Федор Московцев - Темные изумрудные волны
– Иди же на брачный пир, небесный брачный пир! – повторила Екатерина, выходя из тюрьмы.
Зазвонили колокола, возвещая казнь преступника. На осужденного накинули чёрный плащ, а затем повели крутыми улицами, под звуки труб, меж городскими стражниками, которые держали над ним знамя республики. Весь путь был запружен любопытными, женщины поднимали малолетних детей, чтобы показать того, кому предстояло умереть.
Анта Девдрис думал о Екатерине, и его уста нежно приоткрылись, словно для того, чтобы облобызать образ святой.
Пройдя некоторое расстояние в гору по мощённой камнем дороге, шествие достигло возвышенности, господствующей над городом, и перед глазами осуждённого, которым вскоре предстояло угаснуть, открылись вдруг кровли, купола, колокольни, и башня Сан-Бенедетто, а вдали по откосу холмов протянулась лента городских стен. Это зрелище напомнило ему родной город, нарядный Гермос, окаймлённый садами, где резвые родники журчат среди плодовых деревьев и цветов. Он вновь увидел земляную террасу над долиной, откуда взор с упоением впивает сияние дня.
И ему стало мучительно жаль расставаться с жизнью.
– О мой город! Отчий дом! – простонал он.
Но тут же мысль о Екатерине снова овладела его душой и до краёв наполнила её блаженством и покоем.
Наконец процессия вышла на рыночную площадь, где каждую субботу крестьяне раскладывают свой товар: виноград, лимоны, винные ягоды и помидоры, и со смачными прибаутками зазывают хозяек. А сейчас тут был воздвигнут эшафот. Анта Девдрис увидел, что Екатерина молится, стоя на коленях и склонив голову на плаху.
С радостным нетерпением взошёл он по ступеням. Когда он приблизился, Екатерина встала и повернулась к нему, точно супруга навстречу супругу; она пожелала сама расстегнуть ему ворот и положить друга на плаху, как на брачное ложе.
А потом преклонила колени рядом с ним. После того, как он трижды благоговейно произнёс: «Иисусе, Екатерина», палач опустил меч, и отрубленная голова упала на руки девы. И вдруг Екатерине почудилось, будто вся кровь казнённого разлилась по ней, наполнив всё её тело тёплым, точно парное молоко, потоком; ноздри её затрепетали от чудесного благоухания; перед подёрнутыми слезами взором замелькали тени ангелов. В изумлении и восторге она мягко погрузилась в бездонную глубину неземных утех.
Две женщины из мирской конгрегации ордена святого Доминика, стоявшие у подножия эшафота, увидели, что она лежит неподвижно, и поспешили поднять и поддержать её. Придя в себя, святая Екатерина сказала им:
– Я увидела небо!
А когда одна из женщин собралась смыть губкой кровь, запятнавшую одежды непорочной девы, Екатерина с живостью удержала её:
– Нет, не стирайте с меня эту кровь. Не отнимайте у меня мой пурпур и мои ароматы».
* * *Закончив, Катя отложила в сторону тетрадь. Было уже поздно. Она приняла ванну, потом, накинув кимоно, долго ходила по квартире, представляя рядом с собой Андрея, – как она будет ходить и показывать, где тут что находится. Когда-нибудь они отсюда уедут, но какое-то время это будет их дом. Жёлтое кимоно загоралось в зеркалах прихожей, потом гасло и снова вспыхивало в зеркале тёмной комнаты.
Погасив свет, она пошла спать.
Утром Катя вспоминала свой сон. Ночью ей снился ядовитый цветок – маленький, жёлтого цвета, в виде звёздочки. Она заметила его издали, подбежала к нему. А ведь было в лесу столько милых, простых цветов. Она видела только этот блестящий, желтый.
Катя долго вспоминала продолжение сна – что же она сделала с этим цветком. Но так и не вспомнила.
А днём, сидя в купе, она, движимая необъяснимым порывом, раскрыла сумку, достала тетрадку, и вскоре на одной из чистых страниц появилось стихотворение.
Глава 114
Ты слышишь музыку —
Ангелов хор.
Ты слышишь музыку —
Плеск земли.
Мы слушали музыку
До тех пор,
Пока ее слышать могли.
Самая светлая музыка —
Смех.
Самая горькая —
Плач.
Эта музыка есть для всех,
Себя от нее не прячь.
Тонкая музыка – это стон.
Легкая – только вздох.
Такою музыкой полон сон.
Это музыка между строк.
Молчания музыка так сильна
Кружится в вальсе теней.
Поет музыка себя сама,
И ты поешь вместе с ней.
Самая страшная музыка:
Комья земли стучат о крышку гроба.
Глава 115
Втроём они сидели в ресторане «Август» – Андрей, Мариам, и Олег Краснов, прибывший накануне в Волгоград. Играла электронная музыка – какой-то причудливый рисунок из звуковых лоскутков. Чувствовалась усталость автора, отсутствие у него желания создавать что-то новое.
Сидя рядом с Андреем и слушая сидящего напротив неё Краснова, Мариам делала удивлённое лицо и держалась чрезвычайно скромно; это могло заставить сомневаться в её уме, но создавало впечатление, что она бесхитростная, искренняя, и порядочная девушка. Она держалась свободно и естественно с несколькими близкими подругами, с которыми была знакома ещё со школы. В обществе других женщин, включая жён друзей Андрея, она восторгалась, соглашалась, и молчала. Если же ей выказывал внимание интересный и остроумный мужчина, она напускала на себя ещё большую скромность и застенчивость, и, потупив взгляд с прелестной робостью, вдруг бросала игривое замечание, которое было особенно пикантно своей неожиданностью и воспринималось как выражение особой симпатии, так как исходило из столь сдержанных уст, и из столь скрытной души. Не кокетничая, не меняя позы, не прибегая к каким бы то ни было уловкам, только чуть прищурив глаза и сделав быструю гримаску губами, она внушала мужчинам лестные для их самолюбия мысли. Даже Второв, с которым был «подписан пакт о ненападении», пытался заигрывать с нею.
– … я чувствую себя смертельно уставшим человеком, – сказал Краснов, которому недавно исполнилось тридцать шесть. – Всё, что мне нужно – отпуск… минимум на год.
– Что вы говорите? – изумлённо воскликнула Мариам, и, подперев рукой подбородок, незаметно для других зевнула.
Ей было скучно, она и не хотела сюда идти, полностью доверяя мужу, но Андрей упросил составить им компанию, чтобы не оставлять её дома одну.
– Да… – оживился Краснов, – Во мне накопилось столько усталости, даже не знаю, хватит ли года. Если раньше я легко управлялся с сотней дел, то теперь любая, даже незначительная работа, или поручение, вызывает во мне такую негативную реакцию, и такое стойкое отвращение, что пора задуматься об увольнении.
– У меня тоже было такое, когда я увольнялся из Бюро СМЭ, – сказал Андрей.
– Ты уволился, и что потом? Как ты справился с ситуацией?
– Да так, – уклончиво ответил Андрей, не рассказывать же в присутствии жены про Абхазию, – двадцать четыре года – это не тридцать шесть.
Отодвинув пустую тарелку, Краснов налил всем вина, и поднял тост за Мариам, а в лице её и за свою супругу, с которой прожил уже пятнадцать лет, и за это время она стала ему почти как родственница, – родная душа. Все выпили.
Андрей вспомнил недавнее признание Краснова – у него не было близости с женой полтора года. «Мы с ней как родня, а родственников не трахают», – сказал он тогда.
«Неужели так бывает?» – удивился Андрей.
Чтобы выручить Мариам, он попросил её рассказать про поездку в Израиль. В любой компании Мариам нравилось описывать всё, что касалось их взаимоотношений с Андреем, особенно свадьбу и свадебное путешествие. И она приступила к рассказу. Во вступлении прозвучало то, что именно в этом ресторане произошла их помолвка.
По мере того, как повествование приближалось к посещению Стены Плача, Андрей всё больше хмурился. Он отчётливо вспомнил знойный день, бронетранспортёр, пёструю толпу, и выдранный из блокнота листок в клеточку. Собираясь написать на нём стандартный набор пожеланий – успех в делах, семейное счастье, здоровых красивых детишек – в последнее мгновенье он вдруг передумал, и написал следующее:
«Ещё хотя бы раз увидеть Катю».
И, свернув листок, вложил поглубже между камней.
Сменили музыку. Зазвучали завораживающие переборы гитары, зацикленные синтезаторные секвенции, лиричная труба, фортепиано. А уникальный бархатный голос брал испепеляющей искренностью, эта вычурная баллада ни секунды не звучала вульгарно.
«С каждым по отдельности было бы намного веселее, надо было послушаться Мариам, и не тащить её с собой», – подумал Андрей.
Всё было как-то буднично и немного выспренно; и если что своеобразно оживляло атмосферу, так это господствовавшее в зале тревожное ожидание, будто вот-вот что-то оборвётся – музыка, ночь, те силы, которые всё удерживали в равновесии. Впечатлительный гость чувствовал сразу, что чего бы он ни искал здесь, ему вряд ли удастся это найти.
Стало вдруг темно, но почему, не упала ли туча? Или в глазах потемнело?
В дымном, пропитанном острыми ароматами пищи сумраке ресторана зазеленело платье приближавшейся к их столику девушки, точно тёмные речные волны ворвались снаружи. Андрей словно не глазами её увидел, а незрячим сердцем. Он видел её, не видя ни черных туфель на высоких каблуках, ни зелёного платья, ни её глаз и лица, ни её рук и плеч, ни изумрудного ожерелья на её груди, напоминавшего застывшие капли озёрной воды.
