Клод Файар - Клоун умер на манеже
Так он пришел в Цирк-Модерн, на один вечер.
– А потом я продолжил это! – сказал он своим хриплым и глухим голосом.
Но почему продолжил, не сказал.
Довольно быстро Рудольф занял в цирке свое скромное место, и, так как он хорошо умел обращаться с лошадьми, ему поручили ухаживать за Пегасом, лошадью Престы. Правда, занимался он им только по вечерам, поскольку продолжал посещать занятия. Поэтому у Пегаса было два конюха.
Наиболее интересным для инспекторов оказался униформист Антуан. Вот у него было что сказать. Это он стоял у двери, ведущей в запретную для публики часть кулис. Патон долго допрашивал его, добиваясь, чтобы он точно вспомнил, кто проходил через эту дверь в промежуток времени между окончанием антракта и той минутой, когда увидели, что Штут мертв.
Сначала Антуан никак не мог вспомнить, и тогда Патон принялся одного за другим называть всех, кого он уже допросил.
– Месье де Латест?
– Да, он проходил, несколько раз. Один раз с ним был какой-то господин, я его не знаю.
– Преста?
– Да, мадемуазель Преста проходила. Я видел, как она прошла туда, но – вот интересно! – не помню, когда вышла.
– И тем не менее она вышла, потому что, когда коляска Штута выехала во второй раз, она – мы сами видели – стояла в проходе. Джулиано?
– Да, Джулиано проходил. Он сказал, что ищет месье де Латеста.
– Еще мадам Лора, наверное?
– Да.
– Ее шофер?
– Ее шофер? Нет, его я не помню. – Мамут?
– Мамут проходил. Да в этом нет ничего необычного, он вечно бродит повсюду.
– Людовико?
– Конечно, он и его сестра Марта, ведь, чтобы попасть на лестницу, которая ведет к трапеции, они обязательно должны пройти там.
– Кто еще?
– Пожалуй, все! По правде сказать, вряд ли мое свидетельство многого стоит. Я дежурю у этой двери, чтобы В запретную часть кулис не лезла публика, а служащие цирка, те ходят туда-сюда, как им вздумается, на них я просто не обращаю внимания.
– Конечно, ваше свидетельство стоит немногого, – улыбаясь, сказал Ошкорн, – ведь вы забыли главных персонажей: самих Штута и Паля!
Антуан рассмеялся.
– И верно! Но знаете, вот любопытно: я что-то не припомню, чтобы видел их! Я настолько привык, что они постоянно там проходят, что уже просто не замечаю! Но конечно же, они не могли не пройти мимо меня!
– Вы должны были открыть двери для пони?
– Пони открывает ее сам. Ведь эта дверь, если вы заметили, всего лишь легкие перегородки из конюшни. И пони ничего не стоит толкнуть их мордой. Он научен делать это.
Патон со вздохом удовлетворения захлопнул свой блокнот. Вереница свидетелей наконец-то иссякла.
Кое-какие сведения он собрал. Конечно, весьма скудные! Но он не хотел форсировать следствие. Пока он просто познакомился со свидетелями. Потом приступит к отбору главных.
Сейчас он попытался осмыслить показания всех тех, кто претендует на алиби. При допросе каждому свидетелю он задал один и тот же вопрос: «Во время убийства Штута, а именно в те минуты, когда Паль был на манеже один, кто находился рядом с вами?»
Когда же он сопоставил полученные ответы, то отметил (и это не было для него неожиданностью), что концы с концами не сходятся. Если один свидетель уверял, что стоял рядом с таким-то, то последний не называл его в числе тех, кто находился рядом с ним.
– Просто головоломка! – в сердцах воскликнул Патон.
– Единственный способ разгадать ее, – пошутил Ошкорн, – это взять шахматную доску и расставить на ней пешки согласно свидетельствам.
Патон принял шутку всерьез. Шахматную доску он нарисовал на бюваре, а пешками послужили квадратики бумаги, на которых написали имена.
Одну пешку он не знал, куда поместить, потому что ее требовали все клетки, даже клетка «уборная Штута». Это было пешка «Преста».
Не в силах разгадать головоломку и видя, что Ошкорн не склонен заниматься этой игрой, Патон прекратил ее.
В эту минуту вошел Жан де Латест.
– Извините, но мне надо взять из стола одну бумагу.
– Вы нам не мешаете. Напротив, останьтесь! – ответил Патон. – Кстати, у вас есть какие-либо новости о вашем друге-журналисте? Нет? Тем хуже! Вы прочли «Эспуар»? Там его заметка. Естественно, он рассказывает в ней о том, чему был свидетелем. Он заинтриговал меня, этот ваш дружок. Вы не хотите дать мне его адрес?
– Я же сказал вам, что не знаю его.
Казалось, Жан де Латест немного встревожился. Помолчав немного, он сказал:
– Вы мне не верите? Но это правда! К чему мне лгать? Я только запомнил его имя, а какую газету он представляет – забыл. Но разве это так важно?
– Не исключено, что сегодня это может оказаться важным. Вас не наводит на размышления факт, что этот человек отсутствовал в зале как раз в то время, когда было совершено убийство Штута?
– Нет! Ведь я сам увел его за кулисы! Он не просил меня об этом.
– Он все время там был с вами?
– Нет. Я провел его в свой кабинет и там оставил, а сам отправился за старыми фотографиями в архив. И не сразу вернулся к себе, потому что в коридоре меня несколько раз останавливали служащие, им надо было получить кое-какие указания. Впрочем, кажется, я уже говорил вам об этом. Когда я вернулся в кабинет, Жана Рейналя там уже не было, я подумал, что ему надоело ждать и он отправился в ложу. Так оно и было, и, когда я вошел туда, он извинился, сказал, что ему не хотелось пропустить номер Паля…
– Рейналь вошел в ложу всего за несколько минут до вас, – перебил его Ошкорн, – как раз в ту минуту, когда Людовико и Марта бросали диски. В это время Штут был уже мертв.
Жан де Латест внимательно следил за ходом мыслей инспектора. Поразмыслив, он с сомнением в голосе продолжил:
– Жан Рейналь – убийца! Нет, это невозможно! Почему невозможно? Да потому, что, как мне кажется, ничто не связывает его и Штута! К тому же до меня дошли слухи о версии, будто убийца Штута и убийца Бержере – один человек. Я убежден, что Жан Рейналь не знал месье Бержере. Убежден… Впрочем, может, я слишком много беру на себя, утверждая это! В конце концов, почему бы и не он? Ведь единственное, что я могу сказать твердо, так это то, что до вчерашнего дня никогда не видел этого Жана Рейналя. Насколько я знаю, он ни разу не был в нашем цирке.
– Ну, это еще надо проверить. Он говорил с вами о Бержере?
– Говорил. Спросил, как движется расследование. Но я расцепил это как обыкновенное любопытство.
Патон вскинул глаза на Ошкорна. Казалось, тот ничего не слушает. Привалясь к стене и сунув руки в карманы, он рассеянно смотрел куда-то вдаль.
– Вот неисправимый, опять в облаках витает! – пробурчал себе под нос Патон.
Он пребывал в смятении. Может, на сегодня уже хватит? Что еще надо им сделать в цирке? И вдруг он вспомнил о коляске Штута. Он повернулся к Жану де Латесту.
– Есть одна деталь, о которой мы до сих пор не можем судить с определенностью. Штута убили в его уборной и затем перенесли в коляску, или же он был убит уже В коляске? Как вы думаете? Если последнее, то, пожалуй, мы вправе предположить, что его убили в проходе, когда коляска выезжала на манеж.
– Не думаю, что это так, – ответил главный администратор. – В проходе всегда толпятся люди: месье Луаяль, его сыновья, помощники, артисты, которые только ушли с манежа или те, кто должен выходить. Это неподходящее место.
– Конечно, толпятся, но ведь кто-то мог воспользоваться тем, что все они стоят спиной к кулисам.
– Не думаю, что это так, – снова сказал Жан де Латест. – Едва пони зазвенит своими бубенцами на сбруе, все отступают, чтобы освободить проход, и, естественно, оборачиваются посмотреть, как будет проезжать коляска. Нет, откровенно скажу вам, я не думаю, что здесь вы напали на след.
Ошкорн очнулся от своих мечтаний.
– Лично я думаю, что Штут убит в своей уборной. Вы обратили внимание, какие у него были узкие зрачки? Я поклялся бы, что он сидел за своим гримерным столиком и ему в глаза светила яркая лампочка, что висит над зеркалом.
– Но в таком случае, – возразил Патон, – он увидел бы, как убийца склоняется к нему. А он дал себя зарезать, словно курицу! Если он сидел, он не мог не увидеть кинжала!
– Зеркало не очень большое, – сказал Ошкорн. – Кроме того, если, как мы предполагаем, убийца – кто-то из своих, с чего бы Штуту пугаться, что он вошел в его уборную?
– Ну, хорошо, – не сдавался Патон, – предположим, да, предположим, что Штута убили в его уборной и затем перенесли в коляску, которая стояла в коридоре… Итак, Штут мертв, кто же тогда направляет пони?
Жан де Латест с улыбкой вмешался:
– Пони сам знает свое дело! Он не нуждается в поводьях! Коляска и пони появляются почти во всех выходах Паля и Штута. Не требуйте от клоунов особой оригинальности. Они редко представляют совершенно новые номера, обычно в той или иной мере видоизменяют то, что уже понравилось публике. Все то время, что я работаю в цирке, Паль и Штут обычно строили свой номер так: в первой части они на манеже оба. Потом Штут уезжает на коляске. Во второй части программы Паль на манеже один, и это дает ему возможность продемонстрировать публике свой талант скрипача и свой голос, который, заметим, прекрасен. Это продолжается минут десять, затем возвращается Штут, как всегда, в коляске. А пони так приучен, что сам трогается с места, как только Штут садится в коляску.
