Владимир Турунтаев - Методом исключения
— А вы к нему, похоже, неравнодушны?
— Это никого не касается! — сердито отрезала Смелякова и, помолчав, дрожащим от негодования голосом добавила: — И вас тоже!
Исчерпывающий ответ.
— Я только хочу понять, что заставляет вас скрывать очевидные факты, которые могут представлять интерес для уголовного розыска, — спокойно пояснил Бородин.
— Ну что я скрываю, что? — всплеснула руками Смелякова.
— Кое-какие неприятные подробности во взаимоотношениях супругов Морозовых. В частности, в начале декабря прошлого года, а точнее, восьмого числа, когда Ольга вернулась домой от Петрякова и заявила мужу, что отныне порывает с ним супружеские отношения…
— Не знаю, что там было у них… — едва слышно бормотала Смелякова.
— Ох, знаете, Нина Семеновна! — возразил Бородин.
— Ну, предположим, знаю…
— Вот и расскажите!
— Чего уж там рассказывать! — с досадой отмахнулась Смелякова. — Ну ударил он ее! Сердце-то поди живое. И что, думаете, переживала она из-за этого? По-моему, даже рада была: решила, что теперь ей все можно. Я считаю, сама она во всем виновата! Видела, что Иван выпивши был, могла бы и не выступать! Он ведь непьющий, до этого, пока они с Ольгой жили, капли в рот не брал. Ему нельзя вообще пить…
— Вам приходилось видеть его пьяным?
— С какой стати? Я ж говорю: до того раза Иван вовсе не пил! А рассказываю это с его и ее слов.
— А почему у него с первой женой не сложилось?
Смелякова удрученно покивала:
— Вот из-за этого и разошлись. Тогда он часто выпивал, ну и…
— Поколачивал жену?
Смелякова не ответила. Помолчав, продолжила:
— Потом, после развода уж, взял себя в руки. Что тут говорить: если б Ольга не повела себя так, никогда бы Иван не поднял на нее руку! И не искали б вы ее теперь. Сама она виновата, сама!
— Значит, Ольга сказала вам, что пошла домой?
— Так и сказала! — энергично подтвердила Смелякова. — А куда потом свернула, этого я не знаю!
— Ну что ж… — Бородин на секунду задумался. — У меня еще только один вопрос к вам, Нина Семеновна. Хотелось бы, чтоб он оказался последним.
Смелякова заметно насторожилась.
— Какой?
— А вот какой: почему вы сразу-то не сказали, что Морозова была у вас? И муж ее тоже скрыл этот факт.
— Он ничего не скрывал, — вступилась Смелякова за Морозова. — Он и сам ничего до сих пор не знает.
— Как так? — удивился Бородин. — Вы разве не сказали ему?
— Нет.
— Почему?
— Сперва растерялась. Когда он пришел и сказал, что Ольга дома не появлялась. Ну а потом я подумала, что, может, она по дороге изменила решение и опять подалась к этому, извините, засранцу. Жалко стало Ивана, так жалко…
— Вы только что говорили, что к Петрякову она вряд ли могла пойти, — напомнил Бородин.
— Это я сейчас так думаю, — сказала Смелякова. — А тогда сразу в голову стукнуло: к Петрякову опять пошла! Куда ж еще, если дома нет? Как тут ему скажешь, что Ольга собиралась домой пойти? Он и так сидит передо мной и плачет. Не стала я ничего говорить. А раз ему не сказала, то и вам…
— Интересная у вас логика! — усмехнулся Бородин.
— А что, теперь вам легче будет ее найти?
Бородин не стал отвечать. Молча подписал повестку и, протягивая ее Смеляковой, сухо попрощался.
В восьмом часу вечера в кабинет ввалился Юра Ковалевский.
— Без сенсаций, — лаконично отчитался он.
Бородин поморщился:
— Ты знай рассказывай, а насчет сенсаций я сам решу!
— В ночь на 1 января и позднее никто из жильцов Ольгу Морозову не видел. Что касается шума, то его хватало, поскольку во многих квартирах всю ночь работали телевизоры, а где-то пели и плясали. В одной квартире, этажом выше Морозовых, случилась пьяная драка: отец пытался учить уму-разуму взрослого сына, а тот, защищаясь, расквасил отцу нос. Милицию не вызывали, — подчеркнул Юра.
— Дальше!
— Пожилая женщина, проживающая в квартире этажом ниже Морозовых, рассказала, как после упомянутой драки, задремав, внезапно проснулась, услышав короткий вскрик, который больше не повторился. Женщина не могла сказать с уверенностью, вскрикнул ли кто-то на самом деле и чей был голос, мужчины или женщины. Супруг ее, спавший в той же комнате, ничего не слышал и убежден, что его жене этот вскрик привиделся во сне. Так уже было не раз. Однажды проснулась оттого, что будто бы кто-то ее поцеловал…
— В какое время она проснулась? — спросил Бородин.
— На часы она не поглядела. Где-то, говорит, в четыре или начале пятого.
— Вот почитай-ка! — Бородин перебросил ему на стол объяснение Смеляковой.
Прочитав его, Юра заключил:
— Мне кажется, она все-таки пошла к Петрякову.
— Не заходя домой?
— Может, и зашла.
— А потом куда девалась?
Юра пожал плечами.
— Надо точно установить, заходила она домой или нет, — сказал Бородин. — Завтра снова поговорю с Морозовым, — и ворчливо добавил: — Вешают, понимаешь, лапшу…
— Если она была дома, то почему он Смеляковой-то об этом не сказал? — спросил Юра.
— Видно, совестно было признаться, что опять навесил любимой женушке «фонарь», — рассудил Бородин и поглядел на Юру с шутливым осуждением. — А тебе, друг мой ситный, жениться надо, тогда не будешь задавать детских вопросов! С Леной-то уже познакомился?
Юра улыбнулся:
— И даже кофе попили!
Он хотел еще что-то добавить, но в это время дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Иннокентий, старший оперуполномоченный из группы по тяжким преступлениям.
— Серега, у тебя есть?.. — и он завершил фразу щелчком по горлу.
— По какому случаю? — поинтересовался Бородин, догадываясь, впрочем, что речь пойдет о «сынках». Выдвинув нижний ящик стола, он извлек из него опорожненную на две трети бутылку с загадочным напитком «Империал».
— Расслабляйся, Кеша. Что там было-то?
— Много чего, — сказал Иннокентий, доставая с сейфа стаканы.
Бородин вылил в один стакан все содержимое бутылки и пододвинул Иннокентию. Тот опорожнил стакан единым духом, крякнул и повел рассказ:
— Чтоб вам понятно было: ночью к Марине во время дежурства пришла женщина…
— Это мы знаем, — прервал его Бородин. — Домбровская при мне докладывала Феоктистову. Вы туда, к «сынкам», приехали, и что дальше было?
— Произвели, значит, обыск. Нашли дубленку и сапоги. Те в отказ: купили, дескать, на свои кровные, заработанные в зоне. Но женщина уже опознала голову…
— Ты смотри! — поразился Бородин. — Ну Марина! Тут ходишь, ходишь, никакого просвета не видишь, а она — раз! Не сходя с места. Как тот астроном.
— Слушай дальше! — потребовал Иннокентий. — Запросили мы экспертов. Они облазили всю квартиру и лестничную площадку. Улик вот так! — он полоснул себя пальцем по горлу. — На топоре само собой. А что на лестничной площадке было, ты себе представить не можешь!
— Ну да, я только и видел, как курицу режут! — обиделся Бородин.
— Какая тебе курица! Там будто быка резали! По всей лестничной площадке кровь, кровь, кровь!.. В щелях так прямо сгустками…
— Признались?
— Куда ж им деваться было? — Иннокентий сокрушенно помотал головой. — Просто, знаешь, оторопь берет: на лестничной площадке рубили человека топором на куски, и хоть бы кто из жильцов выглянул…
13
Домой Бородин пришел часов в десять. Отдал жене получку, поужинал и подсел к телевизору, а Чарли устроился у его ног.
Спросил у старшего про отметки в школе. Тот отмахнулся, по-взрослому морщась:
— Не мешай!
Показывали паршивый американский боевик.
— По русскому, небось, пару схватил?
— Да нет! — не сводя глаз с экрана, снова сердито отмахнулся сын.
— А по математике?
— Не спрашивай сейчас ни по чему! — уже по-ребячьи завопил тот.
Бородин почел за лучшее оставить его в покое и отправился в спальню. Там жена, сидя бочком на застеленной кровати, с задумчивым видом разглядывала разложенные по достоинству купюры.
— Дама бубен сварила бульон? — подначил жену Бородин.
В ответ последовал тяжкий вздох.
— Изжарила десять котлет?..
— Тут котлеты тебе!.. — горестно проговорила жена. — Сливочное масло уже по двадцать тысяч кило.
— Будем лапу сосать, — сказал Бородин.
— А парни как? — с укором посмотрела на него жена. — Они-то как расти будут?
— Вырастут, — пообещал Бородин.
И подумал: если Ольга Морозова жива, чем она кормится, не работая? При таких-то ценах…
Около пяти утра он открыл глаза с острым чувством недовольства собой. Соскочив с кровати, в одних трусах пошел на кухню, спустил из крана холодную воду, наполнил эмалированный ковшик и поставил на огонь.
Пил кофе небольшими торопливыми глотками, и по мере того, как мысли прояснялись, недовольство собой теряло остроту. Всегдашний спасительный аргумент: если б всегда и все делалось без ошибок и просчетов, то раскрываемость преступлений была бы близка к ста процентам. А так даже думать неохота: по тяжким — около сорока…
