Жорж Сименон - Правда о Бэби Донж
Он поступил правильно: она возвратилась с сухими глазами и бесстрастным лицом.
— Спокойной ночи, Франсуа. Давай спать.
Она поцеловала его в лоб, легла и сразу потушила свет.
Когда он обернулся, кладовщик и мадам Фламан уже выносили картотеку и пишущую машинку. Франсуа посмотрел на них, как посмотрел бы на неодушевленные предметы, но вопросительный взгляд Феликса выдержал хуже.
— Как договор с «Обществом европейских отелей»? — спросил он, чтобы не молчать.
— Подписал на прошлой неделе. Пришлось дать десять тысяч управляющему, который…
— Хватило бы и пяти, — отрезал Франсуа, словно хотел сорвать дурное настроение на ком угодно, пусть даже на брате.
Потом машинально распечатал письмо Ольги Жалибер:.
Милый Франсуа,
Пишу тебе из отеля «Ройяль», номер сто тридцать три. Тебе это ничего не напоминает? Не будь со мной моей Жаклины…
У Ольги Жалибер была тринадцатилетняя дочь, замкнутая и колючая. На Донжа она смотрела с ненавистью, словно все уже понимала. Впрочем, как знать, не догадалась ли она. Мать почти не таилась от нее.
… Когда я узнала о катастрофе, сразу подумала, что мне лучше на время уехать. Тем более, что сейчас период летних отпусков. Гастон согласился со мной. Понятно, мы ни о чем не говорили, но я почувствовала, что он встревожен и постарается тебя повидать. Только что получила от него письмо. Он пишет, что ты чувствуешь себя прилично, насколько это возможно, и что все устраивается.
Не могу прийти в себя после выходки Беби. Вспомни, что я говорила, когда ты мне сказал, что ей все известно. Увы, бедный мой Франсуа, ты ничего не понимаешь в женщинах, особенно в молоденьких девушках. А Беби осталась, если можно так выразиться, молоденькой девушкой.
Ну, да сделанного не воротишь. Я очень боялась и за тебя, и за всех. В маленьком городе никогда не угадаешь, чем кончится скандал. Раз ты выходишь из больницы (а судя по письму Гастона, уже выйдешь, когда придет это письмо), посылаю его на твой домашний адрес. Так вот, раз ты выходишь из больницы, ты, надеюсь, найдешь возможность ненадолго приехать сюда. Позвони мне заранее по телефону о часе твоего приезда, чтобы я услала Жаклину играть в теннис с подружками или еще куда-нибудь.
Мне надо о многом рассказать, и я так скучаю по тебе. Звони мне во время завтрака или обеда, но не называй себя, чтобы твою фамилию не произнесли вслух в ресторане, приглашая меня к телефону.
Не могу дождаться, когда вновь окажусь в твоих объятиях. Обожаю тебя.
Твоя Ольга.
— Феликс!
Брат, несомненно, издали узнал, чьим почерком написано письмо, которое Франсуа все еще держал в руке.
— Я не нужен тебе во второй половине дня?
Франсуа увидел, что Феликс неверно понял его: может быть, впервые в жизни он прочел упрек в глазах брата.
Тогда Франсуа — что бывало редко — добродушно улыбнулся, хотя и не без иронии, словно спасая свою репутацию насмешника.
— Я думаю переночевать в Каштановой роще. Мне нужно отдохнуть. Передать что-нибудь твоей жене?
— Ничего особенного… Приеду в субботу и останусь до утра понедельника. Постой! Жанна, по-моему, просила привезти несоленого масла.
Внезапно Франсуа провел рукой по глазам.
— Что с тобой?
Он пошатнулся, словно силы неожиданно оставили его.
— Ничего, пусти.
Он отнял руку.
— Ты еще слаб.
— Да, немного.
Но Феликс заметил влажную полосу на щеке брата.
— До завтра, старина!
— Едешь без завтрака?
— Позавтракаю там.
— Сам поведешь? А это не рискованно?
— Да не бойся ты! Кстати, по поводу десяти тысяч франков комиссионных…
— Думаю, что дал их правильно.
— Я тоже так думаю. Ты, конечно, был прав.
Феликс не понял. Да Франсуа и сам затруднился бы объяснить свою последнюю фразу.
Оба одновременно прислушались. До них — непонятно откуда — доносились какие-то непривычные звуки. Наконец, братья повернулись к двери, ведущей в чулан.
Мадам Фламан одиноко плакала в своем углу, положив руки на машинку, уткнувшись в них лицом и монотонно всхлипывая.
6
Вид белого двухместного автомобильчика у въезда в Каштановую рощу разом вернул его на землю. А ведь после города, после набережной Кожевников Франсуа летел сюда, как на первое любовное свидание.
Кто приехал с визитом в Каштановую рощу? Шлагбаум был опущен. Нахмурившись, Франсуа вылез из машины, поднял его и окинул взглядом парк. Разглядел свояченицу Жанну, полулежавшую в шезлонге под оранжевым зонтом. Напротив нее в плетеном кресле сидела женщина в шляпе, но издали она казалась Франсуа лишь цветным пятном.
Чтобы поставить машину в гараж, ему пришлось проехать мимо зонта по аллее, усыпанной красной кирпичной крошкой. При его приближении с травы поднялся бело-черный датский дог, и Франсуа понял: с визитом явилась Мими Ламбер. Она вскочила с кресла, наверняка бросив Жанне:
— Предпочитаю с ним не встречаться.
Поставив машину в гараж, дверь которого он не прикрыл, и вернувшись к зонту, Франсуа увидел, что Жанна облокотилась на шлагбаум, а Мими уже сидит за рулем открытого автомобильчика; поместившийся рядом дог казался на голову выше хозяйки.
Гостью угощали аперитивом, и взгляд Франсуа машинально задержался на хрустальных бокалах непривычной и утонченной формы. Ото льда они слегка запотели. В жидкости приятного красного цвета плавали ломтики лимона.
Жанна подошла к деверю и непринужденно протянула руку.
— Здравствуй, Франсуа. Как себя чувствуешь?
— Здравствуй, Жанна. А дети где?
— Отправила их с Мартой к Четырем елям. Скоро вернутся.
Она снова опустилась в шезлонг. Когда Жанна на ногах, она проявляет неуемную энергию; отдыхая — инстинктивно, как животное, принимает лежачее положение.
— Мадмуазель Ламбер не пожелала встретиться со мной?
— Бедняжка просто удрала. Ты, кажется, был с ней ужасно груб.
Франсуа сидел почти на том же месте, что в воскресенье большой драмы. Он налил себе в бокал аперитив и пил медленно, с удовольствием, обводя дом, парк, стол, зонт неторопливым, глубоким, чуть ли не чувственным взглядом. Эту непривычную сентиментальность порождала в нем, вероятно, слабость. Только что по дороге ему так не терпелось поскорее приехать, увидеть белую ограду и красную крышу Каштановой рощи, что его руки судорожно сжимали руль.
— Мне хотелось бы поговорить с ней.
Нескладная эта Мими. В городе ее зовут Дылдой. Сколько ей сейчас? Тридцать пять? По правде говоря, она — женщина без возраста. И такой была всегда: высоченная, крепко сбитая, почти мужские черты лица, низкий голос. Носит только английские костюмы, усугубляющие ее мужеподобность, а у себя в «Мельнице», где разводит догов, не вылезает из бриджей и сапог.
Если приезжие, прочитавшие в «Сельской жизни» объявление о питомнике в «Мельнице», спрашивают, как туда проехать, местные жители не без иронии отвечают:
— Езжайте — не заблудитесь. Дом — посередине моста.
У Мими Ламбер все оригинально: ее повадки, дом, ни с того ни с сего построенный на мосту чуть ниже города, огромные псы, с которыми она разъезжает в слишком маленькой машине, обстановка и быт.
— Могу я узнать, что ей понадобилось?
— Конечно, можешь. Она такая же, как все. Люди немыслимо глупы! Вот и Мими вообразила, что имеет какое-то отношение к случившемуся.
Жанна приподняла голову и посмотрела на молчавшего деверя.
— Ты слушаешь?
— Не обращай внимания на мой вид. Я слушаю и обдумываю твои слова.
— Она говорила мне вещи, которых я не поняла: я ведь до сих пор не в курсе того, что произошло. Мими сетовала, что должна была не обращать внимания на твое поведение и по-прежнему встречаться с Беби. Ты вправду был груб с ней?
Да, вправду. Мими Ламбер влюбилась в Беби. Влюбилась до такой степени, что злые языки утверждали, будто это отнюдь не обычная дружба между двумя женщинами.
Франсуа не был ревнив. Просто уверенность, что, войдя к жене, он в любое время дня застанет там Дылду, расположившуюся, как дома, выводила его из себя. Хозяина она еле удостаивала кивка. Ему давали понять, что он лишний. Разговор сразу прекращался. Обе ждали, когда Франсуа уйдет. Если он высказывал намерение остаться, мадмуазель Ламбер поднималась, целовала Беби в лоб.
— Ну что ж, до завтра, душечка. Я привезу тебе, что обещала.
После ее ухода Франсуа осведомлялся:
— Что она тебе обещала?
— Ничего. Тебе это неинтересно, — неизменно отвечала Беби.
Так тянулось года, наверно, четыре. Спальня Беби пропахла чужими папиросами.
Однажды, с полгода назад, Франсуа проявил меньше терпимости, чем обычно. Вернее, поступил так, как действовал во многих случаях. Месяцы, даже годы спускал человеку все. Потом терпение его внезапно лопалось, он взрывался и тут уж бывал беспощаден.
