
В. В котором это было часу?
О. В начале десятого. У него была бутылка, и его так шатало, что я испугалась, как бы он не свалился посреди улицы.
В. Скажите, свет на втором этаже в это время горел?
О. Кажется, да.
В. Но вы в этом не уверены?
О. Знай я, что это так важно, я, конечно, обратила бы внимание. Но тогда я ни о чем не подозревала.
В. Часто вам приходилось видеть, чтобы Мариетта приводила к себе Желино?
О. Если бы только его одного!
В. В каких отношениях вы были с нею?
О. В соседских: здравствуйте — до свидания, не больше: водиться с нею у меня не было никакой охоты».
Буквы прыгали пред глазами. Ломон отложил бумаги и улегся. Интересно, как там Лоранс — уснула или нет? Не намерена ли она изобразить сердечный приступ в наказание за то, что муж посмел прихворнуть? Нет, он не то хотел сказать. Словами это очень трудно выразить. Ломон думал о жене без злобы. Он понимал, почему она так себя ведет. Сегодня, во всяком случае, у Лоранс лекарство есть и ему не придется вскакивать среди ночи, идти и будить Фонтана звонком.
А все-таки он позабыл, зайдя в комнату жены, посмотреть на пузырек. Во время дневного заседания Ломон вдруг подумал: это надо обязательно сделать — на всякий случай. И конечно, из предосторожности. Нет, он не подозревал Лоранс в дурных намерениях. И тем не менее, будь это в его силах, он постарался бы сделать так, чтобы Лоранс не читала газет. Сам он не успел их просмотреть, но там, видимо, много пишут о Мариетте. Эта ничтожная потаскушка — такие десятками шляются по улицам — никого не интересовала, пока была жива, но стоило ей погибнуть — и она вдруг превратилась чуть ли не в героиню.
Опять он выразился не совсем точно. Героиня — это не то слово, но Ломон понимал, что хотел сказать, поэтому было не столь уж важно, как он выразился. Слишком скверно он себя чувствует, чтобы подыскивать слова.
Мариетту Ломон тоже не видел ни разу, даже мертвую. Это ему и не нужно: слишком высокое положение он занимает в судебной иерархии. До прошлой субботы он ни разу не встречался с Дьедонне Ламбером. Их единственное свидание до суда произошло в кабинете Ломона на заключительном допросе, являющемся уже просто формальностью.
Внезапно Ломона охватило беспокойство — прежде всего из-за свидетелей. Он читал их показания, данные комиссару Беле, его инспекторам и следователю, но даже не представлял себе, как эти свидетели выглядят, пока Жозеф не произвел перекличку и не велел им удалиться в комнату, отведенную для них, и ждать вызова. Для Ломона они были всего лишь абстрактными носителями фамилий, и допрос становился единственной возможностью присмотреться к ним.
Нет, критиковать судебную процедуру Ломон был не в состоянии. Для этого он слишком скверно себя чувствовал. Его подушка взмокла от пота, он не смотрел ни на огонь в камине, ни на потолок и даже перестал прислушиваться, не раздастся ли шум в соседней комнате.
Ломон закрыл глаза. Под веками плясали сверкающие точки, похожие на искры. Итак, единственный человек, непосредственно знающий всех, кто причастен к делу, и побывавший во всех местах, связанных с преступлением, — это комиссар Беле. Хотя нет, даже не он, а его инспекторы. Маловероятно, чтобы Беле мог сам побывать всюду: в отдельных случаях он ограничивался показаниями свидетелей. Иными словами, сведения о некоторых деталях Беле получил из вторых рук.
Теперь Каду. Он побывал на железной дороге и, конечно, в доме на Верхней улице, хотя это не обязательно, а также провел в морге осмотр трупа.
Однако не он шел к свидетелям, а они приходили к нему в кабинет; он не видел этих людей в их обычном окружении, как не видел тех мест, о которых они ему рассказывали.
Прокурор и четверо судей следственной палаты знали уже только сами факты. Им было представлено дело со всеми вопросами следователя и ответами свидетелей; решение они выносили, основываясь лишь на документах.
Ломон впервые задумался над этим обстоятельством. Ему пришло в голову название: «От конкретного к абстрактному». Можно бы написать статью на эту тему и отнести ее г-же Стевенар для перепечатки.
Следственная палата передала бумаги председателю апелляционного суда известному юристу Анри Монтуару, и тот поручил ведение судебного процесса Ломону, до того слыхом не слыхавшему об этом деле.
Квартал Буль д’Ор, улица Верхняя, супруги Ламберы, маленькие кафе и бары, парикмахерский салон, дом г-жи Вавен, откуда можно увидеть, что делается в спальне Мариетты, поступивший на военную службу юнец Пап, Желино, девочка, которая повстречала вдребезги пьяного Ламбера, сапожник Бодлен, Элен Ардуэн, г-жа Берне, акушерка с Железнодорожной улицы — все они представлялись Ломону бесплотными, безжизненными, превратились в чистую абстракцию.
И вот, наконец, последнее звено в цепи — присяжные: те, кому решать, виновен подсудимый или нет; они даже не знакомы с материалами дела и знают о нем меньше любого другого участника процесса. Им предложили занять места на скамье присяжных, пересылали туфлю, планы, фотографии, как правило жуткие, и они, стараясь не выдать своего отвращения, рассматривали все это. Перед ними проходили люди, совершенно их не знающие и тем не менее вынужденные рассказывать им все, что видели и слышали. Присяжные не имеют права сами допрашивать свидетелей, поэтому они, как в школе, должны поднимать палец и задавать вопросы через председательствующего.
