Антон Французов - Нешкольный дневник
— А, ссука-а! Думаешь, самая крутая! Шампуней, бля, накупила, всяких гелей-хуелей!
Он сильно был пьян, ее же мотало из стороны в сторону, как бесформенную боксерскую грушу под ударами.
— Ты мне… вввот скажи, — ты что же, думаешь, что если… мне тут, бля, маякнули, как ты, курва проблядная, лавэ нарубаешь. Че, думаешь на манде в рай небесный въехать?
Он грубо схватил меня рукой за горло, облапал за грудь; от пего несло жуткой сивухой, у меня даже тошнота к горлу подкатила, я рванулась, полетели клочья пены, я его ударила-<нрзб> Коля, крякнув, опустила мне на голову шампунь.
Если бы не бабка, они, наверно, надругались бы надо мной прямо в ванной. Она, эта кобыла, держала в руке туалетный ершик, нацеливалась. Я к тому моменту многое и многих повидала, но такой откровенной и ничтожной гнуси, как мой братец и его Коля… нет. Даже покойный Костик Бабка ударила братца ботинком, он повернулся и начал ее методично избивать.
<нрзб> ускользнула.
Я рассказала о брате Генычу. Гена Генчев, мой сутенер.
Только не надо думать, что он такая тварь и недочеловек, гели его профессия сутенер, сутер — как говорят сокращенно.
Он был высоченный, тощий, курчавый. С огромным носом. Его принимали за еврея, хотя он был болгарин: Генчев, типично болга <не дописано> Хороший человек, Геныч. Он обо мне заботился больше, чем моя собственная мать. Сначала меня это пугало, потом настораживало, я думала, что его и Витьки, водилы, шкурная выгода, его корысть вкладывается в эту заботу. Но когда мы едва не попали на «прием» в «Аисте», когда нас с Иркой едва не вынули из машины под дулами пистолетов — он успел все-таки маякнуть «крыше», нас сняли с попадоса. Хорош, говорю, Геныч насиловал меня только два раза, да и то практически по обоюдному согласию. Так вот, я сказала Генычу о брате, и он предложил припугнуть. Брат после этого только шипел, но и смотреть в мою сторону боялся. Я успокоилась, но, как оказалось, зря я его недооценивала, братишку.
Зря.
Было это, когда я закончила первый курс. Город варился в удушливом, прогорклом мареве лета. Как раз случился обвал, какой происходит раз в несколько лет. Спрос на покупную любовь резко превысил предложение, блядские конторы сыпались, не успевали справляться с наплывом всех желающих. Хозяева потирали руки, но работали-то не они, да и не руками. Я — кроме как в самом начале, и то месяца два, — никогда не работала на общих основаниях, а только по индивидуальным заказам, почти никогда не бывала по работе в саунах и клубах, а обслуживала чинарей из администрации и бизнес-папиков из тех, кто был в «белом» списке и никогда не светился «приемами». К тому же я была личной любовницей Хомяка (когда он был в городе), так что заурядный эскорт по грязным притонам мне не грозил. Но тут был аврал: многие из хозяйского сходняка бросили на погашение спроса все свои резервы, всех наличных девочек, даже своих любовниц швырнули на блядовозки. Так поступил и Хомяк Он временно перевел меня к «си-кухам», как презрительно именовали такие, как я, «элитки», прочих — рядовых — ударниц полового фронта. Но до поры до времени меня держали в резерве. Надо сказать, что мне пришлось солоно: тупые бляди, к которым меня угораздило попасть, сожрали бы меня с потрохами, если бы в качестве сутера в мою новую бригаду не воткнули Геныча, а в качестве водилы — Витьку. «Сикухи» бы меня съели. Одна из них заявила мне, чтобы я не корчила из себя Анну Каренину. Не знаю, что она имела в виду, особенно если учесть, что она считала, что «Анна Каренина» — это такой американский фильм. (Кстати о птичках: папа этой шлюхи работал на железной дороге.)
Жуткое вечернее марево обволокло первый мой «прием».
Для тех, кто не знает, что такое «прием», для этих счастливцев и счастливиц, не знающих об эскорт-услугах ничего сверх жеманных строчек типа «Досуг. Выезд. Апартаменты» или «Романтические встречи. Делаем все» — поясню, что такое «прием». «Прием» — это когда тебе отказываются платить. Просто считают, что блядям платить западло, что они на то и бляди, чтобы их пользовать во все дыры, избивать, харить паровозом отнюдь не под музыку Вивальди. Вот такие они понятийные, эти мужики. Киллер — работа почетная, путана — грязная, и с нее даже как-то лавэ стричь западло, хотя, по сути, и киллер, и проститутка продают себя: он — свои боевые навыки, умение стрелять, она — свое искусство в постели. Одно и то же, но какой разный подход.
Я сидела в машине с Генычем и говорила по телефону с Хомяком, который в тот момент соскочил в Москву, он сказал, что выставление меня на панель на общих основаниях — это явление временное, что завтра же меня отправят на загородную виллу к одному чинарю, вице-спикеру облдумы, а потом мы поедем в круиз по Средиземному морю. Загранпаспорт на мое имя и путевки у него якобы уже в кармане. Как раз в этот момент Генычу скинули на пейджер срочный заказ, из «Карусели», бывшего спорткомплекса «Торпедо». «Карусель» была напичкана разнокалиберными массажными (в самом деле массажными, без блядства) кабинетами, соляриями, парикмахерскими, тренажерными залами, саунами, прочими сервисными шарашками. Я там последний раз была, когда «Карусель» еще называлась спорткомплексом «Торпедо», где занималась в группе гимнастики.
В «Карусели», по словам Геныча, «приемов» быть не могло, потому что там был знакомый начальник охраны, сам имевший пай в «Виоле». Заказывали двух девочек Наши все были на заказах, никого свободных. Геныч позвонил в контору и выяснил, что в «Карусели» устроили «конкурс красоты», что туда свозят телок с нескольких контор, но что особенно желают «виоловских», «элиток».
— В «Карусель»? — сморщилась я. — Там, наверно, какие-нибудь уроды засели. Что, меня?..
Геныч оглядел меня сурово и сказал:
— А больше некого, Катя.
— Да им же две требуются. Может, прокатят «паровоз», потом ходи на полусогнутых! — энергично завозражала я.
Геныч шмыгнул носом и сказал:
— Ты вот что, дорогая. Я, конечно, к тебе хорошо отношусь, но только скажу, что зажралась ты. Заказ есть заказ, работа есть работа, Максимовна меня по головке не погладит, если продинамим. Поехали, Витюша! — кивнул он водиле. — «Карусель» всегда чистая была, в «белом» списке. Тем более туда сегодня уже выезжали из других контор. Так что не трынди, Катька.
Я ответила, что если бы он знал, то не стал бы говорить, что я зажралась. Под тем, что он не ЗНАЛ, я, разумеется, имела в виду не два с половиной года работы в элитном эскорт-агентстве, а шоковую терапию и повальное клиническое блядство в больнице, убийство на моих глазах Сивого, который чуть меня не изнасиловал, и Миши Степанцова, которого я. сама насиловала, даже когда он того не очень хотел <нрзб> мочилово в квартире Костика, потерю Романа… но хорошо, что я ничего этого не стала Генычу говорить, да он и не слушал меня.
Подъехали мы на заказ ровно в полночь, как сейчас помню. У «Карусели» с потухшими фарами стояло несколько машин, в одной из них сидел худой лохматый парень, в котором Генчев признал водилу одной из конкурирующих контор. Тот ему сказал, что «приема» нет, но что подобрались в «Карусели», какие-то сексуальные монстры, уже пятый эскорт вызывают. Но платят, кого отбирают если. Вроде как гуляют знакомые Феди Федорчука, начальника бригады охраны: он из всех «секьюришек» один, друзей принимает и вот развлекает.
— Откинулись на днях, — сказал он вполголоса Генычу. Я расслышала, но тогда смысла сказанного не просекла. А следовало бы.
Против всех правит Геныч меня не оставил в машине, чтобы проверить, все ли чисто и действительно заказ на «прием» не тянет. У них с Федорчуком все на доверии было, так что он сразу меня повел.
Заказчики в сауне сидели, за столом, разной хренью заваленным. Странный стол был: с дорогущим коньяком соседствовала паленая водка, а на гору блинов с красной и черной икрой и сметаной накинули квелой капусты, которую уважающая себя свинья и жрать-то не будет. Трое их было: Федя Федорчук, я его и раньше у нас в конторе видела, здоровый такой бычара с тату на плече, мрачный он сидел, расцветал тифозными такими розочками на щеках. Двое других на зэковщину мутную смахивали — небритые, с синими наколками, глаза как две щелочки, у одного шрам косой через все лицо, рот перекривился, и оттого похож этот расписной дядя на экспонат из питерской Кунсткамеры. Федя Федорчук и тот, что со шрамом, смолчали, когда мы вошли с Генычем, а третий затеребил свои причиндалы, он голый был совсем, заорал высоким, бритвенным голосом:
— А, соску еще одну пригнали! — Лицо у него синее было, как от удушья. — Ты, фраерок, образом не свети, все, базарю, глянцево будет, — кивнул он Генычу, который к ним вплотную подошел и разглядывал клиентуру.
Мне все это сразу не понравилось, особенно если учесть, что мужик со шрамом не пьяный был, а вмазанный скорее — глаза совсем безумные. Геныч, кажется, то же самое испытывал, потому что сказал Федорчуку:
