Татьяна Полякова - Чудо в пушистых перьях
Дальнейшие папины философские искания я уже наблюдала на расстоянии, но была в курсе. Теперь папа изучал жизнь алкоголиков и так углубился, что я начинала испытывать беспокойство. Незадолго до этого в жизни папы появилась Земфира, и в дом он алкашей не приглашал, да те бы и сами не пошли, потому что страшно боялись Земфиру. Когда папа с ней познакомился, ее звали Эсмеральдой, она гадала на картах и имела кое-какие неприятности с налоговой полицией. Примерно через месяц Эсмеральда отрешилась от карт, стала Эльвирой и гадала на кофейной гуще, но неприятности не прекратились. Теперь папулина подруга решила, что гуща не актуальна, перешла на магический кристалл и звалась, соответственно, Земфирой. Дела ее шли очень неплохо, и налоговая полиция вроде бы угомонилась, что позволило папе как следует углубиться в жизнь алкоголиков.
Надо сказать, что рядом с папой всегда была женщина, готовая помочь. Не повезло ему только с мамой. Женщин в папиной жизни было много, и каждая считала своим долгом освободить гения от мыслей о хлебе насущном. При всей любви к папуле я не очень понимала, чем он так тревожит женские сердца, но всех папиных женщин почитала, а со многими дружила, даже после того, как они, утомясь от папиной гениальности, нас покидали.
Земфира была рекордсменкой, и я ее очень любила, потому что человек она была добрый, и за три года мы успели привязаться друг к другу. Направляясь к папуле, смело рассчитывала на совет, — если папа не в форме, так хоть с Земфирой поговорю.
Папина квартира располагалась в пятиэтажке, типичной для сталинских времен. В народе такие дома прозывались «сталинками». Дом в основном заселяла творческая интеллигенция и бывшие партработники. Пятиэтажка производила впечатление высотой потолков в квартирах, чистеньким парком под окнами и коллекцией памятных досок на фасаде. На одной, из красного гранита, было написано, что в доме трудился и умер мой дед, а папулин отец. От него нам досталась эта квартира, кое-какие сбережения, антикварная мебель и картины. К настоящему моменту сохранилась лишь квартира, все остальное было утрачено во время папиных экспериментов. Дед мой тоже был художник, как и прадед. Прадед, кстати, преподавал в художественной академии, дружил практически со всеми знаменитостями своего времени, а в нашем городе оказался во время войны в эвакуации. После окончания войны в столицу он не вернулся в силу разных причин, в основном из-за пошатнувшегося здоровья.
Если верить папуле, прадед вывез с собой в эвакуацию одну из картин Филонова. Картин у прадеда, подаренных друзьями-художниками, была тьма-тьмущая, но он лишился их после бомбардировки, превратившей его квартиру в груду камней, и только Филонов каким-то чудом уцелел. Прадед привез его в наш город, передал по наследству деду, а тот, само собой, папуле. Папа картиной очень дорожил и любил повторять, что я богатая невеста, потому что Филонов — мое приданое, и как только я сподоблюсь… если честно, я не очень верила папуле, то есть я ему верила во всем, что не касалось денег, так что в отношении приданого иллюзий я не питала.
Филонов висел у нас в гостиной и радовал глаз всех приходящих. У меня же картина вызывала обоснованное беспокойство. Сама я в живописи не сильна, но, живя рядом с гением, кое-чему научилась, оттого была уверена, что Филонова папуля нарисовал сам. Тем более что в раннем детстве эту картину я точно не видела. В кабинете деда висела совсем другая, которая благополучно исчезла еще до первого папулиного эксперимента по изучению жизни. Но спорить с папой мне не хотелось, и, услышав в очередной раз о том, что я богатая невеста, я благодарно улыбалась и кивала в знак согласия, а глядя на Филонова, вздыхала, бормоча: «Восхитительно», почему-то заставляя тем самым папулю хмуриться. Конечно, то, что я не пошла по его стопам, папу сильно огорчало. Много раз он пытался приохотить меня к занятиям живописью. Рисовать я любила, но одна мысль о том, чтобы стать художником, вызывала у меня тошноту.
Постоянное общение с гением отбило у меня всякую охоту к творчеству. Я уже в детстве решила, что буду врачом, поваром или портнихой. А так как из-за дурацкого имени, данного мне мамулей, сверстники постоянно меня дразнили, их обществу я предпочитала кошек. По окончании школы стало совершенно ясно: мне одна дорога — в ветеринары, вот по ней я и отправилась. Только не подумайте, что у меня какие-то претензии к мамуле, папуля-то собирался назвать меня Электрой, так что мне еще здорово повезло, что мама настояла на своем.
Я пересекла сад и вышла к первому подъезду, взглянула на гранитную доску и кивнула:
— Привет, дедуля. — После чего вошла в подъезд и по лестнице поднялась на второй этаж.
Дверь в квартиру папули была украшена бронзовой табличкой, на которой значилось: «Щербинцев А.В., философ». Я пожала плечами и позвонила. Никто открыть мне не пожелал: папы, скорее всего, нет дома, а если у Земфиры сеанс, то ее лучше не беспокоить. Я открыла дверь своим ключом и вошла в огромную прихожую. Из ближайшей комнаты до меня донесся голос Земфиры.
— Ваши завистники плетут интриги… — вещала она.
Я проскользнула в кухню, на мгновение увидев в открытую дверь Земфиру перед ее магическим кристаллом, водруженным на деревянную подставку, а напротив нее сидящую на ковре даму среднего возраста, насмерть перепуганную. Лицо ее в свете свечей было бледным, лоб потным, а губы дрожали.
Войдя в кухню, я вспомнила, что завтрак мой оставлял желать лучшего, и полезла в холодильник. За что я особенно любила Земфиру, так это за ее кулинарный талант. Плотно закрыв дверь, я разогрела голубцы и приступила к трапезе. Минут через двадцать раздался зычный голос Земфиры:
— Василиса… — И я пошла на зов.
Земфира расположилась в комнате, которая когда-то была детской, а теперь стала чем-то вроде кабинета папулиной подруги. Плотные шторы на окнах, не пропускающие дневного света, стены сплошь покрыты коврами, на полу подушки, подставка с магическим кристаллом, сосуды для ароматических палочек и маска неизвестного божества довольно свирепого вида.
— Свет включи, — сказала Земфира. Я включила люстру, а она пожаловалась:
— До чего баба бестолковая попалась, не чаяла от нее отделаться, все ей расскажи да объясни. Нет у людей фантазии, работаешь без удовольствия.
Я сочувственно кивнула, усаживаясь на парчовую подушку. Земфира — тучная дама в цветастом широком балахоне, в черном парике с волосами до пола, с повязкой на лбу — походила на упитанного индейца. Впрочем, даже в таком виде она казалась мне симпатичной круглолицей толстушкой со смеющимися глазами.
— Как дела? — спросила Земфира, по привычке уставившись в магический кристалл.
— Плохо, — ответила я.
— Мужик в шляпе и плаще? — вздохнула Земфира. Я приподнялась и на всякий случай уставилась в магический кристалл. — Не дури, — осадила меня папулина подруга, — мне сегодня бабка звонила.
— А-а, — успокоилась я, устраиваясь на подушке.
— Папулю опять похитили инопланетяне, — вновь вздохнула Земфира. — Утром Михалыч прибегал за выкупом.
— Много просил?
— Сто пятьдесят рублей.
— Значит, папа не надолго в отключке…
— Хочешь с ним поговорить?
— Если за выкупом прибегали сегодня, вряд ли получится.
— Почему? — обиделась за папулю Земфира. — Может, повезет, и папа придет в себя.
— Может, — неохотно согласилась я. — Давай я тебе все расскажу?
— Давай, — кивнула Земфира.
Ну я ей тут же все рассказала: и про вечеринку, и про Шляпу, и про его труп в багажнике.
— Папе этот белесый не понравился, — закивал а Земфира, выслушав меня. — Он вернулся с вечеринки и первым делом сказал: «Василисе он не пара. Прохвост, а может, и похуже». Ты знаешь, как папа видит людей. У него дар. И если папа говорит «прохвост», значит, парень еще хуже.
— И чего? — почесала я нос.
— Пусть сам со своим трупом разбирается, а ты не лезь. Не твое это дело. Не ты его туда запихала, не тебе о нем беспокоиться.
— А милиция? — охнула я. При слове «милиция» Земфира непроизвольно поморщилась.
— А на этих вообще наплевать.
— Но ведь человека убили… может быть… или он сам умер.
— Он что тебе, родственник?
— Нет.
— Ну и чего ты о нем хлопочешь? Конечно, это вопрос морально-этический… С таким вопросом непременно надо обратиться к папе, но я, со своей стороны, очень бы рекомендовала никуда не лезть. И бабке скажи, чтоб сидела тихо, не ровен час… — Земфира в досаде махнула рукой, поднялась, стащила с себя парик с повязкой и позвала:
— Пойдем сожрем чего-нибудь.
— Я голубцы ела.
— Понравились?
— Очень.
— Слава богу. Ну не хочешь есть, так чаю попьем. У меня клиент через час по записи, времени достаточно.
Мы пили с Земфирой чай и вели неспешную беседу. Пить чай Земфира предпочитала в гостиной, сидя в мягком кресле перед антикварным столиком на гнутых ножках.
