Татьяна Полякова - Бочка но-шпы и ложка яда
— Не могу же я ей запретить? — пожаловалась я.
— Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее подпускать никак нельзя.
— Пусть копается.
— Ни за что! — рявкнула Аглая, чем здорово меня напугала. — Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был сокровище, — это я.
— Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?
— Ты просто невыносима, — скривилась Аглая, готовясь опять зареветь. — Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой Подумай о муже, — взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не произвела.
— Ты сама сказала, Борису все равно. — Подозреваю, ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось оставить.
— Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?
— Кто приехал? — спросила я.
— Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.
— У этой одно на уме, — пробормотала Аглая. Первую супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц Думаю, не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал ее, а не Аглаю. — Лучше уйду, — заявила она, а я пошла встречать гостей.
В холле стояла Полынина и разговаривала с Розой. Разумеется, речь шла о Сусанне. Рядом с Полыниной замер мужчина в темном костюме. Пока я спускалась по лестнице, ничего более определенного сказать о нем не могла. Полынина увидела меня и, улыбнувшись, шагнула навстречу. После развода она оставила себе фамилию мужа, Полынина ее литературный псевдоним. Пока она жила с Артемьевым, то в основном занималась литературными переводами, надо было на что-то кормить семью, наш гений был для этого совершенно не приспособлен.
Возможно, она бы всю жизнь так этим и занималась, не закажи ей одно издательство перевести с английского несколько детективов. По мнению Татьяны, книжки были настолько бездарными, что вызывали у нее стойкое отвращение, а заодно и сподвигли на написание собственного детектива. Детектив напечатали. На сегодняшний день у нее вышло пятнадцать книг, и популярность ее росла, что не давало покоя ее приятельницам. Скворцова злилась, что она печатается не у нее, Серова, что популярность Полыниной растет, в то время как ее собственная близка к закату, Аглая просто злилась, потому что по-другому не умела. Разумеется, все три считали Полынину бездарностью, хотя ни одной ее книги принципиально не читали.
— Привет, — улыбнулась мне Татьяна, и мы расцеловались. Она была моего роста, нормального телосложения, но вбила себе в голову, что должна похудеть, чем в основном и занималась. Из всех цветов Татьяна предпочитала черный, решив, что он ее стройнит. Недруги сразу же прозвали ее вороной. Ей было немногим более сорока, и выглядела она примерно на столько же. Мне очень нравились ее глаза.
Во-первых, они были ярко-зелеными (согласитесь, это все-таки редкость), во-вторых, глаза были умными, а еще Татьяна любила смеяться и получала от этого настоящее удовольствие.
Я ждала, что она представит мне своего спутника, но она лишь вскользь бросила:
— Это мой шофер. Я позвоню, — сказала она ему, и тот, попрощавшись, удалился. Вот тебе и ухажер.
Никогда не стоит делать поспешные выводы. — Литтусовка уже здесь? — поинтересовалась Татьяна, взяв меня под руку.
— В полном составе.
— Придется это как-то пережить. Скворцова примчалась первой?
— Второй. В компании с Аглаей.
— Не терпится заполучить рукопись? Обдери ее как липку.
— Не сомневайся. — Я проводила ее в отведенную ей комнату, а через полчаса мы встретились на веранде.
Серова к тому моменту выпила никак не меньше десяти чашек кофе и выкурила пачку сигарет. Другая на ее месте слегла бы с сердечным приступом, а этой хоть бы что. Дамы встретились шумно и чрезвычайно ядовито, точно желали поставить личный рекорд по количеству желчи и яда в своих репликах.
Больше всех старалась Скворцова, ее писклявый голосок перекрывал даже мощный бас Аглаи. Татьяна скалила зубы, а Валентина презрительно улыбалась. Стало ясно: долго я этого не вынесу, и я сбежала, сославшись на срочные дела.
Софья в своей комнате читала книгу.
— Ты видела Макса? — спросила она, когда я вошла.
— Видела. Бедный ребенок вынужден весь день торчать на реке.
— Это все-таки лучше, чем слушать ядовитые речи папиных подруг. Ты-то как? Прости, что я тебя бросила на растерзание, но видеть эти известные лица выше моих сил.
Я прошлась по комнате, хмуря лоб, хотя мой косметолог категорически запретил мне это.
— Представь, — сказала я Софье, молча наблюдавшей за моими передвижениями. — Валентина хочет написать биографию Артемьева. Аглая тоже хочет. И обе жаждут порыться в его архиве. Что бы это значило?
— Думаешь, они что-то заподозрили? — с беспокойством спросила Софья, инстинктивно взглянув на дверь.
— Пусть роются в его бумагах сколько угодно, — отмахнулась я.
— Думаю, все-таки стоит перетрясти его архив, — вслух размышляла Софья. — Не зря они так настойчиво рвутся к его бумагам.
— Они будут здорово разочарованы. Слушай, а может, все проще, — озарило меня. — Вдруг дамы опасаются, что Артемьев оставил нелицеприятные высказывания на их счет?
— И они торопятся добраться до них первыми?
С них станется… Пожалуй, я все-таки займусь этим мусором.
— Ты звонила в больницу? — спросила я. — Как-то тревожно на душе.
— Если ты беспокоишься за Сусанну, то совершенно напрасно. Старушка еще переживет наших внуков.
Я досадливо махнула рукой и покинула комнату.
Меня в самом деле охватило непонятное волнение.
Я бродила по дому, создавая видимость каких-то дел и нигде подолгу не задерживаясь. Потом отправилась к реке, решив, что самое лучшее для меня сейчас побыть с Максом. Он встретил эту идею с воодушевлением, и мы с полчаса катались на моторке. Под шум мотора особо не разговоришься, но мне это было и не нужно. Я смотрела на Макса и думала, как это хорошо, когда у человека есть семья. У меня есть Софья, Макс, Сусанна, следовательно, я счастлива.
Макс направил лодку к берегу. На пирсе я заметила мужчину и двух женщин. Одна из женщин Софья, а вот кто те двое…
— Кого еще черт принес, — непочтительно заметил Макс.
Мы пришвартовались, женщина, что стояла рядом с Софьей, помахала рукой в знак приветствия, и я с некоторым усилием узнала свою давнюю приятельницу Ирину Болеславскую.
Макс выбрался из лодки и намеревался помочь выйти мне, но мужчина опередил его — он протянул руку и буквально выдернул меня из лодки, как репку из грядки, и поставил на пирс. Конечно, дама, то есть девушка (вечно путаюсь), я хрупкая и, чтобы сохранить эту самую хрупкость, по часу в день потею на тренажерах, но мужчина все-таки сумел произвести впечатление. Особенно на Макса, тот замер, забыв прикрыть рот, и во все глаза смотрел на Ирининого спутника. Кстати, он того заслуживал. На вид ему было лет сорок, высокий, массивный, хотя в его движениях чувствовалась удивительная легкость.
Я вспомнила, что в нашу последнюю встречу Ирина трудилась в цирке, и решила, что мужчина из цирковых. Однако на нем был слишком дорогой, отлично сшитый костюм. «Английский», — автоматически отметила я. Стоимость такого костюма зашкаливает, артисту цирка копить придется на него пару лет, и то если гастроли будут удачными.
А вот с физиономией была беда. Когда-то она была весьма привлекательной для женщин, но теперь выглядела скорее зловеще. Левую бровь рассекал шрам, который успел превратиться в тонкую белую линию с едва заметными зубчиками. Подобный же шрам в виде буквы V украшал его щеку. Больше всего он был похож на пирата, которых рисуют в детских книжках. Светлые глаза смотрели холодно, на губах дежурная улыбка. Стильная стрижка, волосы темные, лицо загорелое (что только подтверждало догадки о том, что парень не так давно бороздил просторы Карибского моря), глаза казались светлее кожи и выглядели интригующе и странно. Я бы решила, что он красит волосы, если бы не седина, которая довольно нахально проглядывала на висках.
В целом я бы охарактеризовала его как исключительно интересного мужчину, но при этом исключительно опасного, особенно для нежных женских душ, к которым я причисляла свою собственную.
— Ларочка, — бросилась ко мне Ирина, и мы расцеловались, при этом я продолжала рассматривать ее спутника, надеясь, что делаю это незаметно. — Господи, сколько лет прошло, а ты ничуть не изменилась, — добавила она с некоторым недоумением. В народе широко бытовали слухи о многочисленных пластических операциях, которые я якобы сделала. Вранье. Я на пушечный выстрел не подпущу к своему лицу ни одного эскулапа. После тридцати женщины начинают волноваться, а я начала еще больше расцветать. Конечно, это противоречило законам природы и слегка волновало. Но я-то знала, какую шутку выкинула эта самая природа, то есть какую цену приходится платить за неувядающую красу. Как известно, господь — большой шутник. Он создал меня Еленой Прекрасной, у которой столько поклонников, что собьешься со счету на пятом десятке, однако никакого удовольствия я от этого не испытывала, потому что сама никогда не влюблялась. Хотя очень хотела. Иногда страдала, иногда притворялась влюбленной. Но толку от этого не было.
