Джеймс Саллис - Драйв
— Все нормально, мистер Роуз? — спросила его любимая официантка Июнь-Май.
Как-то он спросил ее об имени, и она ответила: «У моего отца не было ничего, кроме чувства юмора, которым он чрезвычайно гордился». Когда она что-то такое произносила, ему казалось, что льется стих или появляется музыка. Он заверил ее, что еда превосходна, как всегда. Почти тут же Июнь-Май принесла и закуску — креветок под соусом.
Ладно. Пока поедим креветок.
Нино, оказавшись в голливудской Стране Чудес, вдруг начал воображать себя чертовым режиссером, не просто хорошим дельцом, а влиятельным человеком. Подобные амбиции витали здесь повсюду: в воде, в воздухе, в непрерывном потоке солнечного света. Они проникали в тебя подобно вирусу и не поддавались искоренению: спаниель американской мечты превращался в дикую собаку динго. Итак, Нино организовал подставу, а скорее одобрил чей-то чужой план, потом кому-нибудь передоверил — наверное, самому автору плана. Тот собрал команду, нашел водилу.
Не слишком трудно будет пройти след в след. Конечно, сразу, навскидку, он не знает, кому позвонить. Но вычислить телефон не проблема. Представится большим буем, у которого запланировано ого-го какое дельце, все, мол, уже на мази, осталось только подписать лучшего в городе гонщика.
Рядом появилась Июнь-Май, снова налила чая ему в чашку, спросила, не желает ли он чего-нибудь еще.
— Отменные креветки, — похвалил Берни.
— Просто восхитительные креветки!
Засвидетельствовав почтение кивком, официантка удалилась.
В то время как Берни Роуз уплетал креветок и блинчики, Гонщик подбирался к «лексусу», стоящему на стоянке по соседству. Сигнализация на машине была отключена.
Мимо проплыл патрульный автомобиль, слегка тормознул. Гонщик облокотился на капот «лексуса», как будто это была его собственная машина; услышал треск рации. Полицейские проехали дальше.
Гонщик выпрямился и шагнул к окну «лексуса».
Руль был заблокирован «клюкой», однако машина сама по себе Гонщика не интересовала. Ему потребовалось меньше минуты, чтобы вскрыть дверь. Внутри все находилось в безукоризненном порядке: сиденья чистые и пустые; на полу ничего не валялось; совсем немного крошек, чашка, салфетки, шариковая ручка, аккуратно вставленная в кожаный футляр на приборной панели.
То, что искал Гонщик, нашлось в перчаточном ящике: документы на машину.
Бернард Вольф Роузенвальд.
Живет в каком-то месте с лесным названием в Калвер-Сити — возможно, в многоквартирном доме за бесполезными воротами.
Гонщик приклеил к рулю один из купонов на пиццу, предварительно изобразив на нем улыбающуюся рожицу.
28
Он поднял глаза к внутривенным капельницам, висящим на штативах над кроватью: их было шесть. Под ними — ряд насосов. Почти каждый час насосы нужно перенастраивать. Один уже тревожно пищит.
— Что, очередной проклятый посетитель?
Гонщик успел поговорить с дежурной медсестрой, которая сказала, что других посетителей не было. А еще она сообщила, что его друг умирает.
Док поднял трясущуюся руку и указал на капельницы:
— Видишь, я достиг магического числа.
— Что?
— Как говорили в мои институтские годы, если из тебя торчат шесть дренажей и шесть капельниц, ты уже не жилец, можешь даже не рыпаться.
— Ты скоро поправишься и будешь чувствовать себя как новенький.
— Новеньким мне уже не бывать.
— Надо кому-нибудь позвонить? — спросил Гонщик.
Док начал чертить пальцем в воздухе. На столе лежал блокнот, Гонщик подал его другу.
— Это лос-анджелесский номер?
Док кивнул:
— Моей дочери.
С платного телефона-автомата в фойе Гонщик набрал номер.
«Спасибо, что позвонили. Ваш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, оставьте свое сообщение».
Он сказал, что звонит из Финикса, что ее отец серьезно болен; сообщил название больницы и свой номер телефона.
Когда он вернулся, по телевизору шла какая-то мыльная опера на испанском. Смазливый, по пояс обнаженный молодой человек с трудом выбирался из болота, снимая пиявок с мускулистых ног.
— Никто не ответил, — пожал плечами Гонщик. — Я оставил сообщение.
— Она не перезвонит.
— Перезвонит.
— С чего бы вдруг?
— Ну, потому что она твоя дочь.
Док покачал головой.
— Как ты меня нашел?
— Проходил мимо твоего дома. Мисс Дикинсон ждала снаружи, а когда я открыл дверь, стремглав ринулась внутрь. Если она дома, значит, и ты должен быть там. Я стал стучать в двери, спрашивать соседей. Какой-то мальчишка рассказал, что приезжали санитары и забрали тебя.
— Ты накормил Мисс Дикинсон?
— Да.
— Эта паразитка всех нас выдрессировала…
— Док, что я могу для тебя сделать?
Его взгляд переместился на окно. Он покачал головой.
— Я подумал, тебе не помешает… — Гонщик протянул Доку флягу. — Я дозвонюсь твоей дочери.
— Не стоит.
— Не против, если я навещу тебя еще разок?
Док поднес фляжку ко рту, снова опустил.
— Да. Но это в общем-то ни к чему.
Гонщик был уже почти у двери, когда Док крикнул ему вдогонку:
— А как твоя рука?
— С рукой все в порядке.
— И я когда-то был в порядке, — сказал Док. — Давно это было.
29
Сукин сын начинал действовать ему на нервы.
Берни Роуз вышел из «Китайского колокольчика», ковыряя зубочисткой в зубах, и швырнул в мусорный бак печенье с предсказанием. Даже если там сказана правда, кто, черт возьми, хочет знать, что с ним случится?
Сорвав приклеенный к рулю купон, он скатал его в шарик и отправил вслед за печеньем.
Пицца. Ну ладно.
Берни поехал домой, в Калвер-Сити, к старым студиям «МГМ», ныне «Сони-Коламбия». Хесус, с гамбургером в одной руке, другой отсалютовал ему, подняв два пальца к виску, и нажал на кнопку, открывающую ворота. Берни в ответ поднял вверх большой палец, размышляя про себя, знает ли Хесус, что только что в точности воспроизвел салют бойскаутов?
Кто-то подсунул ему под дверь с дюжину рекламных листочков пиццы. «Пицца-Хат», «Мамина пицца», «Пицца папы Джонса», «Пицца по-чикагски у Джо», «Пицца-инн», «Роум-виллидж», «Ханки-Дори куик итал», «Пай-Плейс»… Похоже, этот парень обошел всю округу, собирая рекламу. На каждой он обвел в кружок упоминание о доставке.
Берни налил себе шотландского виски и рухнул на диванчик. Рядом стояло кресло, за которое он отдал больше тысячи долларов. Оно якобы устраняло проблемы со спиной, но он терпеть не мог эту чертову штуку: такое ощущение, что ты зажат в бейсбольной перчатке. Купленное больше года назад, оно еще пахло, как новая машина. Хорошо хоть запах ему нравился.
Внезапно навалилась усталость.
А пара, что жила по соседству, опять принялась за свое. Берни некоторое время сидел, прислушиваясь, затем, выпив еще один стакан виски, пошел и постучал в дверь квартиры 2-Д.
— Да?
Открыл Ленни — маленький, краснолицый, сохранивший младенческую пухлость человечек.
— Берни Роуз, ваш сосед.
— Да знаю, знаю. Что такое? Вообще-то, я сейчас занят.
— Я слышал.
Выражение глаз Ленни изменилось. Он попытался захлопнуть дверь, но Берни выбросил руку и, упершись в косяк, не дал ей закрыться. Парень от натуги покраснел еще сильнее, продолжая тянуть дверь на себя.
Берни легко ее удерживал. На его руке обозначились мышцы.
Через мгновение дверь распахнулась.
— Какого…
— Ты в порядке, Шонда? — спросил Берни.
Пряча глаза, она кивнула. На сей раз по крайней мере обошлось без рукоприкладства. Пока.
— Ты не имеешь права…
Берни схватил соседа за горло:
— Я человек терпеливый, Ленни, и стараюсь не вмешиваться в чужие дела. Мне кажется, что у каждого из нас своя жизнь, верно? И право на то, чтобы его оставили в покое. Так вот, сижу я в своей квартире уже почти год, слушаю все, что здесь творится, и думаю: «Эй, ведь он же нормальный мужик, он наладит свою домашнюю жизнь». Ведь ты же все наладишь, правда, Ленни?
Берни согнул руку в запястье, заставляя соседа кивнуть.
— Шонда — замечательная женщина. Тебе повезло с ней, повезло, что она до сих пор тебя терпит. Повезло, что тебя терплю я. У нее есть веская причина терпеть: она тебя любит. А у меня нет такой причины.
«Ах, как глупо», — поморщился Берни, вернувшись к себе и налив еще один стакан виски.
В соседней квартире стало тихо. Диванчик с вогнутой спинкой, как всегда, манил прилечь.
Он что, забыл выключить телевизор? Берни совсем не помнил, чтобы вообще его включал, однако тот показывал один из этих новомодных судебных сериалов. Образы судей были сведены к карикатурам (резкий, саркастичный выходец из Нью-Йорка или техасец с неимоверным акцентом), а участники процессов либо отличались редкостным слабоумием, либо были столь невежественны, что сами не понимали, что говорят.
