Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха
Ей пришлось повторить эту манипуляцию три раза, пока, наконец, за дверью не послышалось шарканье ночных туфель. Кто-то подошел к двери с той стороны, постоял молча.
— Открывайте! — крикнул Вадим Акимович. Никакого ответа.
И вдруг человек за медной дверью издал странный звук, заставивший обоих вздрогнуть. Это было нечленораздельное мычание. Но Бахор нисколько не удивилась.
— Манаф, — сказала она. — Он глух и нем от роду.
Мастер. Патент у хозяина есть. Не знаю, чего хотите…
Говорила она по-русски довольно чисто, с небольшим акцентом.
Манаф потоптался перед дверью.
Дараев взял гирю и еще трижды ударил ею по обшивке.
— Цитадель, — пробормотал он.
Звякнул ключ, и дверь отворилась.
По ту сторону ее стоял человек огромного роста, с массивной лохматой головой, порядком уже поседевшей, с широченными плечищами, сутулый, похожий на гориллу. Сходство это усугублялось тяжелым лбом и нависающими над маленькими беспокойными глазками надбровными дугами.
— Хорош, — прошептал Вадим Акимович. — Питекантроп.
Манаф был в стеганом среднеазиатском халате, на ногах — шлепанцы из войлока, обшитые по носкам зеленой тесьмой.
— Ы-ы? — промычал он.
Бахор сделала ему знак рукой — пропусти, мол. Он попятился.
— Вы — с нами, — сказал Дараев, увидев, что домоправительница Омара Садыка сделала движение, как бы собираясь уйти.
Шукаев достал удостоверение и, раскрыв его, поднес к глазам Манафа. Тот долго, медленно читал, шевеля губами.
— Вы сказали, он глухонемой от рождения? — с сомнением спросил Дараев.
— Сказала.
— Вы солгали, — строго посмотрев на нее, отрезал Шукаев. — Он читает. И губы при этом у него двигаются, как у человека, который когда-то мог говорить.
Бахор сверкнула глазами и ничего не ответила.
Манаф сделал приглашающий жест. Видимо, на него произвело впечатление служебное удостоверение Шукаева. Глухонемой буквально преобразился — мрачное, грубое, словно вытесанное топором из твердой породы лицо его вдруг стало угодливым, толстые губы растянулись в неприятной подобострастной улыбке.
Мастерская сейчас была освещена одной-единственной электрической лампочкой без плафона, висевшей под сводчатым потолком.
Вдоль наружной стены (наверху были три небольших зарешеченных окошка) — длинный узкий стол, обитый зеленым сукном с латунным бортиком по краю. Три круглых вертящихся стула с мягкими сидениями, похожих на те, которыми пользуются пианисты. Возле каждого стула на столе — хромированные тисочки, полированные коробки с разновесками и точные весы под стеклянными колпаками. На стене — три подвесных сейфа. В углу — большой высокий сейф из трех отделений, расположенных одно над другим.
— Все — по науке, — с интересом рассматривая мастерскую, сказал Шукаев и, заметив тень, мелькнувшую на стене (Манаф на мгновение оказался сзади них), отпрыгнул в сторону, точно подброшенный пружиной. Короткий стальной прут в два пальца шириной, загремел со звоном на цементный пол, а гигантское туловище Манафа изогнулось — он от размаха потерял равновесие. Жунид не стал ждать, пока глухонемой снова бросится на него и, воспользовавшись тем, что Манаф, балансируя, стоял к нему боком, опять прыгнул, с силой швырнув обе ноги вперед.
Бахор рванулась к выходу, но ее настиг у двери Дараев и после короткой борьбы защелкнул на ее запястьях наручники.
— Держись, Жунид! — оставив женщину, крикнул Вадим и бросился на помощь другу.
От страшного удара ногами в бедро Манаф рухнул всей своей громадой на пол, свалив при падении один из стульев, но тут же вскочил и замахнулся, намереваясь обрушить похожий на кувалду кулак на голову встававшего с пола Жунида. Подоспевший сзади Дараев схватил занесенную для удара руку Манафа, повис на ней и заломил к себе, через плечо. Глухонемой застонал, упав на колени. Этой секундной передышки Жуниду хватило, чтобы подняться и, выхватив из кармана пистолет, ударить Манафа рукояткой по голове.
— Ах ты, гад! — бросая обмякшее тело гиганта, сказал Вадим Акимович, отдуваясь. — И мы с тобой хороши: рты пораззинули… связать его?
— Не надо, — морщась и потирая локоть, сказал Шукаев. — Он понадобится нам со свободными руками. Сейчас очухается и поговорим… — Он снял пистолет с предохранителя. — А если опять вздумает дурить, продырявлю за милую душу…
Дараев обернулся к Бахор, молча стоявшей в углу мастерской.
— Сейчас вы это ему скажете. Вас он поймет.
Бахор резко мотнула головой.
— Нет! Ничего не скажу.
— Тогда мы как-нибудь сами, — пожал плечами Дараев. — Если он не поймет и все-таки опять кинется, на вас падет его кровь…
Видимо, это подействовало. Когда мастер пришел в себя и мутным бессмысленным взглядом уставился на Жунида, Бахор сказала несколько слов на неизвестном им языке.
Побагровевшее лицо Манафа приняло осмысленное выражение. Он сел на полу, внимательно глядя на губы Бахор и, кивнув ей, потрогал ладонью шишку на затылке.
— Табасаранский, по-моему, — шепнул Шукаев Вадиму.
И к Бахор:
— Переведите, что вы сказали?
— Он вас не тронет… — Бахор поджала тонкие губы и отвернулась.
Манаф встал, покосившись на пистолет, который Жунид держал в руке. Замычал что-то.
— Что он говорит? — повелительно спросил Дараев. — Перестаньте упорствовать, Бахор. Помогите нам, вам же будет лучше…
— Имейте в виду — ваш хозяин обвиняется в пособничестве убийцам, — добавил Жунид. — Не говоря уже о торговле фальшивыми драгоценностями…
— Нет!
— Как хотите, — Шукаев сделал шаг по направлению к Манафу и показал ему дулом пистолета на сейфы. — Открывай!
Глухонемой не заставил его повторять. Повиновался он теперь быстро и беспрекословно, если понимал сразу, чего от него хотят. Если же не понимал, вопросительно смотрел на Жунида, слегка наклонив кудлатую голову, как это делают дворовые псы, пытаясь сообразить, чего требует от них хозяин.
Сейфы были пусты.
Ни одной побрякушки, ни одной пылинки золота.
— Где другие два мастера? — спросил Жунид.
— В армию забрали, — сказала Бахор и села на стул, звякнув браслетами.
— Сними с нее наручники, Вадим, — попросил Шукаев. — Они еще пригодятся нам для более крупной дичи…
Глухонемой, ссутулившись, стоял возле раскрытого настежь большого сейфа и выжидательно смотрел на них. Маленькие глазки его, казалось, совсем ушли в глубь массивного черепа и поблескивали двумя настороженными враждебными точками.
Жунид передал пистолет Вадиму Акимовичу.
— Подержи-ка его под прицелом… Сейчас мы произведем маленький эксперимент…
Он поманил Манафа указательным пальцем на середину мастерской, поближе к лампе, и полез во внутренний карман кителя. Жесты его и все поведение вдруг сделались нарочито замедленными и многозначительными.
Даже глухонемой, видимо, почувствовал, что готовится нечто из ряда вон выходящее, какой-то подвох, направленный, конечно же, против него, и еще больше вобрал тяжелую голову в плечи, не спуская с Жунида заинтересованного, следящего взгляда.
Дараев тоже взирал на друга с не меньшим интересом и недоумением.
Жунид достал, наконец, из кармана плоскую металлическую коробочку от монпансье, неторопливо открыл, заслоняя пока крышкой от Манафа и Бахор ее содержимое, потом громко и членораздельно, стараясь, чтобы глухонемой в этот момент видел движения его губ, произнес:
— Манаф! Вот она… «вторая капля», — и повернул коробку к свету.
Красноватым пламенем вспыхнул александрит. Это было мельхиоровое кольцо.
Единственное пока неясное Жуниду звено в этой цепи преступлений, которую они распутали почти до конца.
Шукаев сам потом признавался, что действовал в тот вечер без заранее обдуманного плана, потому что на выработку такового просто не было времени. Он сымпровизировал, основываясь, очевидно, на подсознательном предчувствии, что именно здесь, в логове старого пройдохи Омара Садыка, он наконец откроет секрет перстня, который, сам по себе не имея ровно никакой ценности, так интересовал ювелира.
И он не ошибся.
Правда, то, что произошло в следующие мгновения, было настолько непредвиденным, настолько похожим на сюжетный ход авантюрного романа, что ни один из них не в состоянии был сразу выйти из шокового состояния, в которое повергло их дальнейшее поведение глухонемого и то, что потом последовало.
Увидев перстень, Бахор ахнула и произнесла загадочную для Вадима Акимовича фразу. Не удивился поначалу Жунид, немного знавший арабский язык.
— Катрантун таниятун! — с суеверным благоговением сказала Бахор и сложила на груди руки, как для молитвы.
Манаф замычал, замотал головой, как бы отказываясь верить в реальность происходящего. И, потянувшись к коробочке, которую протягивал ему Шукаев, тотчас же, словно обжегшись, отдернул руку…
