Наталья Александрова - Перстень Калиостро
— Про смерть больше ничего не знаю.
Ну выпала из окна своей квартиры, разбилась страшно, родной муж еле опознал…
Надежда опять почувствовала себя спаниелем на болоте.
— Значит, у нее был муж? И как фамилия его?
— Его фамилии не знаю, он не из театральных кругов, но Гусарова — это был ее сценический псевдоним, а так она была Гусева. Гусева Лариса Петровна.
По напряженному молчанию Надежды Нина поняла, что сказала очень важное, и спохватилась:
— А почему ты вдруг заинтересовалась такой старой историей? Ты раскопала что-то интересное про ее смерть?
— Возможно, — уклончиво ответила Надежда и задала встречный вопрос:
— А у тебя случайно нет ее фотографии? Или ты смогла бы узнать ее на фото?
— Если поискать, какую-то фотографию найду, а уж узнать-то точно узнаю, я же ее столько раз в спектаклях видела!
Надежду обуяло нетерпение, и она набралась наглости:
— Послушай, ты сейчас никуда не уходишь? Можно, я заскочу буквально на минутку?
— Можно, — ответила Нина, и по ее интонации Надежда поняла, что Нина заинтригована донельзя и отмахнуться от ее расспросов будет трудновато.
Надежда посмотрела на часы и с ужасом убедилась, что муж скоро придет домой. А она все равно не успеет, поэтому она подумала, что семь бед — один ответ, и решила быстренько смотаться к Нине. Через полчаса она звонила в дверь мартыновской квартиры. Она помнила, что в квартире у Нины и Коли всегда потрясающий беспорядок, но все равно в очередной раз была поражена. Она еле смогла протиснуться в дверь, потому что всю прихожую занимала огромная надувная лодка.
«Зачем держать лодку надутой?» — изумилась она, но решила, что хозяевам виднее.
Словно прочитав ее мысли, Нина махнула рукой в сторону лодки и сказала с ужимкой веселой обезьянки:
— Колька надул лодку, чтобы проверить, нет ли течи… Дня три постоит, и уберем.
Как будто одной лодки было мало, на огромном шкафу, который раньше назвали бы славянским, громоздилась двухместная байдарка. Дальше на стене висели два велосипеда. В прежние времена Коля, случалось, затаскивал в квартиру даже мотоцикл, но теперь, благодаря хорошим заработкам, мотоцикл давно уже сменился приличным автомобилем, а затащить его в квартиру было невозможно при всем Колином желании и при всей Нининой покладистости.
Лавируя между плавсредствами и туристским инвентарем, женщины пробрались на кухню, надо сказать, достаточно чистую и оборудованную современной бытовой техникой.
— Ну покажи, что у тебя? — спросила Нина с горящими от возбуждения глазами.
Надежде не очень хотелось показывать кому бы то ни было роковую фотографию, но Нина нужна была ей для опознания. Она достала фото из сумочки и выложила на стол, как картежник — козырной туз. Нина озадаченно уставилась на снимок.
— Ну и при чем здесь Лариса Гусарова? — спросила она в полном недоумении.
— А что, это не она? — Теперь уже у Надежды возбужденно горели глаза.
— Разумеется, нет. — Нина даже обиделась, что кому-то это может показаться неочевидным.
— А ты не нашла фото самой Ларисы? — Надежда говорила почти с мольбой.
Нина вздохнула, снова пробилась сквозь захламленный коридор в гостиную и вернулась из экспедиции, победно тряся в руках простую картонную папку с завязками.
— Вот! — гордо сказала она. — После твоего звонка я нашла все, что у нас было про Театр на Фонтанке. И Лариса тут есть.
Она развязала тесемки и высыпала на кухонный стол ворох программок, газетных вырезок и несколько номеров журнала «Театральный Петербург».
— Так, — бормотала она, перебирая буклеты, — «Пигмалион».., здесь она, конечно, играла, «Каменный гость», «Двенадцатая ночь»…
— Но здесь же нет фотографий! — возмутилась Надежда, она пришла в такое нетерпение, что забыла о приличиях.
Нина посмотрела удивленно и сунула ей под нос «Театральный Петербург».
— Здесь печатают сцены из спектаклей.
Значит, так. «Пигмалион», в роли Элизы Дулитл — Лариса Гусарова. Ну здесь немножко мелковато, а вот из «Каменного гостя», смотри.
Надежда осторожно положила перед собой раскрытый журнал и фотографию женщины в окне.
Какое-то сходство между ними было.
Наверное, гримом и подбором парика этих двух женщин можно было сделать очень похожими. Но в том, что это были две разные женщины, Надежда не сомневалась ни секунды.
— Рассказывай! — потребовала Нина.
— Что рассказывать? — Надежда придала своему голосу столько невинности, что ее хватило бы на целый класс женской гимназии образца тысяча девятьсот тринадцатого года.
— Все. — Нина была неумолима. — Что это за фотография? Как она к тебе попала?
Кто эта женщина? И при чем здесь Лариса Гусарова? Судя по твоему интересу к событиям пятилетней давности, это связано с ее гибелью. Но ты сама видишь, что на фото другая женщина. Так что все это значит?
Тот, кто дал тебе эту фотографию, уверял, что это снимок последних секунд жизни Ларисы Гусаровой? Учитывая мужскую руку на заднем плане, даме явно помогли. В случае с Ларисой Гусаровой такой снимок был бы сенсацией, но только если бы он был правдой и если бы он появился тогда, пять лет назад. А теперь ее уже все забыли — слава недолговечна, тем более что актриса она была хоть и неплохая, но не гениальная. Но на снимке не она, это очень легко выяснить — даже у меня ушло на это несколько минут, а если иметь в своем распоряжении архивы и специальную аппаратуру… Какой же тогда во всем этом смысл?
Несмотря на крошечный рост и легкомысленный вид, Нина всегда умела рассуждать здраво.
— Нина, — виновато начала Надежда, — обещаю тебе, что когда мне удастся во всем разобраться, точнее, не «когда», а «если».., то ты будешь первым человеком, которому я все расскажу. Но сейчас.., ну никак не могу!
— Ну как знаешь, — обиделась Нина. — Я старалась, материалы искала. И так уж года два не виделись, ты теперь опять пропадешь…
— Даю слово! — твердо сказала Надежда. — Я тебя когда-нибудь обманывала?
— Нет. — Нине пришлось согласиться с очевидным. — Так что жду с нетерпением подробного рассказа о смерти Ларисы Гусаровой. Мои театралы умрут от зависти, что я такое раньше всех узнаю!
* * *Надежда Николаевна позвонила мне как-то вечером и поинтересовалась, что нового.
У меня было все по-старому, ничего не изменилось.
— Зато у меня куча новостей, — захлебывалась Надежда. — Кактус оказался чудесным цветком, он вывел меня к цели. Сейчас по телефону скажу тебе только одно: все это правда, фотография сделана с натуры. Действительно, существует такой дом, и в нем жила женщина, которая пять лет назад выбросилась из окна. Это официально так считается, что самоубийство. А на самом деле, как я выяснила, что и женщина не совсем та, и вовсе это не самоубийство.
— Это и так на фотографии видно, — поддакнула я.
— Отсюда следует, что фотография эта очень важная, это доказательство преступления. И тому, кто за ней охотится, она очень нужна. Значит, так. Я тут еще немного поразведаю и потом заеду к тетке, подробно все расскажу. А ты, Маша, будь осторожна, потому что дело серьезное… Этот тип так просто от тебя не отстанет.
И буквально на следующий день позвонила свекровь. Она звонила мне редко, во-первых, потому что ей было стыдно за своего сына, а во-вторых, я тоже разговаривала с ней не слишком любезно. На этот раз все обошлось без взаимных колкостей, свекровь сразу же сказала, что звонит по делу.
— Маша, тут ко мне заходил один молодой человек. — И она замолчала на половине предложения, такая уж у нее была манера разговаривать по телефону.
Я тоже молчала, потому что торопиться мне было некуда. На улице шел дождь, Лешка занимался у себя в комнате, вырезал из картона красивый средневековый замок, который подарила ему Надежда Николаевна.
Мы с ним позавтракали оладьями с малиновым вареньем, и я даже позволила себе чашечку слабого кофе.
— Так вот, этот молодой человек, он не то внук, не то внучатый племянник Ольги Павловны…
— И что? — не выдержала я. — Что вы с этим ко мне-то?
— Ты ведь помнишь Ольгу Павловну? — продолжала свекровь, не смущаясь. — Она приходила к бабе Варе еще раньше, когда вы у нас жили.
Действительно, я вспомнила миниатюрную старушку с седыми кудряшками и кукольным личиком. Оленька, как называла ее баба Варя, была ее старинной подругой, тоже из цирковых, наездница. То есть это раньше она была наездницей, а потом заведовала в цирке реквизитом. Она была моложе бабы Вари лет на десять, но в их возрасте, утверждала баба Варя, это уже не мешает.
— И он сообщил нам ужасную вещь, — гнула свое свекровь, — оказывается, Ольга Павловна умерла.
Я быстро прикинула в уме: баба Варя умерла пять лет назад, в возрасте восьмидесяти девяти лет лет, немного не дожила до девяноста. Значит, сейчас ей могло бы быть девяносто четыре, а Ольга Павловна моложе ее на десять лет, стало быть, она умерла в восемьдесят четыре года. Не понимаю, что тут такого ужасного? Но со свекровью лучше помалкивать, а то она отвлечется и вообще никогда не закончит разговор.
