Миермилис Стейга - Последняя индульгенция
– А вздумает он на тебя пожаловаться, сам же и схлопочешь.
– Это уж точно. Не впервые. Ну, что будем делать?
– Присядь! – Стабиньш потянул его за полу. – Насколько я знаю, Зиедкалис нигде не работает, и уж если он дома, то рано утром никуда не побежит. Давай лучше прикинем, с какого боку к нему подойти. Переть наудачу нельзя. Если он в это дело запутан – вспугнем, и весь наш труд пропадет.
– Если побежит, значит, виноват, поймаем, сознается, – благодушно улыбался участковый инспектор.
«Ни дать, ни взять – Швейк! – мелькнуло у Улдиса. – Швейк, да и только!»
– Логично, – сказал он вслух. – Ну, а если он замешан в чем-то другом?
– Сознается в этом, и все будет ясно.
– А если не сознается?
– Задержим и потребуем рассказать, где был и что делал в тот день, когда убили Ольгу. Да что ты на меня уставился, как на пещерного человека? Никакой он не герой преступного мира, твой Зиедкалис.
– Кто же он?
– Обычный алкаш и тунеядец. Когда-то был кондитером потом шофером, из-за пьянства лишился прав, работал слесарем…
– А за какие заслуги получил квартиру в новых домах?
– Квартира не его, а жены, она дворничиха. Сам он тоже какое-то время поработал сантехником в том же жэке – и снова прогнали за пьянство. Бремя для своей семьи: скандалист, дерется, мы его сажали за решетку. Так что я-то его знаю, он мне за версту начинает улыбаться. Ничего, что район большой – я свой район знаю, как пять пальцев.
– Способен ли он на тяжкое преступление?
Вилциньш немного подумал.
– Трезвый – нет. А пьяный – агрессивен. И подзадорить его легко.
– Ну, тогда пошли, – согласился Стабиньш с участковым, – заберем парня. Сделаем обыск и попробуем что-нибудь из него выжать. Не знаю только, какой формальный повод выбрать.
– Можно бы за злостную неуплату алиментов, – подсказал Вилциньш. – Исполнительный лист хранится у жены на кухонной полке, под бумагой. Некуда отсылать. Да повод для задержания найдется, Но сегодня ничего не получится. Жаль, но не выйдет. – Вилциньш развел руками.
– Это еще почему?
– Да видишь ли, Зиедкалис Виктор Янович вот уже четыре дня дома не показывался. Мои дружинники сейчас его разыскивают, обшаривают все ямы, куда он мог бы свалиться. Как только нападут на след, сообщат мне.
– Почему сразу не сказал? – повысил голос Стабиньш. – Что мы здесь воркуем, как влюбленная парочка?
– Ты меня, во-первых, и не спрашивал, только инструктировал, что надо делать и чего не надо. А во-вторых, разве моя информация так уж ничего и не стоит?
– Это все ты мог бы сообщить письменно, незачем было тащить меня ни свет ни заря в такой конец, из Пиекрастес – сюда.
– Я подумал, что ты, как хороший сыщик, поможешь нам побыстрее найти его. Тем более, что исчез он на другой день после гибели жены.
Улдис присвистнул.
– Ну ладно, – примирительно сказал Вилциньш, – у нас и так работы хватает. В подвале, где Зиедкалис обычно спит после пьянки, в стене два кирпича вынимаются. За ними спрятана женская сумочка – наподобие той, какая была у Ольги Зиедкалис в день ее смерти и пропала после наезда. А в сумочке – разные женские принадлежности для наведения красоты.
– А документы? – Стабиньш с надеждой глядел на коллегу.
– Ни документов, ни денег. Мы произведем обыск, официально изымем сумочку. Сможешь предъявить ее сыну Зиедкалнс, товарищам по работе, а если найдем отпечатки – пошлешь на экспертизу.
– Но…
– Не бойся. Зиедкалис раньше времени ничего не узнает. Айя, его жена, любит его, как собака палку. Она промолчит. А после обыска зайдешь ко мне, позавтракаем. Я тут недалеко живу.
Разбитый и взятый в плен, Стабиньш медленно двинулся вслед за Вилциньшем к дому, где жил Зиедкалис. Про себя он надеялся попозже глотком кофе или крепкого горячего чая смыть горечь сегодняшнего утра.
XIII
Квартира, в которой жила до последнего дня Ольга Зиедкалнс, находилась в типовом доме в массиве Югла. Лифта не было. Войдя, Розниекс остановился посреди комнаты, переводя дыхание. Жилье было не слишком просторным: две комнаты и кухня.
– Значит, в этой комнате жила ваша мать. А в другой – вы?
– Да, – кивнул Ромуальд. – В маминой комнате я ничего не трогал с того дня, когда… – он смолк.
Жилье может многое рассказать о своем обитателе. Комната Ольги резко отличалась от комнаты ее сына. Сын и мать – но насколько они были непохожи! В комнате Ромуальда царил обычный для молодых людей хаос: учебники, романы, магнитофонные кассеты, пластинки, диапозитивы, вырезки из журналов валялись кучей на секретере, полках, в выдвинутом до половины ящике. Смятая постель на диване, фотографии зарубежных актеров и музыкантов на стенах.
Розниекс постоял в дверях, покачал головой и вернулся в первую комнату. Покрасневший Ромуальд последовал за ним.
– Да, – негромко сказал Розниекс, – можно подумать, что у вас с матерью ничего не было общего.
Ромуальд промолчал. Розниекс сел на краешек дивана начал внимательно оглядывать комнату. Широкое окно закрывали легкие желтоватые гардины, хорошо сочетавшиеся с коричневато-красными портьерами и осенними листьями на моющихся обоях. Гардины были повешены очень аккуратно, расстояние от складочки до складочки, можно подумать, вымерялось до сантиметра. Во всем была заметна удивительная, педантичная симметрия. На книжной полке книги за вымытыми до блеска стеклами были расположены по величине и цвету, образуя ровные ряды. Над полкой висел пейзаж – грустный зимний вид. Напротив, над диваном – совсем иное: написанный в светлых, радостных тонах круглолицый ребенок на горшочке, с мохнатым мишкой в руках. Сентиментально, даже слащаво. И все же что-то объединяло эти столь различные полотна. Розниекс попытался понять, что именно: безграничное восхищение ребенком на фоне нелегкой жизни матери-одиночки? Вряд ли Зиедкалнс расположила так картины с умыслом. Тут скорее действовало подсознание. Видимо, и в той, и в другой было нечто, близкое ей.
– Где вы родились? – внезапно спросил Розниекс.
– В Елгаве, – пожал плечами Ромуальд. – Так написано в моем паспорте.
– Да, правильно. А в какой больнице, не знаете?
Ромуальд покачал головой.
Розниекс встал, отодвинул стекло книжной полки и стал проглядывать книги. Нет, они были куплены не для декорации. Собраний в хороших переплетах почти не было. Удивляла разнообразность. Клер Галуа, Франсуаза Саган, рядом – Федор Абрамов, Шукшин, Бубнис. Много латышских авторов. Книги покупались с выбором – сборники лирических стихов, много детских книжек.
– Детские – это, наверное, ваши? – Розниекс повернулся к Ромуальду, все еще стоявшему в дверях.
– Да нет. Мама их сама любила. Она часто говорила, в сказках – подлинная правда жизни.
Были здесь и описания путешествий, несколько книг о зверях, пчелах, кое-что из медицины и педагогики, но ничего, что было бы связано с торговлей, бухгалтерией, финансами.
– Ага, – сказал Розниекс. – Значит, в магазине ваша мать работала не по призванию, а по необходимости.
«Так и бывает, – подумал он. – Человек интересуется многим, а найти свое настоящее место в жизни ему так и не удается. Многие проводят жизнь, так и не раскрыв своих подлинных возможностей. И школа тут помогает плохо – учеба идет по стандартным программам».
– У мамы не было специального образования, – проговорил Ромуальд. – Она очень хотела, чтобы я получил такую специальность, какая придется мне по сердцу.
– И вам нравится сделанный выбор?
– Откровенно говоря, не знаю.
– А почему мать выбрала для себя такую профессию?
– Она и не выбирала. Необходимость заставила. – Ромуальд говорил медленно, выбирая слова. – Когда я был маленьким, она работала в детском саду. И меня устроили в группу. Когда пошел в школу – перешла в столовую, где и меня можно было покормить. В магазин ее перевели потом. – Ромуальд вдруг покраснел и смутился, словно сказав что-то лишнее. – Не думайте, она не крала!
Розниекс снова обвел комнату взглядом. И действительно, ничто здесь не свидетельствовало о роскоши.
Он взял с телевизора небольшой семейный альбом. Он был полон фотографиями Ромуальда: и младенца на диване, и в матросском костюмчике, и на лошадке, в самолете, на новогодней ярмарке, Ромуальд и снова Ромуальд – до школьного выпуска, вместе с другими ребятами, с одноклассниками…
Друзей, знакомых, коллег Ольги Зиедкалнс здесь не было. Действительно ли сын был единственным смыслом ее жизни? Лишь в самом конце альбома нашлась групповая фотография. Такие снимки делают в санаториях, домах отдыха. Похоже, что фотография была снята недавно. Человек тридцать у фонтана, на фоне горного хребта. Рядом с Ольгой – широкоплечий седой мужчина средних лет.
Розниекс вернулся к началу альбома, к фотографии, на которой Ольга была с мужем и маленьким Ромуальдом. «Странно, у него – ни малейшего сходства с матерью. С отцом? Тоже трудно сказать». Память подсказала, что у матери была нежная, белая кожа, она была склонной к полноте, с коротким носом и полными губами. Ромуальд – стройный, слегка сутулящийся, со смугловатой кожей, прямым греческим носом, карими глазами, темными волосами, правильными чертами лица. Такие лица бывают решительными, предприимчивыми, умными, даже наглыми – однако наивность и стеснительность Ромуальда доходили чуть ли не до простоватости. Маска? Нет. Иногда бывает, что за внешней простотой кроется ум наоборот – невежество под вывеской эрудиции. Но Ромуальд не таков. Скорей – как кукушонок в чужом гнезде. Как росток, пересаженный в другую почву.
