Лесли Чартерс - Вендетта для Святого. Тихо как тень. Этрусская сеть
— У меня к вам просьба: не спрашивайте, откуда я это взял.
Прокурор с любопытством взглянул на вырезку. Она была из сицилийской газеты десятилетней давности. Заголовок гласил: «Техника мафии. Признание мафиози Тони Перруджино раскрыло тайну смерти одного человека и осуждения другого».
«Около трех лет назад в местечке Адольфа водитель грузовика Арнольдо Терричини был осужден за убийство местного мэра Энрико Капони. Все доказательства были против него. Известно было, что он лихач, и к тому же его машину видели в том месте, где был найден труп мэра Капони. Решающие улики нашла полиция, которая обследовала передний бампер на машине Терричини и обнаружила там засохшую кровь, волосы и частицы кожи, которые, как установила экспертиза, принадлежали жертве, мэру Капони.»
— Любопытно, — заметил прокурор.
— Дальше будет еще любопытнее, — сухо ответил Риккасоли.
«Как теперь выяснилось, Капони и Терричини были жертвами продуманной и коварной мести мафии. Перруджино, который сознался — нет, он ими буквально гордился — во многих преступлениях, подтвердил, что они с приятелем, опытным автомехаником, сняли бампер с грузовика Терричини и использовали его как орудие убийства. Именно им они разбили Капони голову, а потом поставили бампер на место…»
Дочитав досюда, прокурор вернулся к началу и перечитал заметку еще раз. Потом сказал:
— Я вам обещал, что не спрошу, откуда это у вас, но позвольте мне угадать: это было найдено у одного из преступников?
— Бумажник, — Риккасоли тщательно подбирал слова, — найден в комнате на вилле «Расенна», где обитали те двое, и можно предполагать, что принадлежит он одному из них.
— Нужно так понимать, что один из них — сам Перруджино? То, что мы о нем знаем, этого не подтверждает.
— Ну, есть факт, который вообще этому не соответствует, — усмехнулся Риккасоли. — Перруджино убит десять лет назад. Полагаю, один из нашей парочки был — ну, скажем так — его поклонником. Вместо бампера, который на машине Брука несъемный, воспользовались противотуманной фарой, которую нетрудно демонтировать.
— Вы хотите сказать…
— Именно то, о чем вы и подумали. Что Мило Зеччи, бывшего без сознания, привезли на место происшествия и там его хладнокровно забили до смерти противотуманной фарой.
— И этим вы объясняете двухчасовой интервал, прошедший от потери сознания до смерти?
— Вот именно. Тоща же они изобразили следы торможения на асфальте, что сходится со словами могильщика, слышавшего визг тормозов в половине двенадцатого. Украденную машину где-то бросили. Свидетельница Кальцалетто дала в полиции ложные показания насчет номера. Вот и все. Понимаете, все это было элементарно — достаточно на некоторое время снять фару с машины Брука и не привлечь при этом чьего-то внимания. И это им удалось — за одним исключением.
— Исключением?
— Да, но, к несчастью, этого свидетеля мы не можем представить в суде. Это пес.
Прокурор долго молчал. Потом встал.
— Синьор доктор, я вам крайне обязан за помощь, которую вы в этом случае оказали властям во имя торжества справедливости. Если вы позволите мне довести до сведения следственных органов то, что мне только что рассказали, можете быть уверены, что дело вашего клиента до суда не дойдет.
Стражи закона обоюдно уважительно раскланялись.
5. Финал в ля-мажоре
— Вперед, в атаку! — не скрывал своего воодушевления капитан Комбер. — Ей-Богу, синьор мэр, вы сотворили чудо!
— Ну нет уж, — отбивался мэр, — хвалить надо тех, кто заслуживает. Вас троих и, разумеется, доктора Риккасоли.
— И все-таки считаю, что это чудо, — настаивала Элизабет.
— Поймите одно, — сказал мэр. — У нас, когда совершено преступление, юстиция требует подать ей преступника. А теперь их у нее сколько угодно. Вместо Брука — профессор Бронзини и Ферри. И даже могут на них сэкономить. Самоубийство одного и бегство другого — неоспоримое признание вины.
— Думаете, Брука отпустят? — спросил капитан.
— Распоряжение о прекращении дела отдано вчера. Освободить его должны с минуты на минуту.
— В Англии он мог бы подать в суд на полицию и получить приличную компенсацию, — сказал капитан. — Но здесь на это рассчитывать нечего, не так ли?
— Да что вы! Полиция все это время вела себя очень корректно!
Капитан восстановил в памяти события последнего месяца.
— Да, в таких обстоятельствах иначе они действовать не могли, — неохотно признал он. — Какой они придерживаются версии о тех головорезах?
— Несчастный случай при бегстве с добычей. И если антиквариат там был поддельный, то золото — нет.
— Они же убили и Диндони?
— Несомненно. Есть мнение, что им помогал, — если не активно, то хотя бы пассивно, — еще один их земляк, служащий карабинером. Это тоже без внимания не останется. Полковник Дориа позаботится, гарантирую.
— Конечно, он сделает все, как надо, — заметил капитан, — но важнее всего вытащить оттуда Брука, и немедленно.
— Пойдемте к отцу, — сказала Элизабет, — он-то уж знает, к кому обратиться. Пойдемте, я вас отвезу. Как вы, Тина?
Но Тина покачала головой:
— Я должна рассказать маме. Но я так счастлива! Даже плакать хочется. — И слезы уже текли по ее щекам. — Мамочка тоже не выдержит и расплачется…
— Обычная реакция, — заметил капитан, когда они уже мчались по улицам в открытом спортивном автомобиле. Элизабет за рулем, мэр — рядом с ней. — Когда я счастлив, так и хочется читать стихи. А сегодня как нельзя подходит вот это:
В их шаге ветер воет
И в цокоте подков,
И лунный свет на шлемах,
И отблески клинков.
— Ура! — закричала Элизабет. Волосы ее развевались, она была похожа на валькирию.
Все ближе запах крови
И круг сплетенных рук.
Трубы походной слышен зов
И этой песни звук.
— Господи, это была мисс Плант, — сказала Элизабет. — Мы ее до смерти перепугали. Решит, что мы все посходили с ума.
* * *Власти действовали быстрее, чем мэр даже мог себе представить. В шесть часов вечера того же дня, когда солнце еще сияло и доносились раскаты грома, ворота тюрьмы «Мурата» отворились и Брук вышел на свободу.
Движением руки остановил он привратника в зеленой униформе, собиравшегося вызвать ему такси. Все его пожитки (включая экземпляр «Потерянного рая», который он прихватил в порядке компенсации) легко вошли в небольшую сумку, переброшенную через плечо. Домой он пошел пешком.
Зная, что его фотография появилась во всех газетах, он, пожалуй, ожидал, что на него будет глазеть каждый встречный. Но никто его не замечал. Он был сенсацией девять дней, а шел уже десятый. Оставалось совсем немного до дома, когда упали первые капли дождя. Последние сто метров он мчался рысью, но все равно пиджак промок, и мокрые пряди волос облепили голову. Двери распахнулись, в холле стояла Тина. Вскрикнув, она бросилась ему на шею, целуя и плача одновременно. Брук обнаружил вдруг, что отвечает на поцелуи.
— Вы весь мокрый! Скорее снимайте все!
— Волосы тоже?
— Да пиджак, глупый! Принесу вам сухой.
— Бросьте! Посмотрите, уже выглянуло солнышко.
— Давайте его сюда, и побыстрее!
Подчинившись, Брук подошел к французскому окну, выходившему в заросшую лоджию, и распахнул его настежь. Потом из шкафчика в углу достал потертый черный футляр, который не открывал со своего приезда во Флоренцию. Плавно, как во сне, подтянул струны, попробовал смычок и сыграл для пробы несколько тактов.
Тина, копавшаяся в его вещах в спальне, услышав звуки скрипки, прибежала обратно.
— Ну, так-то лучше, — сказала она. — Гораздо лучше. Сыграйте мне что-нибудь.
Брук улыбнулся ей и начал играть.
При первых звуках двери тихо отворились, и в комнату просунул голову доктор Риккасоли.
— Я услышал эту новость и пришел поздравить вас. Что вы играете?
— Сонату ля-мажор.
— Опус 45? Подходит. Но она лучше звучит в сопровождении фортепиано. Вижу, оно у вас есть. Наверняка ужасно расстроено. — Открыв крышку, он пробежал пальцами по клавишам. — Ничего, сойдет, — сел и начал играть.
Осторожно, неуверенно и тихонько поначалу, но чем дальше, тем тверже и увереннее, адвокат и его клиент обрели друг друга в общей страсти к божественной музыке, и звуки одной из прекраснейших моцартовских сонат переполнили тесную комнату и проникли в душу Тины, присевшей на край кушетки. Тина плакала и не утирала слез. А звуки лились через окна, заполняя собой лежавший за ними сад.
Их услышала Элизабет, примчавшаяся сломя голову, как только отец сообщил ей великую весть. Она остановилась на террасе, глядя в комнату. Брук смотрел только на Тину, а Тина на него.
