Аль Странс - Завещание
24
Вера и Вовка сидели у телевизора, когда Андрей Степанович вернулся вечером.
― Черт знает что за погода,– ругнулся он, снимая шинель и башмаки в прихожей,– всё растаяло, такая грязь, никто не убирает. Вера, пожрать что есть?
– Суп и картошка жаренная, хочешь овощи порежь.
― Чего смотрите?
― Сериал… не мешай.
― А у меня новости, не хочешь послушать?
― Какие новости? Выкладывай.
― Не, я сначала поем. Если хочешь, приходи на кухню, там и расскажу.
Вера, заинтригованная, встала и прошла за мужем на кухню.
― Садись, я тебе подам, рассказывай.
― Вот какие разговоры этой семейки мы записали, – Андрей Степанович вставил мини кассету в магнитофон. Они прослушали речи братьев и адвоката. – Ну, что скажешь? Остается только узнать кто этот папа и какая связь у него с ними…
― Постой… прокрути снова. Так… ещё раз… Послушай, Андрей Степанович, а не кажется ли тебе, что папа это и есть сам Лев Давидович?! А?
― Как так, Вера? Он же… умер и тело сожгли…
― Сожгли? Умер? А ты видел, как умер? И как сожгли? Видел? Значит, не умер! Значит, провел всех нас старый прохвост и умотал потихонечку в свой Израиль! И наверняка камешки свои прихватил…
― Не знаю, правда, что и сказать… – Андрей Степанович выглядел совсем растерянным и даже жалким.
― А ты проверь-ка в больнице, куда его привезли! И в крематории, кого там сожгли. И врача «скорой» потряси, того, который его увез в больницу и заключение о смерти выдал.
― Ну, Верка! Ну, ты даешь!
― А ты что думал, Шерлок Холмс! Начальник следственной группы!.. – скривила она улыбку, – ладно не обижайся, но тут же дело белыми нитками шито. Настоящая афера!
― Послушай, а что это за сын, что у него родился? Причем здесь сын? Какой сын?
― Да не сын это вовсе, это он сам заново родился! Понял? Он сам, этот Лев Давидович, понимаешь? Это они о папаше своём так говорят, чтоб нас запутать…
― Гм, тогда ломается вся картина… Для чего младший сын приезжал? Что бы получить наследство?… Но если он знал об афере, зачем тогда приезжать было? Лишний риск. Нет, Вера, не всё так просто.
― Так он и получил наследство, Андрюшенька! Получил и ещё помог папашке часть денег или камней вывезти. Потому и сбежал так стремительно. Нет, Андрей Степанович, теперь я вижу картину всю целиком. Всё- то там продуманно и рассчитано было. Всё наперед приготовлено.
― Но как же тогда нам найти его? Ехать в Израиль? Он наверняка и имя сменил.
― Конечно, сменил. Он не идиот! А ты вот что, проверь сначала больницу, крематорий и врача «скорой». Параллельно сделай запрос на всех лиц, отбывших в Израиль в последний месяц для любых целей, туризм, бизнес, эмиграция. В любом случае он должен был сделать новый паспорт.
25
Море штормило. Сильный холодный ветер поднимал огромные волны. Они мчались на берег, словно табун диких лошадей с белыми гривами из морской пены. Тучи застили небо. Всполохи молний зловеще освещали на мгновение подлунный мир. И тут же раздавался страшный грохот, точно сам Господь ударял сердито посохом о грешную землю.
Два человека, крепко взявшись за руки, медленно подвигались навстречу стихии. Тонкий мальчик и худой пожилой мужчина. Вот они зашли в воду. Вот она достигла их колен. Большая волна отбросила их назад, словно предупреждая, « С морем не шутят!»
― Аба, я не могу так жить! Не могу, Аба!
― Я тоже сынок… Мы вместе уйдем отсюда… скоро… очень скоро… и придем в мир иной, мир покоя и процветания! Держись за меня крепче, сын!
Они делали два шага вперёд, как большая соленая волна отбрасывала их назад. Однако они упрямо продвигались в кромешный мрак. Огромный вал накатил, накрыв их с головами, оторвал от земли и с яростью выбросил на песчаный берег. Дрожь пронимала их обоих.
― Аба, помоги мне встать… Не отступай! Мы уйдем вместе.
― Да, да, сынок, теперь мы всегда будем только вместе…
Они поднялись, снова сцепились руками и пошли прижавшись друг к другу, мокрые, холодные и отчаявшиеся в беснующуюся пучину.
И вдруг там, позади них, на берегу раздался крик:
― Назад!!! Остановитесь!!! Шай!!! Арье!!! Остановитесь!
Эзра Гур буквально летел над землей, черному аисту подобный. Полы его черного лапсердака развевались, а безжалостный ветер сорвал круглую шляпу и она, словно летающая тарелка, взмыла в воздух. Сбросив с себя одежду, оставшись лишь в белой сорочке с кисточками по нижнему краю её, он бросился в холодную воду. Огромным усилием он настиг беглецов! Он схватил обеими руками их за одежду, и тут невероятной мощи вал подмял и поглотил их и понес, но на сей раз не на берег, а в морские глубины.
― Шма Исраэль! Слушай, Израиль! Господь Велик! Господь Един! ― раздался голос раввина, словно из преисподней, – Назад! Господь поможет! Вернитесь! Шай! Арье!
Он кричал, кричал, глотая воздух и воду, не выпуская воротники пленников моря.
― Отпусти нас, божий человек! – прокричал ему в ответ Арье.
― Держитесь! Держитесь! Не гневите Бога! Господь поможет!
В это время на берегу уже мелькали огни фонариков и вой сирены полиции и скорой помощи. Уже бежали по мокрому песку молодые и сильные полицейские и парамедики разворачивали носилки. Но девятый вал словно решил наказать богоотступников! Он налетел бешеным зверем, злобно швырнул их на свой гребень и тут же с необыкновенной силою потащил к себе в мрачное холодное логово! Казалось, сопротивляться ему не было никакой возможности. С трудом вынырнув на поверхность, Эзра снова выкрикнул:
― Шма Исраэль! Господь приказывает вам спасться!
Арье, кажется, наконец, внял голосу божьего человека и напряг все мышцы своего натренированного тела.
― Отпустите меня! Давайте спасть Шая!
Он поднырнул под обессилевшее тело мальчика и вытолкнул его на поверхность. Ещё взмах руки, другой и он обнаружил почву под ногами. В этот же момент волна накрыла раввина и поглотила его. Арье продолжал бороться с волнами пока не почувствовал поддержку сильных рук полицейских. Они подхватили его и мальчика и потащили на берег. Только очутившись на песке, Арье заметил, что молодого раввина нет с ними. Он закричал полицейским, указывая на море, и повернулся было сам бежать спасть своего спасителя.
Но его нигде не было видно.
― Раввин, раввин, там!! – пытался объяснить он полицейским на русском и на немецком.
Сильные фары полицейских джипов, подъехавших почти к самой воде, осветили бушующее пространство. Ничего. В воздухе послышался стрекот вертолета пограничной охраны. Он мощным прожектом шарил по поверхности воды. И вдруг высветил белое пятно! Ветер не позволил вертолету снизиться и держаться устойчиво в воздухе, но к счастью подходил уже военный катер береговой охраны и обессилевшего, едва дышащего раввина извлекли из воды. Вертолет поднялся и улетел на базу. Спасательная операция закончилась. Море, как будто подустав, стало утихать. Гроза ушла на север. Арье и Шая, под вой сирены, уносила скорая помощь в госпиталь. Раввину Эзре оказывал помощь прямо на корабле военный санитар.
26
Номи строго посмотрела в глаза мужу. Было очевидно, что она сдерживает себя изо всех сил.
― Ты приехал сюда не умирать, Арье, а жить! Ты приехал сюда спасать нашего мальчика, а не сходить с ума! Как ты мог!?!
Она отвернулась к окну. Трудно было найти, пожалуй, зрелище печальнее, чем вид этих двух несчастных людей: молодой хрупкой женщины с пронзительным взглядом черных печальных глаз и убитого горем, худого старика, со впалыми небритыми щеками, постаревшего, казалось, ещё на столетие за эти несколько трагических минут. Номи замерла у окна, Арье сидел, словно окаменевшая мумия. И не было слышно даже шороха дыхания обоих. Это был их первый кризис отношений на новой земле. Наконец, Номи повернулась к нему лицом.
― Ты не имеешь права забирать его у меня! Не имеешь права! Это эгоистично без предела! Это противно всей нашей вере!
Она стиснула зубы, замолчала, но тут же продолжила.
― Я сбежала от тебя тогда, чтобы спасти его! Чтобы ты не потребовал от меня избавиться от ненужного тебе плода! Но он был нужен мне! Он мой! И не тебе дано право, забирать его! Даже если ты участвовал в его появлении на свет!
Он сидел недвижно. Состояние его можно было сравнить, пожалуй, с извергающимся вулканом без кратера. Лава, горячая, обжигающая, душащая текла куда–то внутрь, заполняя всё нутро его так, что действительно с каждой минутой ему становилось труднее дышать, а сердцу тяжелее биться.
Он сидел, понурив голову, как смиренный раб под ударами хлыста! Он никогда не выглядел так безобразно беспомощно! Так ущербно! Так нище! Страшное заключалось для него в том, что он осознавал это. Он понимал всю правоту её, но хуже было то, что он признавал свою вину и даже не пытался оправдать себя! А это означало, что он уже судил себя сам! А что может быть страшнее суда собственной совести?! Если, конечно, она ещё жива в душе человеческой!
