KnigaRead.com/

Гелий Рябов - Символ веры

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Гелий Рябов, "Символ веры" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

…Петр храпит с присвистом и хрюканьем — странный человек, жандарм, проникающий в черноту самодержавия, распутианство, гнилую великокняжескую среду; знает все в подробностях и гораздо больше меня — и не колеблется ни мига единого: старое можно поправить, улучшить, забытую триаду — оживить (да ведь и прав: того же хотели самые великие насмешники, самые грозные обличители: Гоголь, Щедрин, даже Пушкин), и воспрянет Россия, и все вернется на круги своя. И тем не менее — храп его отвратителен, уснуть невозможно, мысль одна: дом Особого назначения… Что там? (Толкнул, он стих — и тут же снова…) Чтобы уснуть, надо посчитать до ста. Лучше — до тысячи. Это совершенно безотказное средство. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Скрипнула дверь — наверное, хозяин. Черт знает что, никакого покоя! Дмитрий Никитич, вы? И снова скрип, о Господи…

Спустился с печи, двери — настежь, сильно тянет, почти сквозняк. Прохлады захотелось, а ты — не спи (дворянский каприз? А разве дворянин не должен спать? Или отныне это прерогатива рабочих, крестьянских и солдатских депутатов?). Вышел на крыльцо, светает, по траве стелется туман, лес в дымке — и цвет у него странный: не то багровый, не то черный. У калитки — автомобиль: козырек над кабиной, деревянные борта («руссобалт» или «фиат»?), по дорожке идет человек в гимнастерке с белым офицерским «Георгием». Ремень, золотые погоны, и лицо — знакомое, такое знакомое… Усы, борода и почему-то «романовский полушубок». Полушубок, хотя и лето. Романовский. Романов. Ну да, ведь это государь, это, конечно, он. Но ведь… Как же? «Здравствуй, Дебольцов». — «Ваше величество? Как же вам… удалось?» — «Оставь. У меня к тебе просьба». — «Все, что вам угодно, государь». — «Там, в доме, осталась собака. Возьми ее, иначе ее убьют». — «Какая… собака…» — «Спаниель Джой. Проводи меня». Он уходит, иду следом, что-то беспокоит, или тревожит, или нет: пугает. Вот: он небрит. «Бог мой, Дебольцов, что тебя заботит, право… Помнишь, у Форестье выросла борода? Помнишь?» Ну да, но ведь она выросла после… — не поворачивается язык, он же стоит передо мной, и не просто стоит, берет за руку, ведет к автомобилю. Нужно проснуться, ведь это сон, ужасный сон, и больше ничего. «Взгляни». Я послушно поднимаюсь на колесо и заглядываю через борт. Десять человек, я их узнаю, и что-то поднимается из темной глубины, из самой темной, — но в слово не превращается, или я не в силах произнести его? Он дергает за рукав: «Сейчас мы едем. Ты должен будешь встретиться со мной, только позже. Обещай». Я киваю, слова застревают в горле, такое ощущение, будто разучился говорить. «Государь, не уходите, государь, остановитесь, ведь столько нужно сказать, куда же вы, зачем…» Он ничего не слышит, он взбирается в кузов, автомобиль трогается плавно, бесшумно, на пыльной дороге ни облачка, и все же автомобиль исчезает в пыли. Я не вижу этой пыли. Но я знаю — она есть. И вот — слово: «лежать». Они там, в кузове, все лежали, и я, кажется, понимаю почему.

— Воздухом дышать изволите? — Петр потягивается и хрустит пальцами — мерзейшая привычка.

— Да. — (О встрече — ни слова, зачем?) На всякий случай прошу посмотреть у калитки: — Там следы, взгляни… — Возвращается: «Там след автомобильных шин. Кто приезжал?»

Ему не положено знать. Впрочем, какие «следы»? Ведь сухо, ведь пыль?

Нужно слезть с этой выморочной печи и убедиться самому (Тут что-то не так. Ведь мы разговариваем на крыльце? Но тогда почему он опять храпит под боком?). Иду к дверям, они закрыты на огромный крюк (ведь только что были распахнуты настежь?), с лязгом откидываю его (лязг слышен явственно, значит, уже не сон?), выхожу на крыльцо, рассвет протянул над лесом ослепительно-белую полосу, вот-вот взойдет солнце, со стороны Верх-Исетского тракта нарастает шум автомобильного мотора, его перебивает топот лошадей. Вот он, этот автомобиль, ошибиться невозможно, вооруженные всадники сопровождают его, и пыль тянется за ними тяжелым и длинным шлейфом. Выходит Петр: «Воздухом дышать изволите?» — он потягивается и хрустит пальцами. «Ты уже спрашивал». Он выкатывает глаза: «Бог с вами, Алексей Александрович, я спал мертвым сном!»

Кто-то из нас спрыгнул с ума…

…«Золотое вчера» и «Слепое ничто» — эти образы произвел на свет Николай Гумилев, любимый поэт. Тогда, «в те баснословные года» (сразу два любимых: Тютчев и Блок), ему, наверное, казалось, что это «ничто» все же лучше, нежели «вчера», пусть и золотое… Сегодня, когда наступает конец мира, я понимаю: в «ничто» есть надежда, потому что оно — впереди. «Вчера» же — всего лишь короткий отрезок исчезающей во мраке прямой. «Вчера» уже ист, оно прошло и стало мило (кажется, Пушкин?), то же, чего еще нет, — будущее, даже если оно «ничто».

В городе Сибирская армия и чехи, мы с Петром у командующего — Гришина-Алмазова — он полковник императорской армии, в генералы его произвело так называемое «Сибирское правительство» — сборище недорезанных социалистов и кадетов. И это мне — не все равно. Я не могу встать под любые знамена. Идея либо есть, либо нет. Я вынужден разговаривать с этим парвеню, потому что совершенно необходимо организовать расследование «ипатьевской трагедии», я ведь знаю, что она была, что никого, совершенно никого не осталось в живых… Но знать — мало. Нужно доказать. Нужно обнародовать методы большевиков всему цивилизованному миру. «Генерал» мне не «сочувствует». «Вот, — он протягивает свежие номера местных и центральных большевистских газет, — они пишут, что расстрелян только бывший император (он не говорит „государь“ и этим обнаруживает свою сущность быдла), жена и сын которого („которого“! Мне хочется вызвать его на дуэль, но я понимаю, что он откажется. Черт с ним, надобно терпеть) увезены в безопасное место!» Смотрю ему в глаза: «Как вы полагаете (умышленно не титулую его „превосходительством“), могила надежное место?» Вспыхивает: «Вы явились сюда, полковник (сладострастно подчеркивает мой чин. Конечно, я, слава Богу, не облагодетельствован каким-то там „правительством“), чтобы затеять ссору?» — «Отнюдь. Я ожидаю, что вы примете все зависящие меры к отысканию истины». — «Меры приняты, вы совершенно напрасно изволите беспокоиться. Но в месте предполагаемого захоронения (если он сейчас скажет: „трупов“ — я его ударю в лицо!) тел (смотрит и, видимо, что-то понимает)… священных тел — ничего не найдено. К тому же командующий нашими союзниками чехами отказывается освободить особняк бывший Ипатьева и тем самым невероятно затрудняет действия следственной власти».

Власти… Смешно. От крестьян деревни Коптяки (кто придумывает такие названия? Я всегда знал, что один только Некрасов: «Заплатово, Дырявино, Разутово, Знобишино, Горелово, Неелово, Неурожайка тож…») стало известно, что люди Уралсовета жгли что-то на пятнадцатой версте, в урочище «Четыре брата». Господа офицеры бросились туда (расследовать? Нет! Они просто любопытны, эти офицеры «Сибирской» армии. Ведь теперь офицером может стать кто угодно), нашли бриллиант в десять карат, осколки, обрывки, все затоптали, нарушили картину — кто теперь доищется истины? И поскольку сразу ничего обнаружить не удалось, — эта сибирская разновидность «непредрешенцев» сочла свою миссию исполненной. Что ж… Нам здесь больше делать нечего. Когда у руля встанет Кормчий — он, я уверен, разберется во всем. И если мне суждено заняться этими поисками — я буду искать живых, а не мертвых. Я буду осуществлять желаемое и верить в невидимое, ведь «это просто, как кровь и пот. Царь — народу, царю — народ», и потому — самодержавие, православие, народность. Мы служим Богу живому на путях надежды.

…Поезд, стучат колеса, мой сосед (бывший штабс-капитан, а ныне — «краском») разложил карту и пристально ее изучает. Петр привычно храпит на третьей полке, под потолком. Два дня назад мы перешли разорванную, нечеткую линию фронта (я — во второй раз, Петр — в первый). Мне нужно побывать у брата, мы не виделись с лета 13-го, наш дом и два завода — на территории красных, уверен, что временно. Главное: нужно найти людей, которые составят основу организации. Это будут убежденные — без страха и упрека — монархисты. Когда в Россию прибудет ОН, — мы встретим во всеоружии.

«Краском» тычет в карту ногтем с траурной каймой: «Мы — здесь и здесь, они — вот и вот». («Они» — это я и Петр — пока. «Краском» не знает, что все остальные — «непредрешенцы», и поэтому не слишком опасны. Социалисты разных толков, может быть, и договорятся друг с другом. Монархисты с социалистами — никогда.) Обыкновенная карта, в одном дюйме — 80 верст, он разложил ее от стены до стены, заставив стиснуться в коридоре четверых мужиков с мешками. Политический цвет Российской империи на карте мира — зеленый. Это не случайно. Это — надежда и жизнь. Достоевский сказал, что новый свет миру принесут русские. Он прав. Но сейчас я вижу на мятой, разорванной карте другое. Она красная. «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови — Господи, благослови!» Напрасно. Благословения не будет. Бог не с ними, он с нами. «Готт мит унс»[9] — достойное изречение на немецком. Мы сотрем кровь с карты. Мы вернем России истинный цвет. А сейчас… Сейчас возможно и должно только одно: отмечать по разорванной карте свой крестный и дерзостный путь…

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*