Николай Свечин - Касьянов год
— Вы на скачках вместе бывали? — продолжил допрос надворный советник.
— Когда как.
— Что там делал Афонасопуло? С кем общался, имел ли знакомства среди жокеев? Куда потом шел?
— Если проигрывал, то сразу домой, на Лабораторную. А если удача ему, то к женщине.
— К женщине? — хором спросили сыщики. — К какой?
— Не знаю, — открестился Победоносцев. — Дважды только такое и случалось. Мы вместе спускались на Бессарабку по «собачьей тропе». А внизу расходились. Я шел налево, к себе на Жандармскую. А Платон Иванович сворачивал в Рогнединскую. Где-то там его пассия живет. Он говорил — вдова.
— Что за собачья тропа? — спросил Лыков у надзирателя.
— Короткая дорога из Печерска вниз, на площадь Богдана Хмельницкого, именуемую Бессарабкой.
— А почему так называется?
— Да она неустроенная. И опасная, между прочим. Карманы проверят только так.
— Мы потому и ходили вдвоем, — вставил Победоносцев. — Один-то я туда не суюсь.
— Хорошо. Теперь расскажите, что за гешефт у вас был с Афонасопуло? Вы ему клиентов поставляли?
— Ну, иногда…
— Что за люди?
— Да застройщики. Домик надо улучшить, или ссуду в банке перехватить. Под залог имущества дают охотнее. Вот они и просили Платона Ивановича расценить как следует.
— И он не отказывал?
Ктитор посмотрел на питерца с недоумением:
— Кто же в таком деле откажет? Оценщиков много, к другому уйдут.
— Но, говорят, при управе есть присяжные ценовщики, которые и оценивают имущество для налогообложения…
— Есть, и что?
— Зачем тогда нанимать кого-то еще? — уточнил питерец. — Взять их цифру и ее предъявить в банк.
— Ах, вы вон в каком смысле? — осклабился Победоносцев. — Так я вам поясню. Присяжные ценовщики — большие жулики и за малую мзду сведут стоимость вашего жилья почти что к нулю. По вашей просьбе. Так обычно в Киеве и поступают к пятнадцатому апреля. А для залога в банке нужны другие цифры, будто бы у вас дворец. Ну, здесь и приглашаются подходящие люди…
— И какой банк вы с Платоном Иванычем надували?
— Да разные. Изволите ли знать, все служащие в этих банках между собой знакомы и в таких делах друг дружке помогают. За куртаж.
Родственник австрийского императора ушел, а пришел Кутик. Этот оказался рыжим и развязным. Он не добавил ничего нового. Домовладелец признал расписку и вынул из кармана свой экземпляр. Рыжий подтвердил, что указанная в них сумма — двести рублей — является взяткой. Афонасопуло «решал вопросы» в нескольких банках, а Кутику требовалась ссуда. Гершко Абрамович скулил, что вот, деньги отданы, а теперь и спросить не с кого. Смерть оценщика ничего для него не значила: это было просто неудачное коммерческое вложение…
В десятом часу вечера Лыков с Аслановым в закрытой пролетке отправились на Подол. По дороге питерец попробовал разговорить местного сыщика:
— Сильно у вас тут шалят?
— В большом городе всегда шалят. А Киев немаленький. Опять же, много пришлых людей. Среди них, конечно, не только злочинцы. Но сброд, всякая сволочь норовит почему-то остаться здесь.
— Где всего опаснее?
— В Никольской слободе. Там грантовщик на грантовщике сидит и барыгой погоняет.
— А Бессарабка спокойнее?
Надзиратель ухмыльнулся в своей манере:
— Бесписьменных[17] мы, верно, там больше, чем в других местах, забираем. Подкалывателей шайки две-три…
— Подкалывателей? Это что за птицы?
— Ну, которые с ножами ходят и норовят ими ткнуть кого попало.
— Понял. В Риге их называют ножевики. Но это мелкая шпанка, они благородных стараются не задевать.
— Я их потому и в расчет не беру, — пояснил татарин. — Убить такого человека, как Афонасопуло, — тут серьезные ребята нужны.
— И где их искать?
— Серьезные в городе предпочитают не жить. Разве что в Кукушкиной даче, когда тепло.
— Что за дача?
— Ну это лишь называется так. Местность под садами, ближе к Днепру.
— Спиридон Федорович, под какими садами?
— Под Городским и Мариинским. Вы в парке на обрыве были, видами любовались?
— Конечно. Там всегда полно гуляк.
— Вот. Вниз-то и не смотрели, да? А там эти… как уж? террасы называются?
— Уступы? Да, террасы.
— О них и речь. Их пять или шесть на разной высоте. Большие! Пока сам туда не спустишься, и не поймешь, сколько там места. Но лучше не спускаться.
— Настолько опасно?
— У-у! Сам я был там лишь два раза, с облавой. Один-то раз мы их гоняли, а второй — они нас. Еле ноги унесли.
— Даже так? — поразился надворный советник.
— Их человек сто оказалось. С ножами и дубинами. Костры жгли и кашу варили. Землянки там у них, бабы с детьми — деревня, да и только. Разбойничья деревня. Притон. В центре Киева!
— Вас прогнали, и вы не вернулись?
— Голова дороже. К тому же смысла особого нету. Ну возьмем мы войско и спустимся опять на те уступы. А грантовщики сядут в лодки и уплывут, только их и видели. Лодки у них всегда наготове.
— Значит, если нашего оценщика приткнули они, то искать убийц бесполезно?
— А как? — удивился надзиратель. — Агентуры у нас там нет. Она в Кукушкиной даче и невозможна. Даже если при Афонасопуло были часы или порт-папирос, то и это ничего не даст. Мы не знаем ни номера часов, ни примет папиросника. Положим, поймали подозрительный заклад в ломбарде. И каким образом мы докажем, что вещи с убитого?
— Но с бандитами Никольской слободы проще? Там у вас есть внутреннее осведомление?
— В самой-то слободе тоже нет. Но они плавают в город, здесь гуляют, сбрасывают краденое, девок берут. Вот в среде, которая их, так сказать, обслуживает, у нас есть осведы. На них наша надежда.
— Давайте пройдемся по всем версиям. Бессарабку мы отметаем потому, что тамошние парни мелко плавают для убийства. Кукушкину дачу — потому, что туда нет ходу. Правильно?
— Так точно.
— Никольская у нас первая на подозрении, и сейчас мы едем выяснять насчет ее шаек. А где еще в Киеве прячутся лихие люди?
— Да полно таких мест, Алексей Николаич. Все окраины кишат сволочью. В той же Кадетской роще беглые прячутся. Даже на арестантских огородах позади тюремного замка. В Протасовом яру притон на притоне. В Кирилловке то же самое. А уж дальний край Брест-Литовского шоссе…
— И там есть люди, промышляющие убийствами?
— Да. Не всякий их обитатель, конечно. Но имеется пара серьезных хороводов[18]. У Филиппа Гута банда в дюжину человек, у Данилы Криворука не меньше. А самый опасный — Ефим Корба. Этот работает с двумя братьями, чужих не берет.
— Корба мог приткнуть нашего оценщика?
— Маловероятно. Но чего в жизни не бывает?
— Расскажите о нем подробнее.
— Да мы и не знаем никаких подробностей. Трое, все отчаянные. Агентура их боится и молчит. Ефим масалка…
— Масалка? Это что значит?
— Масалка на киевском уголовном арго означает военный, солдат. Ефим дезертир, сбежал из сто тридцать второго Бендерского полка. После того, как проломил голову взводному унтер-офицеру. Другие два брата-акробата тоже хороши: ограбили купца в Святошине, попались, сбежали из-под стражи и уже два года как в розыске.
— Живут в Киеве, и вы их не можете поймать?
Асланов нахмурился:
— Не можем.
— Но почему? Три головореза, приметы известны… Они же где-то ночуют, пьют-едят, сбывают добычу. Мать-отца навещают.
— В сам город банда Корбы не суется. По ночам разве. Матери с отцом у них нет давно. Бабы есть, подменные, за них не ухватишься: сегодня с одной, завтра с другой. Поступили сведения, что Ефиму принадлежит публичный дом за Глубочицей, сейчас мы их проверяем. Но вообще они серьезные ребята, на каторгу не хотят. Эх, намучаемся мы еще с ними… Северьяныч говорил про девять убитых, так это было в прошлом. А нынче все хуже. Только май, а уже пятеро жмуриков. Что будет к декабрю? Касьянов год, будь он неладен…
Лыков не в первый раз слышал жалобы на то, что год неудачный. В народе не любят високосные годы и считают их дурными. Вот и крымский татарин туда же, в русское суеверие. Касьян Немилостивый, Касьян Завистник, Касьян Кривой. Чем не угодил православным святой Кассиан Римлянин?
За разговорами они приехали. Трактир «Веники» стоял на углу Межигорской и Еленовской. Задворки Подола, дальше гавань с пакгаузами и бесчисленные заводы. Тихое место, как раз для притона.
Фурман был, видимо, знакомый Асланова. Он высадил седоков за углом и быстро отъехал. Надзиратель уверенно повел столичного гостя в боковую калитку. Через минуту они уже входили в комнату без окон. Посреди красовался стол, застланный чистой скатертью и уставленный закусками. Над ними возвышалась бутылка рябиновой. У стенки тихо шипел самовар: сыщиков ждали.
Приборов было три. Спиридон Федорович по-хозяйски налил себе водки, покосился на Лыкова. Тот отрицательно мотнул головой: пока не хочу. Тут же дверь распахнулась, и вошел мужчина. Круглолицый, с торчащими усами, он удивительным образом напоминал моржа. Взгляд умный, оценивающий.
