Роман Романцев - Родимое пятно. Частный случай
Людмила занервничала: неужели ее Огородников не чувствует, что сама по себе трата сил и нервов ничего не значит; важен даже не результат деятельности, а как минимум последствия этого результата. А может, он покрывает привычной фразой свою черствую, недоразвитую душу? Он вообще последние дни не в своей тарелке — жалеет о холостяцкой свободе? Сам потянул в загс, а теперь стыдится, что чувствует обузу, что не любит чужого ребенка?.. Но ведь он совсем не такой! Или она ошиблась? Тяжка роль ошибающейся, но совсем уж безнадежно тосклива роль одинокой, никому не нужной… И она расплакалась:
— Ну в чем виноваты мы с Костькой? Почему ты в душе не с нами? Ну не молчи, не отводи глаза как обиженный глухонемой!..
Неискренними, ненатуральными показались Огородникову эти слезы и слова. А Людмила ударилась в жаркие доказательства: ей-то хватит того, что есть, но ведь Костику нужна мужская рука, нужен отец; тот папа в свое время насмехался над всякой заботой, презирал роль няньки и утверждал-клялся, что, чем больше заботы, тем больше шкурничества, мол, забота нянькам — чтобы три шкуры драть…
— Стоп! — оживился Огородников. — А какую роль он себе искал? Что ему было особенно по душе?
— Да дался тебе этот Лебедев? Он же туповатый, комплексованный спекулянт! Вечно был какой-то однообразный, очень закрытый…
Огородникову припомнилось, что по одной французской, самой большой классификации типов людей, выделяющей таковых двести восемьдесят семь, закрытые, самоуглубленные люди мыслят очень образно и детально, хотя воплотить образ или характер, сыграть роль они практически не способны. Впрочем, билетному художнику этого и не требовалось — достаточно было обозначить скромного, добродушного человека, которому повезло в лотерее, да не слишком везет в искусстве… Лебедев смог бы обозначить такой образ — изображал же он тогда рубаху-парня… Денег не любил, но делать умел — получается, из тех, кто всю жизнь занимается нелюбимым делом… Подчеркнутая тяга к белому цвету — это уже намек на условность, а условность всегда служит ширмой души и заставляет играть роль… роль супермена? Отпадает, супермен не взял бы на дело пацана, да и цену бы заламывал не в пример…
Огородников попал в разлад с самим собой: связка-версия «Лебедев — фальшивые билеты» не выходила из головы. Пока имелись лишь догадки, возникшие на совпадениях, причем об этих совпадениях он и узнал-то случайно; пожалуй, даже незаконные догадки-подозрения, хотя… могут ли догадки быть незаконными? Характеристика с места жительства Лебедева пришла ангельская; особенно подчеркивалось, что он имеет государственную награду, а ведь награждают всегда самых достойных, самых заслуженных, а не каких-нибудь, кого не знают. А вдруг из ничего на хорошего парня взъелся? Вдруг это накладка его семейственного эгоизма на его социально-профессиональный эгоизм, а ему она представляется как общественная потребность в добре и законе?
Вечером в среду брат Анатолий привел сестру с мужем, сестра шумно извинялась за себя и за мужа Толю, что на помолвку не смогли попасть, а свалились как снег на голову, совала Геннадию Акимовичу бутылку водки, целовала-тормошила Костьку, а Людмиле пожимала руку и дарила отрез какой-то ткани, от которой у них в трамвайном парке все с ума посходили; В довершение компании появилась Маргарита; ее усадили между Анатолием и Толей, и она, узнав, что сидит между тезками, сразу загадала желание: «Семейное счастье Генке с Людкой!» Анатолий возражал: такое желание недействительно, исполняется лишь то, что предназначено самому попавшему между тезок. Тогда Маргарита загадала, чтобы тот, в кого она сейчас влюблена, тоже пусть влюбится в нее, и чтобы от этого был результат. «Родить, что ли, хочешь? — спросила сестра. — А то у нас в парке есть слесарь-сантехник, хитро его зовут — Давыд, — так от него у всех дети имеются!» Рассмеялись дружно, даже Геннадий Акимович улыбнулся: в этой фразе сестры жил дух трамвайного парка — мира ее личности… Человек живет в трех своих мирах — общем, школьно-телевизионно-газетном; своем непосредственном— дом-работа; и в мире своей души, где чувства детства становятся желаниями и идеалами. Разумеется, все эти миры пронизывают друг друга и фактически неразделимы — неразделимы в личности, которая развивается волей и спесью. Познать эти три мира Лебедева — и получишь ответ на вопрос об абстрактно-главной его сущности. Допустим, что с детства он был невосприимчив к добру; история, в которой он видел череду авантюр, и детективы как продолжение истории развили в нем эту патологическую невосприимчивость; вот и стала казать-ея ему жизнь суетой, в которой, где ни копни, обман и преступление. Натура сильная, мышление слишком предметное, отсутствие нравственных опор, — и превратилась его собственная жизнь в спектакль, где он и режиссер-постановщик, и исполнитель главной роли; актер из него никудышный, он проникается и живет преступлениями, остальное — белая мишура…
Между тем сестра объясняла-жаловалась, что хоть у нее и братья, и муж — все на страже закона, все равно безбилетников на трамваях полным-полно, из-за них и самоокупаемость никак не приживается. Геннадий Акимович видел, что у Маргариты разгорелись глаза от логических связок сестры, которая еще больше горячилась и уже принялась доказывать, что абсолютно все начинается с мелочей — оттого и перестройка буксует, что всякий так и норовит проехать и не заплатить; а уж одну-две остановки никто не оплачивает, даже самые солидные люди. Именно с безбилетников надо и начать — добиться любой ценой, чтобы уж если кто стал пассажиром и едет, то значит уж что-что, а билет при нем; отсюда, с безбилетного проезда, происходят/ все мошенничества вплоть до казнокрадства и паразитства («паразит» — самое страшное ругательство сестры еще с детства).
Сестра с мужем Толей ушли, и тогда уже Маргарита навалилась на Анатолия с символами и логикой про необходимость зла: мол, не ведая зла, не познаешь добра, мол, при виде зла всякий нормальный человек сразу понимает, какое нужно добро для ликвидации увиденного зла…
— Ликвидировать зло — это не значит сотворить добро, — несколько насмешливо отбивался Анатолий. — Ликвидировать надо причины и условия зла.
— Да, добро очень многообразно, — не сдавалась Маргарита. — Условимся, что «ноль» — это у нас норма; все, что выше, — добро, что ниже — зло. Взять, к примеру, и ликвидировать часть минуса — разве это не добро?
— Устранение всевозможных минусов — это не добро в чистом виде, а естественная необходимость развития общества, — вставил свое слово Геннадий Акимович.
— А вы хитренькие, братцы! — укоризненно покачала головой Маргарита. — Оба кормитесь на минусах; ликвидировать, ломать, запрещать — это всегда проще, чем что-то создать.
Тут наконец-то Геннадий Акимович понял особую, иногда очаровательно непосредственную странность ее разговора — Маргарита не подбирает точного слова, а сразу строит логические конструкции. А ведь Анатолий ухватил эту ее особенность вмиг — и сразу вел беседу на ее понятийном уровне. Геннадию Акимовичу оставалось лишь сердиться на свое огрубелое, слишком уж конкретное мышление. Объяснение — оправдание одно: он же, так оказать, чернорабочий юриспруденции, ему не до оттенков и не до глобальностей, ему надо, чтобы лицом к лицу… Да, надо ехать… эх, деньги-денежки. Сразу обнаружился подспудный вопрос, давно уже тянувший за душу: Костьку следует… да, сначала попытаться усыновить Костьку, потом будет поздно; кстати, усыновление — это предлог и для Людмилы, и для Лебедева… И посветлело у Геннадия Акимовича внутри, пришлось даже пристыдить себя — еще ничью душу не спас, а пока лишь свою уберег от ошибки. И он объявил как дело уже решенное, что в эти выходные они с Людой едут в Ялту — просить Лебедева отказаться от отцовства. Анатолий бросил на брата слегка удивленный взгляд, зато Маргарита одобрила:
— Правильно! Будет семья как семья! Я тоже с вами махну, заодно проветрюсь, — но тут же она в ужасе вскричала: — А ведь он согласится! Он же не моргнув глазом подпишет отказ да еще и хмыкнет: охота благородством покрасоваться — валяйте!
Выехали поездом в пятницу. Маргарита вовсю кокетничала с Огородниковым. «А еще подруга», — без обиды и ревности думала Людмила. Четвертое место в купе было не занято. Пили тихий ночной чай; тут Людмила вдруг сказала: не забыть бы отдать Лебедеву четвертной, обнаруженный у Костьки в кармане, и записку. Огородников посмотрел на нее внимательно-внимательно: зачем вдруг какая-то записка выныривает? И почему раньше?.. Людмила поморщилась:
— Я стирала, а у Костьки же всякий мусор по карманам распихан — и вдруг в летней курточке в нагрудном кармане двадцатипятирублевка и записка Лебедеву от кого-то. Я отложила, ну и забыла…
Она достала из сумочки записку, которую сначала прочитала Маргарита.
