Жорж Сименон - Правда о Бэби Донж
Он был полон сил, был на подъеме. Где бы он нашел время беспокоиться о настроениях девчонки? И неужели ему всю жизнь предстояло обходиться без чувственных радостей только потому, что природа начисто обделила ее темпераментом?
Беби наконец это поняла. Тем лучше! Она была вовсе не такой книжной, далекой от жизни, как казалась.
Он давал ей все, чего она желала. Тебе не нравится спальня стариков на набережной Кожевников? Переделай ее, малышка. Только не трогай мой кабинет.
Ее шокируют портреты матери и отца по обе стороны кровати? В конце концов, она их не знала. Решено. Он перенесет фотографии вниз, в свой угол. Почему бы нет, коль скоро она больше не пытается осложнять его существование?
Мадам Фламан? Что ей до этого, раз она лишена малейшего представления о физических радостях?
Хватит! Она привыкнет. Станет, как многие другие женщины. Будет только лучше себя чувствовать…
Подпустить ее к делам? Нет и еще раз нет. Они не для женщины, которая каждое утро проводит два-три часа за туалетным столиком, мажет щеки желтком, чтобы сохранить цвет лица, употребляет всяческие кремы, обертывает руки влажными полотенцами, чтобы они не утратили белизны.
— Все в порядке, малышка?
— Все в порядке.
— Хорошо провела день?
— Не слишком плохо.
Почему бы не сказать «хорошо» и сделать ему приятное? А все эти сложности!
— Тебя не огорчит, если мы два-три года подождем заводить ребенка? — Ты сердишься на то, что я сказала тебе тогда?…
А потом, в одно прекрасное утро объявить, как при заключении сделки:
— Хочу ребенка немедленно.
Жанна стряпала своих с такой же легкостью, с какой ела пирожные. И Феликсу не досаждали подозрительными взглядами, которые Беби бросала на мужа всякий раз, когда он возвращался. Порой казалось, что он для нее враг и что ей невыносимо его присутствие. Если она писала, то непременно устраивалась так, чтобы он не мог прочесть написанное.
— Что ты делала?
— Ничего.
— Скучаешь?
— Нет. А у тебя что? Много работал?
— Много.
— Со многими встречался?
— Со всеми, с кем должен был видеться по делу.
Долгая тонкая усмешка. В такие минуты ему хотелось залепить ей пощечину или уйти, предупредив: «Вернусь, когда будешь относиться ко мне по-другому».
Бывало и почище. Франсуа покраснел, вспомнив об этом. Взять, к примеру, тот день, когда она потребовала ребенка. Он нашел ее манеру выражать свою волю настолько возмутительной, что решил немедленно приступить к осуществлению ее желаний. Она не протестовала. Только спросила самым естественным тоном.
— Ты уверен, что здоров?
Это потому, что у него есть любовницы! Потому, что время от времени он спит с мадам Фламан! Потому, что в поездках он при случае не отказывает себе в удовольствиях!
— Не бойся, я совершенно здоров.
Что же она ответила своим неизменно монотонным, равнодушным голосом, который так раздражал Франсуа?
— Тогда все в порядке.
Вот как был зачат их сын!
В тот день Франсуа хотелось крикнуть: «Получай своего ребенка! Может быть, хоть после него станешь нормальной женщиной. Ты же хотела быть госпожой Донж».
Он внезапно грохнул кулаком о стену ее спальни в светло-зеленых тонах, словно для того, чтобы проломить эту стену, и в гневе, граничащем с исступлением, прорычал:
— Идиот! Идиоты! Идиотство!
Он! Они! Вся их жизнь!
Идиотство изводить друг друга в течение… В течение десяти лет! Десять лучших лет жизни! Идиотство с утра до вечера причинять боль друг другу. Идиотство жить бок о бок, спать в одной комнате, иметь ребенка, плоть от их плоти, и оказаться не способными понять друг друга.
Он приехал в Каштановую рощу успокоиться, восстановить в памяти образ Беби. И повсюду видя этот образ, чувствовал, как его охватывает безмерное негодование на самого себя.
Почему? Ну, почему? Какое ослепление помешало ему понять? Как он не понял? Неужели он — чудовище, каким его наверняка считала жена? Самый слепой, самый эгоистичный из людей?
Нет, обычный мужчина.
Бывали дни, когда Франсуа в полном смысле слова ненавидел Беби — теперь он это уразумел. Было много вечеров, которые он мог провести в Каштановой роще, но в последнюю минуту оставался в городе, не ради свидания с любовницей, а чтобы не встречаться с женой, с ее холодным осуждающим взглядом. В такие вечера он ложился спать один на набережной Кожевников и читал в постели, пока не засыпал.
— Долго работал вчера?
— Долго.
Она не верила ему, была убеждена, что у него новое увлечение. Он и сейчас уверен, что она к нему принюхивалась, принюхивалась к одежде, дыханию, стремясь обнаружить чужой запах.
Он приезжал из города, и вместе с ним в спокойный и тихий, как монастырь, дом, где Беби жила в заботах о хилом ребенке, врывалось дыхание ветра, кипение жизни.
«Ее злит мое жизнелюбие, — неоднократно думал он. — Она сердится, что прикована к деревне из-за здоровья малыша. Но не таков ли удел многих женщин? Чем она лучше моей матери? Неужели тем, что она — урожденная д'Онневиль?…»
Ни одного упрека. Она слишком горда, чтобы упрекать. Напротив, чем больше она его ненавидела, чем больше накапливала подозрений и обид, тем внимательнее была к его мельчайшим потребностям. Без сомнения, хотела, чтобы в городе говорили: «Беби Донж поистине идеальная жена и мать».
Если он приезжал на машине — она всегда выходила ему навстречу в гараж, ведя Жака за руку.
— Поздоровайся с отцом.
— Здравствуй, папа.
Она улыбалась безрадостной улыбкой.
— Много работал?
— Много.
Он доходил до того, что отыскивал двойной смысл в каждом ее слове. «Много работал?» Не означала ли эта фраза: «Ты недурно развлекался, не правда ли, в то время как я…»
Его ли вина, если у нее от природы слабое здоровье, а их ребенок рос худым и бледным, как спаржа? Должен ли он был отказаться от жизни, от предпринимательства, которое он любил, стройки, от того существования, для которого чувствовал себя созданным?
Он отличался проницательностью. Уже в детстве про него говорили:
— У него ужасные глазенки: все насквозь видят.
Так вот, она ревновала, ревновала ко всему: к женщинам, к кабинету, к делам, к кафе, которые он посещал, к машинам, которые водил, к свободе, позволявшей ему уезжать и приезжать по своему желанию, к воздуху, наполнявшему его легкие, к здоровью…
Однажды, возвращаясь разозленный в город и сам с собой вполголоса разговаривая за рулем, он додумался до того, что Беби вышла за него потому, что позавидовала сестре, потому, что Жанна и Феликс, шедшие перед ними в Руайане с беззаботностью людей, уже знающих свое будущее, составляли пару. Почему бы и ей не заполучить мужа, не составить супружескую чету? Долго ли ей еще оставаться с матерью? Долго ли еще будут возить ее с курорта на курорт, с бала на бал?
Тем хуже! Теперь он будет вести себя, как она. Беби устроила жизнь на свой лад. Играет у себя в спальне с румянами и притираниями, как девочка с куклами. Играет с сыном, с домом, в котором без конца все меняет. Она вежлива с мужем, но никогда не говорит ни о себе, ни о них обоих.
Он будет действовать так же… Теперь он приезжал в Каштановую рощу, переодевался, гулял по саду, натягивал теннисную сетку, ожидал Феликса, играл с ним… Не ревновала ли она и к Феликсу? Разве они оба не Донжи, противостоящие д'Онневилям?
Нашелся человек, который понял его. Это была Ольга Жалибер, женщина отнюдь не умная, но с интуицией.
— Видишь ли, твоя беда в том, что жена твоя не женщина, а молоденькая девушка. И, увы, останется такой навсегда. Она не способна следовать за тобой. Ее мечта — плыть всю жизнь по течению среди живописных берегов, нашептывая слова любви мужчине, который сидит перед ней и гребет.
Ольга — та понимала реальную жизнь. Понимала, что такое любовь, в особенности понимала мужчин.
— Через некоторое время, если не бросишь дела, а я знаю, ты их не бросишь, ты станешь самым влиятельным лицом в городе. И, если захочешь, пойдешь далеко. Запомни, что я сказала тебе сегодня.
Она произнесла эти слова, лежа на кровати и куря папиросу.
— Нам надо было встретиться раньше. Гастон ни на что не способен, если его не подталкивать. А мы с тобой…
Уловила ли Беби запах Ольги Жалибер? В это можно поверить, как и в то, что она обнюхивала его кожу, когда он засыпал.
— Хочу дать тебе совет, Франсуа. Только не подумай, что я ревную. Будь осторожен с госпожой Жалибер. Не знаю, я, может быть, ошибаюсь, но у меня складывается впечатление, что тебя хотят завести слишком далеко.
Каково! Уж не обладала ли она вдобавок ко всему деловым чутьем и не опасалась ли за их состояние? Не далее как накануне Ольга заговорила с ним о проекте клиники, одним из основных акционеров которой он мог бы стать.
