Станислав Родионов - Неудавшийся эксперимент
— И не ели люля-кебаб, — пошутил Рябинин.
— Только в юности баловался мясом. А теперь не ем. Вот овощи, молоко да грибы. Надо мной смеются, мол, обессилею. А я им толкую: возьмём хищника. Он ведь не сильный, его хватает лишь на один бой, только поймать да задавить. А лошадь? Вон какая выносливая. Потому что траву ест.
Рябинин глянул на часы: слушать было интересно, но они просидели уже всё утро. Его взгляда на часы старик не заметил.
— Никогда не курил и не пил. Увидишь сморщенного старика, ну, значит, курил да пил. Говорят, для аппетита. Что ж: всухую съем одну тарелку супа, а после рюмки — две? У меня аппетит и без рюмки хороший, я не больной, а две тарелки супа мне и не нужны.
Он выдернул из кармана пиджака огромный многоцветный платок, похожий на флаг какого-то государства, и торопливо высморкался, словно боясь, что его не дослушают.
— Есть мужички, — пьют: что в рот, что в з amp;рот. Вред от пьяниц большой, а ещё худший вред от рюмочников. Пьяница-то виден, он молодёжь отпугивает. А рюмочник весёлый, вроде бы и не пьяный, вот и притягателен. Мы любим бичевать вино. А это глупо и бесполезно. Раньше на Руси так говорили: «Не вино виновато, а пьянство». Надо так: довёл себя до пьяного состояния на людях — год тяжёлых бесплатных работ. Тогда б не вина боялись, а перелива. И человек держал бы себя в руках. Я про вино пословицу сочинил. Вот оцените: «Вино для мужчины — путь в преисподнюю, а для женщины — путь к его исподнему». Как?
Рябинин поговорил бы, с наслаждением поговорил бы о проблемах алкоголизма и обо всех других проблемах, которыми этот старик, видимо, был набит, как автомат монетами. Но уже минуло утро — уже доносилась из коридора одиннадцатичасовая радиозарядка. Нужно его перебить, хотя и опасно. Высказав своё, свидетель начнёт говорить о деле. Перебей его на своём, замолчит и на общественном. Свидетель не делит их встречу на процессуальные показания и на простую беседу — для него это серьёзный и цельный разговор со следователем. Рябинин помнил женщину, которой не дал выговориться о муже, и она умолчала о виденном преступлении…
И всё-таки нужно перебить:
— Василий Васильевич, вы обещали кое-что сообщить о краже из универмага.
Рябинину показалось, что старик слегка опешил. Он смотрел на следователя, силясь вникнуть в смысл произнесённых слов.
— Да-да, — запоздало согласился он чуть скороговоркой. — Видел лодку. Так на чём я остановился…
— Подождите-подождите. Где видели лодку?
— Примерно там, где вы вчера ныряли.
— И что эта лодка делала?
— Что делают лодки… Плыла.
— Куда?
— Наверное, на тот берег.
— А когда это было?
— Ночью.
— Василий Васильевич, вы такой интересный рассказчик, и вдруг заговорили односложно…
— Да нечего рассказывать. Не спалось, вышел погулять на бережок, а лодка уплывает. Вот и всё.
Рябинин понимал, что свидетеля больше интересовали разговоры на общие темы. Какое ему дело до кражи…
Свидетелей кража не интересовала — они посторонние. Не интересовала она и сторожа, которого, видимо, не тронула бы и летающая тарелка, опустись та на его будку. Списав похищенное, утихомирились и работники универмага. И только двое, инспектор уголовного розыска и следователь, не могли успокоиться.
В этом беспокойстве Рябинина удивляло его одиночество. Серьёзная кража, похищены крупные материальные ценности, уголовное преступление… Да что там ценности — бесценная жизнь, бывало, насильственно прекращалась. И государство, само государство, доверяло одному человеку во всём разобраться и принять необходимое решение — оно вверяло следователю судьбу чрезвычайного происшествия, именуемого уголовным преступлением. Разумеется, были товарищи и был надзор, но они были рядом, только рядом, и могли лишь помочь или поправить. В конечном счёте, следователь оставался с преступлением один на один, как хирург с оперируемым. И, как хирург за жизнь больного, только следователь отвечал за уголовное дело. В первый год службы Рябинина это пугало, лишая покоя и безмятежного молодого сна. Первый год службы остался там, за горизонтом времени. Но эта ответственность, взваленная государством на его не столь уж широкие плечи, продолжала грызть покой и напускать издёрганные сны.
— Я на месте не сижу ни минуты. Катаюсь туда, сюда, как колобок. Бегаю по квартирам, машинки чиню. Подхожу к лифту, стоит девочка лет двадцати, ждёт бедная, а я пешком по лестнице на восьмой этаж. В трамвай да в автобус сажусь только на большие расстояния, а две-три остановки скорее пройду, чем ждать. Эти молодые, которые акселераты, жить долго не будут, не-е-ет. Не хотят жить-то, не двигаются. В обеденный перерыв, коли бываю в своей конторе, знаете, что делаю? Уголь иду покидать для нашей котельной. А сотрудники слушают передачу «Для тех, кто не спит в рабочий полдень».
— Сколько людей сидело в лодке? — перебил Рябинин.
— По-моему, один.
— Вы его рассмотрели?
— Где там при лунном свете…
— Одежду заметили?
— Лодка далековато была. А ещё теперь модно всё на нервы сваливать. Мол, вредят здоровью, поскольку нервные клетки не восстанавливаются. Я думаю так: кто переживает, тот долго и живёт. Потому что он переживает. Вроде как через неприятности перелезает. Вроде как любого переживёт. Такой человек плюнет, переволнуется, а бодрость останется.
— Сколько было времени?
— Что-то начало третьего.
— У вас бессонница?
— Я сплю, как сурок. Но лунной ночью люблю побродить. Нарушаю режим. Нынче с этим режимом носятся, как курица с яйцом. Будь весёлым и проживёшь век. Скучные люди доживают только до пенсии. Им жить неохота. А весёлый не умрёт, не-е-ет, не умрёт…
— В лодке что-нибудь лежало?
— Да-а, была нагружена.
— Чем?
— Не рассмотрел. Навалено что-то посредине.
Мастер пытливо всматривался в лицо следователя, подрагивая бородкой. Рябинин знал, почему он всматривается: высматривает, не надоел ли своими разговорами. Старый человек боялся утомить молодого. Тогда кто же из них старше… И чем это мерить: прожитыми годами, крепостью тела или состоянием духа?
Эти последние — дух и тело — давно занимали Рябинина своей тайной несовместимостью. Человеческая душа, у кого она есть, не стареет да и не очень меняется. Стареет тело. Кто же это придумал душу упаковать в тело? Уж не природа ли?… Какая она выдумщица: дала нестареющему духу быстро стареющее тело. Да она шутит и поинтереснее — вот этому мастеру вложила такую душу, которая с годами молодеет. А ведь это несчастье — пережить своё тело. Иметь мысли, которые не высказать из-за одышки. Скрытно мечтать, боясь насмешек. Давить невыполнимые желания. Разглядывать туристскую карту и просить, чтобы тебя перевели через улицу…
Рябинин чуть не взялся за карандаш, потому что пришедшая мысль была уже цельной. Её стоило запомнить для дневника. И её стоило забыть ради спокойной жизни. Так: есть люди, несчастье которых в том, что с годами их тело всё больше стареет, а душа всё больше молодеет. Или так, проще: есть несчастные люди со стареющим телом и молодеющей душой…
Василий Васильевич что-то рассказывал, шевеля пальцами, похлопывая ладонью по столу и делая страшные глаза. Рябинин не слушал, поглощённый мыслями о старости.
…Но природа могла пошутить и наоборот, вложив стареющую душу в вечное тело. Он представил таких стариков: крепких, сильных, румяных, с потухшим ленивым взглядом, без забот и желаний. Это были бы уже не люди — это были бы торсы.
У природы был и третий путь, по которому она, кажется, и шла — душа старела вместе с телом. Логично. Справедливо. Даже разумно — твои желания угасают вместе с телом… Боже, какое тут разумие, если угасает человеческая душа? Да пусть всё угасает, пусть угаснет Солнце, рассыплется в прах Земля и рассеются наши кости, но останется человеческая душа — в теле или без него. Была бы душа, а остальное приложится. С чего он взял, что старики с молодеющей душой несчастливы? Да это самые великие люди на земле, ибо их душа победила медленную смерть своего тела. Один из этих стариков сидел перед ним и говорил, тыча перстом в свой галстук:…знаете, зачем приобрёл? Ходил на концерт, на ансамбль, когда сами поют и сами же играют. Запамятовал, как называется. Вроде бы «Ребята-разлюлята». Ребят действительно много, а девиц-то только парочка. Увидел их всех: ну ты, фу ты — ножки гнуты. Ребята без пиджаков, вместо галстуков рюшечки, а на ногах онучи. Одна девица в колготках, у второй спереди макси, а сзади мини. Запели песенку про птиц. Девицы поют слова, а ребята по-птичьи стрекочут: кто кукушкой, кто вороной, а кто «вью-вью-вью». Самое поразительное — хотите верьте, хотите нет — девчата поют грубыми голосами, а ребята бабьими. Очень мне понравились такие фокусы.
— Василий Васильевич, про эту лодку вам добавить нечего?
