Светлана Успенская - Королеву играет свита
На собственной свадьбе Нина казалась уверенной в своем будущем обязательном счастье. Она заливисто хохотала, привычным широким жестом откидывая на спину толстую косу, с удовольствием танцевала, от души вбивая каблуки в дощатый пол, и тщетно пыталась заглушить в душе тайный страх перед будущим.
Едва гости разошлись и молодых оставили наедине, она обхватила мужа руками и, краснея под тонким покровом пудры, прошептала, взволнованно морща пухлые губы:
— Ты знаешь, я хотела тебе сказать… — Раковину уха защекотало горячее дыхание. — У нас скоро будет… Угадай что!
Юра ожидающе округлил глаза. Нина умело, по-актерски тянула время — он должен сам догадаться, должен! Он должен без подсказки, с полуслова понять, что она хочет сообщить ему, ведь с сегодняшнего он не чужой человек, которому нужно все объяснять, — он ее муж!
— Ну, догадайся сам! — капризно протянула она. Какой же он невнимательный к ней. А еще муж называется… Ничего не замечает!
— Говори, не томи.
Она сказала… Бросила ему в лицо то, что так мучило ее в последнее время. Реакция Юры была неожиданной. Нина удивленно увидела блестевшие в его глазах тихие слезы.
— Ты что, дурачок! — растерянно пробормотала она. —Ты что?..
Она тормошила его, а он только стыдливо отворачивался, пряча лицо. А потом неохотно выдавил:
— Я так боюсь… За тебя и за него… — Он имел в виду их еще неродившегося ребенка. — Вдруг с тобой что-нибудь случится… И с ним тоже… Я боюсь!
— Дурачок! — натужно улыбнулась Нина, прижимаясь к нему. — Конечно, он будет счастлив! А как же иначе?
Внутри нее поднималось подсознательное раздражение. Вместо того чтобы самой насладиться ролью утешаемой, она утешает его. Наверное, именно тогда она впервые усомнилась в их будущем совместном счастье. Как еще у них все сложится?..
Через полгода, когда молодая семья наконец перебралась в теплый хлебосольный Киев, у Сорокиных родилась девочка, которую назвали Катей.
Молодожены поселились у родной тетки Юры, незамужней бухгалтерши. Тетя с утра до вечера пропадала на работе и была рада, что ее одинокое жилище скрашивало хоть чье-то живое присутствие.
Из-за беременности Нине пришлось отложить учебу на неопределенный срок.
Но ее это отчего-то не волновало. В последнее время на нее снизошло какое-то тупое, равнодушное состояние, с которым не было охоты бороться. Ее внешность в последнее время претерпела разительные изменения. По лицу пошли рыжие пятна, придававшие ей болезненный вид, коса поредела, а зубы во рту стали крошиться.
Тошноты, которую так ярко живописуют романы, не было, а вместо нее Нину охватило какое-то отвратительное студенистое спокойствие, редко нарушаемое внешними обстоятельствами. Лишь однажды эти обстоятельства пробились через известковый панцирь тотального равнодушия.
Фильм «Красный закат над Днепром», на который было потрачено целое лето, без сучка без задоринки прошел все высшие инстанции. Вскоре состоялась премьера в столичном кинотеатре «Октябрь». Нине очень хотелось попасть на премьеру, но из-за своего состояния поехать она не могла. Кутькова (она была на премьере) писала ей, что фильм вызвал единодушный восторг зрителей в зале. Что все артисты, исполнявшие главные роли, сразу же получили заманчивые предложения от лучших режиссеров, что Нину ждали в Москве, чтобы предложить ей что-то грандиозное. Что режиссер Партизанов, о котором критики наперебой выли, что он гений, ждал ее, Нину, для проб на главную роль в экранизации Достоевского, но потом был вынужден пригласить другую актрису. О своей судьбе Кутькова скромно умолчала.
Прочитав письмо, Нина вдруг бросилась собирать вещи. Юра застал ее, когда она тащила к двери тяжеленный чемодан.
— Ты куда? — оторопел он.
— В Москву, — поведала Нина, глотая внезапные слезы. — Меня Партизанов — сам Партизанов! — зовет пробоваться на роль. Я не могу упускать такой шанс. Я должна ехать!
— Куда ты в таком состоянии! С ума сошла! Юра отобрал у нее чемодан, запер входную дверь. Нина стояла перед ним жалкая, безобразно расползшаяся, с огромным животом, колыхавшимся из стороны в сторону, с порыжевшим некрасивым лицом и поредевшими блеклыми волосами, заправленными за уши.
— Я должна ехать, — упрямо повторила она. — Такой шанс бывает раз в жизни!
Юра попытался утешить жену, но та лишь с ненавистью оттолкнула его.
— Ты просто завидуешь мне! — зло бросила она ему в лицо. — Тебе-то ничего не предложили!
Она еще долго выкрикивала какие-то резкие, сердитые слова, но небывалый взрыв энергии в конце концов утомил ее. Она бессильно опустилась на стул. Муж сел рядом с ней и тихо гладил руку, шепча ласковые глупости.
— Ну и ладно, — неожиданно вымолвила Нина, склоняя голову на плечо мужа. — Ну не снимусь я у Партизанова в этом фильме, подумаешь…Главное, чтобы у нас с тобой было хорошо.
У Юры отлегло от сердца.
Но Нина кривила душой. Она сама не верила своим словам. Пройдет еще год-полгода — и про нее все забудут, никто не вспомнит удачливую дебютантку.
Надо было оставаться в Москве, с запоздалым раскаянием поняла она. Здесь, в провинциальном Киеве, снимается едва ли несколько фильмов в год, а удачных из них вообще единицы. Вот в Москве — там жизнь кипит. Там бы она не пропала из виду!
Жалеть было поздно.
Долгие зимние дни Нина проводила одна, тупо сидя перед окном. У Юры жизнь бурлила и кипела: какие-то театральные постановки, кинопробы, нужные встречи или просто дружеские посиделки то и дело отрывали его от молодой скучающей жены. Тетка целыми днями находилась на работе, а вечером шмыгала в свою комнатку тихо, как мышка, чтобы не дай бог не потревожить молодых.
Муж являлся домой далеко за полночь, как правило, чуть навеселе. Он стыдливо протискивался в комнату, сжимая в руке букетик желтых, как фурацилин, мелких хризантем. Он покупал всегда желтые, потому что среди цветочной скудости поздней осени, среди бордовых, зеленоватых и белых, пушистых, как болонка, хризантем, желтые цветы, предвещавшие по народному поверью разлуку, можно было сторговать очень дешево.
Нина не спала, ворочаясь в постели. Ей мешал живот. Он давил, мешал повернуться, не давал лечь вниз лицом, как она любила. Грудь распирала и ныла, оставляя на белье мокрые, жесткие после высыхания пятна. Ее все угнетало: чужой незнакомый город, чужая постель, чужая квартира, собственное тело, неожиданно предавшее ее и ставшее внезапно чужим, и особенно — муж, тоже казавшийся чужим и враждебным.
Глупо улыбаясь, Юра прокрадывался в полутьме, слабо разжижаемой проточным светом фонарей, и щекотал лицо жены купленным букетом. Нина неожиданно злилась, отшвыривала цветы.
— Спать мешаешь! — раздраженно говорила она, в голосе ее звенела, переливалась искренняя обида. — Заявился черт-те когда…
— Прости, Нинусик, — виновато шлепал губами Юра. — Сама понимаешь, Витька гонорар получил, ну, пригласил посидеть, отметили…
— Ты что-то празднуешь, а я целый день одна, — с ненавистью произносила Нина. — Случись со мной что, некому будет даже врача вызвать!
— Прости, Нинусик, — ласково лепетал Юра, пытаясь обнять округлые горячие плечи жены. — Ну, прости…
Нина зло отталкивала его голову с мокрыми мягкими губами и принималась демонстративно рыдать в подушку привычными слезами, не причинявшими ей ни душевных мук, ни раздражения.
Теперь Юра всегда был в роли виноватого, даже когда была виновата она сама.
— Ну что ты? — недовольно спрашивала Нина, если он приходил против ожидаемого рано. — Я ничего не успела сготовить.
— Ничего, — смущенно потирал руки Юра, — мне бы только хлебушка перехватить. Я ничего, я подожду…
А Нина все не находила себе места от странного томления. Ей казалось, что ее жизнь скомкали, как ненужный листок бумаги, свернули в упругий катышек и забросили далеко за шкаф. И вот этот катышек лежит там в пыли, ненужный, забытый, и не живет, не умирает — существует!
Однажды она случайно, от знакомой, узнала, что на киностудии Довженко запускается многосерийный фильм, где есть роль как раз для нее, роль пылкой партизанки, которая в последней серии ценой собственной жизни спасает эшелон с продовольствием. Она знала, что на эту роль еще никого не пригласили, искали нужный типаж.
Неумело закрасив рыжину на лице, взбив волосы и утянув по возможности живот, Нина помчалась на студию, чувствуя, что этот шанс она не может упустить.
Второй режиссер удивленно уставился на пожилую, как ему показалось, женщину, которая вошла, уточкой переваливаясь с ноги на ногу.
— Вы к кому? — испуганно спросил он, опасаясь, что это одна из безвременно оставленных режиссерских пассий, пришедшая качать права или возвращать неверного любовника — случай частый и вполне обыкновенный в актерской среде.
Но, к его удивлению, «тетка», тяжело дыша, произнесла:
