Элмор Леонард - Бандиты
— Пару раз приводил.
— А еще кое-что скажите — вы когда-нибудь ложились сюда с девушкой? Вот сюда?
— Да ты что? — воскликнул Джек.
— Тут так красиво. Мягко. — И она снова принялась гладить бежевый креп внутри гроба.
— Это же гробы, Амелита, — напомнил он ей.
— Я знаю, что гробы. Я никогда раньше не видела, какие они внутри. Словно маленькая кровать, да?
— Давай сядем, обсудим все это, что ли, — пробормотал он, окончательно теряясь.
— У вас в комнате? Да, это будет мило, — прощебетала она, изящно склонив голову.
Еле сдерживаясь, Джек сказал ей:
— Если б это была моя идея, спасать тебя, вытаскивать из всей этой истории…
— То что?
— Я бы уже давно плюнул на тебя.
— Вы на меня сердитесь? — удивленно нахмурилась она. — Почему?
Он уже не сердился. Он просто буркнул:
— Ладно, пошли, — и выключил в комнате свет. Они прошли по коридору, миновав комнату Джека и приемную, и попали в кабинет Лео.
— Сестра Люси позвонит, когда освободится. Если до вечера не позвонит, ляжешь спать вон там.
Он кивком указал на потертый диван с растрескавшейся кожей, древний, как сама контора «Муллен и сыновья».
Амелита послушно уселась на диван и спросила:
— А почему вы так ее называете?
— Как? — переспросил Джек, косясь на хаос, царивший у Лео на столе. Письма, деловые записи, у телефона лежат бланки вызова. Ни одного заполненного бланка. Слава богу, на сегодня больше дел нет.
— Почему вы называете ее «сестра Люси»? Она уже больше не монахиня. Просто Люси, Люси Николс.
Джек быстро поднял голову и уставился на девушку, привольно устроившуюся на старом диване Лео. Что она такое говорит?
— То есть как это — больше не монахиня? Я называл ее «сестра Люси». — Он помолчал, припоминая. — Точно, называл, и она не стала меня поправлять.
— Она привыкла, чтобы к ней так обращались.
— И эти парни в миссии — они тоже называли ее «сестра». Я сам слышал. И Лео, мой босс… — Тут Джек остановился, соображая, идет ли Лео в счет. Пожалуй, нет. Лео просто решил, что Люси — монахиня, раз она жила в миссии в Никарагуа.
— Про них я ничего не знаю, — гнула свое Амелита, — а про Люси точно знаю, что она теперь не монахиня. Раньше была, а теперь — нет. Сами подумайте, если б она все еще была монахиней, стала бы она надевать джинсы «Кельвин Кляйн»? Я тоже такие куплю, когда поеду в Лос-Анджелес.
— Да, насчет джинсов я уже думал.
— Точно куплю, как только приеду.
— Откуда ты знаешь про нее? Она сама тебе сказала?
— Сказала в машине, когда мы ехали из Никарагуа. Сказала, больше не будет монахиней. Больше не могу, говорит.
— Так и сказала?
— Я же говорю — так и сказала.
— Ты уверена?
— Сам спроси, если не веришь, — огрызнулась Амелита. Взгляд ее рассеянно блуждал по комнате, задержался на лицензии Лео в рамочке на стене, вернулся к Джеку. Джек так и стоял у стола. — Когда она была монахиней, она была очень милая. Самая милая из всех в «Саградо Фамилия».
— А теперь разве нет?
— Да, но теперь она стала совсем другой. С ней что-то происходит.
Наконец телефон зазвонил.
— Джек? Это Люси. — Он не сразу ответил, и она еще раз окликнула его: — Джек!
— Как прошел обед?
— Я бы хотела рассказать. Но не по телефону.
— Креветки с пивом?
— Наверное, я больше не буду встречаться с отцом. Никогда. Как Амелита?
— Все в порядке. Что случилось?
— Мне нужно поговорить с тобой. — Голос у нее был вроде бы прежний, но в нем чувствовалось напряжение, словно Люси с трудом сдерживала дрожь. — Привези Амелиту, если тебе не трудно… Я дома, у мамы, Одубон, сто один, по ту сторону парка.
— Я знаю это место. Ты там одна?
— Со мной Долорес, наша экономка… Приезжай поскорее, только не на катафалке. Будь поосторожнее.
— У меня есть машина, — сказал он. Немного подождал и произнес, впервые к ней так обращаясь: — Люси!
— Да?
— Сейчас мы приедем.
6
Люси провела Джека по коридору, увешанному какими-то расплывчатыми портретами и заключенными в рамку снимками карнавальных празднеств, через залы и столовые — затемненные, строго официальные — на застекленную террасу, изображавшую из себя уголок тропического леса. Обои украшал золотисто-зеленый рисунок из банановых листьев, стоявшие на полу гигантские зеленые пальмы и папоротники в кадках жадно поглощали свет, ротанговую мебель украшали зеленые же подушки, под потолком вращался вентилятор, а за дымчатым стеклом бара приветливо мерцали ряды бутылок. На низеньком кофейном столике стоял стакан шерри. Люси, одетая в белую блузу, широкие бежевые брюки и сандалии, была тиха и приветлива. Предложила Джеку самому налить себе выпить — он выбрал водку, бросил в стакан несколько кубиков льда, — дважды переспросила, не голоден ли он, ведь Долорес будет готовить ужин для Амелиты и могла бы заодно накормить и его.
Джек отказался. Люси сообщила, что Долорес успела сегодня побывать в церкви. Долорес, добавила она, с незапамятных времен ходит в негритянскую баптистскую церковь на Эспланаде. Долорес научила ее протестантским песнопениям. Мама даже вздрагивала, когда они принимались распевать псалмы на два голоса. Джек, отхлебнув глоток, внимательно посмотрел на свою собеседницу:
— Так вы больше не монахиня?
— Теперь уже нет, — ответила она.
— А я называл вас «сестра».
— Назвали пару раз.
— Теперь вы говорите по-другому.
Она улыбнулась, недоумевая.
— В смысле, не так, как днем.
— Дайте мне попробовать это, — попросила она, указывая на его стакан. Джек протянул ей стакан с водкой, она осторожно отпила, проглотила, выпятив прелестную нижнюю губку. Разочарованно покачала головой: — Нет, водку я все равно пить не могу.
— Вы хотите заново все попробовать?
— Вернувшись в Новый Орлеан, я сразу позвонила маме, попросила телефон ее парикмахера. Целый год готовилась к этому и наконец решилась сделать себе перманент. Думала: завью волосы мелкими колечками, полностью сменю имидж. Мне казалось, надо как-то собирать себя из кусочков. Договорилась с парикмахером. И, только сидя в кресле и глядя на свое отражение в зеркале, я поняла: перманент — это не то.
— В каком смысле?
— В смысле — он мне не нужен. Я и так уже стала другой. Вы же сказали, я даже говорю по-другому. То есть я уже не тот человек, каким была год назад, да что там, даже сегодня днем. Я меняюсь. Сейчас я еще не такая, какой должна стать.
Она сидела на расстоянии вытянутой руки и казалась теперь Джеку не такой высокой, как днем, в туфлях на каблуках.
— Это вы правильно решили, — похвалил он девушку. — Вам так лучше, без перманента. — Помолчав с минуту, он добавил: — Когда я вышел из «Анголы», я думал первым делом одеться понаряднее и прямиком в бар «У Рузвельта», точно и не отлучался никогда. Но вышло по-другому. Был у меня приятель, Рой Хикс, освободился вместе со мной. — Джек невольно улыбнулся, вспоминая. — У него была такая манера: уставится на тебя, вроде ничего особенного, но чувствуется — он словно спрашивает, готов ли ты к смерти. А ростом невелик.
Люси улыбнулась ему в ответ, но улыбка тут же погасла:
— Вы же сказали, что дружили с ним.
— Ну да. Рой научил меня вести себя в тюрьме. Нет, на меня он так не смотрел, этот взгляд он приберегал для парней, которые цепляли его, забывали свое место, понимаете?
— Думаю, да.
Джек снова улыбнулся, заранее смакуя свой рассказ. Он видел, что губы Люси вновь готовы к улыбке, он был уверен, что сумеет ее повеселить. Это придавало ему уверенности. Перед этой девушкой можно и покрасоваться, эта роль была ему приятна и естественна. Вместе с тем он чувствовал, что ей можно рассказывать обо всем.
— Добрались мы до Нового Орлеана, и Рой заявил, что у него тут есть дела и что я должен ему помочь. Взяли такси и поехали в район новостроек — в пригороде, знаете? Подходим к двери, Рой барабанит кулаком — да, забыл сказать, Рой Хикс был в свое время копом, но об этом нужно рассказывать отдельно.
— Как он попал в тюрьму?
— Я же говорю — об этом надо рассказывать отдельно. Тоже неплохая история. Так вот, мы стучим, нам открывает чернокожий, на вид вроде знакомый. Нас он к себе не звал, но как увидел, отступил в сторонку. Мы вошли, там сидят еще трое чернокожих. Я уже потом выяснил, что это был притон наркоманов. Черт, думаю, что я тут делаю, а Рой говорит чернокожему, который заправляет заведением: «Малый, руку давай», но тот не хотел пожимать Рою руку. Тут я наконец сообразил, где видел этого парня: он тоже был в «Анголе», его выпустили за полгода до нас. В тюрьме он собрал перегонный аппарат и варил зелье из всего, что под руку попадется — из фруктов, риса, изюма. Жуткое пойло. Ничего, покупали, и Рою доставалась половина прибыли — он вроде как выдал этому парню лицензию. — На лице его слушательницы вновь проступило недоумение, и Джек пояснил: — Рой заправлял нашим отделением. Отделением общего режима. — Как ей объяснить? — В общем, в тюрьме так заведено. Ну и вот, Рой говорит ему: «Малый, руку давай», и еще пару раз повторил, пока тот наконец не протянул ему руку, а Рой вывернул ему руку, завел ее за спину и вытащил у парня из штанов пушку. Те трое уставились на нас, а Рой выкручивает парню руку и объясняет: он-де остался ему должен, когда вышел из тюрьмы, а с тех пор на должок набежали проценты, так что теперь с него причитается две штуки баксов. Тот говорит: «С ума, что ли, сошел, это же тебе не тюряга, здесь играют по другим правилам», а Рой говорит: «Мои правила еще никто не отменял, гони монету». — Он и голоса не повышал, ничем ему не угрожал, но парень выложил-таки денежки.
