Геннадий Абрамов - Ни за грош
— Здрасьте вам, приехали, — изумился Изместьев. — Поговорили называется. С чего вы взяли?
— Вернемся к нашим баранам, — жестко сказал Кручинин. — Я внимательно вас выслушал и должен сказать, что теория ваша вредная. Я бы даже сказал, социально опасная. Ваше дело, конечно, соглашаться или не соглашаться. Но мой вам совет: держите свои мысли при себе. Еще лучше — выкиньте всю эту чушь из головы. Записали — уничтожьте.
— Но, Виктор Петрович. Душа умирает. Душа умирает в каждом из нас, если мы видим и молчим.
— Что-то там у вас, конечно, есть, — примирительнее сказал следователь. — Правда, путаное. Нечеткое. И главное, несвоевременное — зачем вперед батьки в пекло? Можете помешать… В общем, как хотите. Но я вам рекомендую — уничтожьте.
— Никогда не понимал запретительных акций. Какой смысл? Все равно рано или поздно прорвется, никуда не денешься. Можно, конечно, запретить не замечать гору, которая у всех под носом, но надолго ли? Другое дело, если бы вы сказали, что все наши умствования, вся паша так называемая работа мысли — ничто перед величием и мудростью живой жизни, природы. Что человек — только продукт ее, и теории его — продукт продукта. Что все его потуги на царствование, на верховную власть над ней — от невежества и гордыни. От неразвитости души.
— Человекобог, а не богочеловек?
— Именно.
— И тем не менее прислушайтесь. Не надо сейчас. Ни к чему.
— Истина сноснее вполоткрыта, как говорил дедушка Крылов?
— А что вы думаете? — подхватил Кручинин. — Он прав. Когда такая рубка идет — вдвойне. Втройне прав.
— Жаль.
— Ну, я вас предупредил… Кстати, о знаках. Там, у озера, мне говорили, был дорожный знак… «Сквозной проезд запрещен». Или «кирпич». Стоял несколько лет и вдруг исчез.
— Очередное головотяпство. Зачем там дорожный знак, когда ни одна машина проехать туда не может.
— Почему он исчез, по-вашему?
— Понятия не имею.
— Сам знак мы нашли. Он согнут, помят. Л вот столб, на котором был прибит, исчез.
— Вопрос не ко мне… Там не столб. Заломалн молодую березу, врыли. Делают что хотят. Чтоб мотоциклисты не катались. А они все равно ездят что им какой-то знак?
— Скажите, Алексей Лукич, — спросил следователь, лукаво улыбаясь. — А тот плащ, в котором вы были в тот день… он сохранился?
Изместьев бросил быстрый взгляд на следователя.
— Он на мне.
— Разве?
Изместьев взорвался.
— Что вы хотите сказать?
— Нервничаете, — Кручинин подбросил шарик. — Неосторожно, Алексей Лукич, ох, как неосторожно. Нет тайного, что не стало бы явным.
— Я уже объяснял. — Изместьев был явно взволнован, ему никак не удавалось взять себя в руки, и оттого он еще необратимее досадовал на себя. — Ни лгать не хочу, ни свидетельствовать в вашу пользу.
— Потому что правосудие несправедливо?
— Несовершенно.
— А может быть, все дело в другом? — вкрадчиво спрашивал следователь. А, Алексей Лукич? Может быть, вы просто не хотите показаться передо мной тем, кто вы есть на самом деле?
— Я?
— Может быть… исполнилось тело желаний и сил, и черное дело я вновь совершил?
— Перестаньте. Вы в своем уме?
— К сожалению, Алексей Лукич, вы у меня не один. Надо прощупать молодежь. Причем срочно. Иначе разбегутся, — и резко развернулся к Изместьеву. — Правду! Говорите правду! Ну?.. Где топор? Куда вы спрятали плащ? Быстро! Правду!
Они зло смотрели друг на друга. Изместьев побагровел — дышал тяжело, сипло.
— Аа, — махнул он и быстро зашагал в сторону дачного поселка. — Подите вы…
— Куда же вы? — рассмеялся Кручинин. — Алексей Лукич, голубчик?
— К дьяволу!
12
Они отпустили частника у центральных ворот дачного поселка. Дальше пехом.
Улица вилась по краю леса, номера прыгают, фонари разбиты.
— Шесть. Она.
— Не слабое сооружение.
— Однако на кладбище ветер свищет.
— Это еще надо проверить.
Они перемахнули через забор.
— Мать моя буфетчица, опять накол?
— Вскроем.
Окна плотно зашторены, ставни на зиму не забиты.
— Непруха.
— Tec, — прошептал Иван.
Андрей приложил ухо к двери.
— Есть! — и задергал. — Открывай!
— Чего надо?
Голос скрипучий, ломкий — обитатель дачи явно не рад был непрошеным гостям.
— Открывай! — Андрей затряс дверь так, что в ближайших окнах пискнули стекла. — Ну?
— Чего надо?
— Шоколада!
— Проваливайте, откуда прпшлн.
— Ты, что ли? Артем? Ну, кидало, божий одуванчик.
Обыскались. Слышь, давай без шума.
— От кого?.. Я вас не знаю.
— Открывай! Ну!
— Я принимаю по утрам… Завтра.
— Высадим!
За дверью замолчали. Затем неожиданно в замке хрумкнул замок, и правая створка с писком отошла и шмякнулась о перильце крыльца.
Севка первым шагнул в темноту.
— Как у чукчи.
— Не жмотничай! Зажги свет!
— Эй! — позвал Иван. — Ты где?
Внезапно под высоким потолком вспыхнула люстра, и они увидели справа у стены узкоплечего длинноволосого парня в джинсовой паре. Двумя руками он сжимал пистолет.
— Стоять! — визгливо вскричал он. — Стоять!
Андрей почесал у виска.
— Арте-е-ем. Золотой.
— Стоять!
— Ну, ты даешь.
— Дверь! — показал пистолетом Мамонов.
— Убери игрушку, — сказал Андрей. — Спрячь.
— Дверь!
— Понял, — Иван плотно прикрыл дверь.
— Лицом к стене! Живо! — командовал Мамонов. — Все! Лицом к стене!
— Не дури.
— Руки! — кричал Мамонов. — Выше! Все!
— Арте-е-ем. Ты чего?
— Барахла насмотрелся, — сказал Севка.
— Преклоняться перед Западом, — сказал Иван. — Это ж курам на смех.
— Молчать! Руки!.. От кого? Что надо?
— Разорался, — Андрей зло развернулся и двинулсч на Мамонова. Придурок. Сходку захотел? Чтоб народ привалил?
— Стоять! — отступая, взвизгивал Мамонов. — Я говорю: стоять!
— Дай сюда.
Мамонов трусливо пятился.
— Нет! Не подходи!.. Я тебе… Я…
— Кончай понтярить. Дай сюда.
— Стоять! — Мамонов зыркнул в стороны и вдруг побежал.
В два прыжка Андрей настиг его, сбил и прижал к полу.
— Отдашь… сволочь.
— Уййй, — застонал Мамонов. — Больно же.
— Хорош ты парень, да ни к черту не годишься, — сказал Андрей, поднимаясь и рассматривая пистолет. — Угадал. Зажигалка, — нажав на курок, щелкнул. — Эй, каскадеры! Кончай с жизнью прощаться!
Сидя на полу, Мамонов корчился от боли и потирал ушибленный локоть.
— Киноман. Перекушал западной пропаганды… Я рад, Артем, что мы в тебе не ошиблись.
— Бельмондо! — гаркнул Иван.
— Жлобье, — стонал Мамонов. — Скоты.
— Пошамать найдется?
Иван проверил под лестницей холодильник.
— Полно!
— Тащи.
Севка с грохотом передвинул стол на середину, под люстру. Вздернул Мамонова с пола, прихватив за ворот куртки, и невежливо усадил на стул.
— Да не дрожи ты. Большая жратва будет.
Иван принес пиво, огурцы, колбасу и хлеб. Отыскал в буфете ножи и стаканы.
— Тебе порезать, хозяин? Или кусочком?
Мамонов бросился к двери.
— Ку-уда-а? — Севка поймал его, смазал по щеке и снова швырнул на стул.
— Присаживайся, кидало. Уважь гостей.
Иван подтащил Мамонова к столу вместе со стулом.
— Погнали, братва.
Севка дорезал колбасы, Иван открыл пиво.
— Так, Артем, — сказал Андрей, открывая торжественный ужин. — У нас к тебе дельце. Понял, звездун ты наш дерганый? Не бойся, мы не из органов.
Иван поперхнулся пивом.
— В натуре, — сказал Севка. — Там не бьют.
— Привольное помнишь? Вот моя деревня, вот мой дом родной. Не забыл еще? А?.. Ты там случайно никого не кокнул?
Мамонов мрачно молчал, опустив голову.
— Знаем, знаем… Извини, мы юноши грубые.
— Что делать, — сказал Иван. — Жизнь заставляет.
— Так вот, Артем. Нам срочно понадобилась машинка. Та самая, которую ты спер. Ты нам ее возвращаешь, и мы — друзья. До гроба… Хочешь бутерброд?
— С колбаской?
— А похмелиться?
— Ты чего блеять перестал, козляк? — Андрей плеспул пивом Мамонову в лицо. — Научили вас врать!.. Смотри сюда, — он с хрустом переломил огурец. — Ручки, ножки. Шейка твоя блатная. Желаешь? И дождь смывает все следы. Обещаем. Сверху как целая, а внутри — хряп, — и он выразительно надкусил огурец.
— Ну? — сказал Иван. — Врубился?
Севка пальчиком, небрежно, поддел Артема за подбородок.
— Будем беседовать? Или будем в молчанку играть?
— Вы, — хриплым осевшим голосом спросил Мамонов, — «голубые береты»?
— Смотри-ка. Заговорил.
— Ну-ну, — сказал Севка. — Что вас еще интересует?
