Морис Леблан - Арсен Люпен – джентльмен-грабитель (сборник)
Бóльшая часть пассажиров поднялись в свои каюты и в салоны, но некоторые, самые отважные, прогуливались по палубе или же дремали в шезлонгах под толстыми пледами. То тут, то там вспыхивали огоньки сигар, слышался тихий шепот голосов, смешивавшийся с нежным дыханием бриза и не нарушавший величественную тишину.
Один из пассажиров, размеренным шагом гулявший вдоль леерных ограждений, остановился рядом с фигурой на скамейке и, увидев, что человек пошевелился, сказал:
– А я думал, вы спите, мадемуазель Алиса.
– Нет, нет, господин Шолмс, я не хочу спать. Я думаю.
– О чем? Не будет ли с моей стороны нескромным спросить?
– Я думаю о госпоже д’Эмблеваль. Она, наверное, страдает. Ее жизнь погублена.
– Да нет же, нет, – торопливо ответил он, – ее ошибка не из тех, которые нельзя простить. Когда мы уезжали, барон смотрел на нее уже не так сурово.
– Может быть… но быстро забыть будет нелегко… и она страдает.
– Вы очень ее любите?
– Очень. Именно это давало мне силы улыбаться, когда я дрожала от страха, и смотреть вам в лицо, когда хотелось отвести глаза.
– Вы несчастны оттого, что покинули ее?
– Очень несчастна. У меня нет ни родителей, ни друзей… никого, кроме госпожи.
– У вас будут друзья, – сказал англичанин, которого потрясло это горе, – обещаю вам. У меня есть связи, влияние… Обещаю, что вам не придется ни о чем сожалеть.
– Возможно, но там не будет госпожи д’Эмблеваль…
Они не обменялись больше ни словом. Херлок Шолмс сделал еще два-три круга по палубе, вернулся и уселся рядом с Алисой.
Завеса тумана рассеивалась, облака, казалось, отделялись от неба. Сияли звезды.
Херлок Шолмс достал из глубин своей крылатки трубку, набил ее, попытался зажечь, одну за другой, четыре спички, но безуспешно. Других спичек у него не было, поэтому он встал и обратился к господину в нескольких шагах от них:
– Будьте так любезны, не найдется ли у вас прикурить?
Господин достал коробок и чиркнул спичкой. При свете огонька Шолмс увидел Арсена Люпена.
Если бы не едва заметный жест, не безотчетное желание англичанина отпрянуть, Люпен мог бы предположить, что Шолмс знал о его присутствии на борту. Насколько англичанин владел собой, настолько же естественным было расположение, с которым он протянул своему противнику руку.
– Как всегда, в добром здравии, господин Люпен?
– Браво! – воскликнул Люпен в ответ на столь великолепное самообладание.
– Браво? Почему?
– Почему? Вы видите, что я появляюсь перед вами подобно призраку, после того как вы были свидетелем моего погружения в воды Сены. Из гордости, из поразительной гордости, которую я назвал бы чисто британской, вы не проявляете ни малейшего недоумения, не издаете ни единого возгласа удивления. Честное слово, повторю: браво! Это великолепно!
– Ничего великолепного. Увидев, как вы падаете с лодки, я сразу понял, что вы падаете специально и пуля бригадира вас не задела.
– И вы уехали, не узнав, что со мной случилось?
– Что с вами случилось? Я знал. Пятьсот человек обследовали оба берега на протяжении километра. С того момента, как вы ускользнули из лап смерти, ваше задержание стало неизбежным.
– Однако же я перед вами.
– Господин Люпен, только два человека на этом свете не могут меня удивить: прежде всего – это я сам, а затем – вы.
Мир был заключен.
Если Херлоку Шолмсу ни разу не удавалось одержать верх над Арсеном Люпеном, если он оставался исключительным противником, от поимки которого следовало категорически отказаться, если во время схваток он всегда был первым, то англичанин, по крайней мере благодаря своему удивительному упорству, все-таки нашел еврейскую лампу, как нашел ранее и голубой бриллиант. Может быть, на сей раз результат не был таким блестящим, особенно с точки зрения общественности, потому что Шолмс был вынужден умолчать об обстоятельствах обнаружения еврейской лампы и сообщить, что не знает имени виновного. Однако в борьбе этих двух мужчин, Арсена Люпена и Херлока Шолмса, полицейского и вора, говоря по справедливости, не было ни победителя, ни побежденного. Каждый из них мог претендовать на звание победителя.
Поэтому они беседовали, как галантные противники, сложившие оружие и оценивающие друг друга по достоинству.
По просьбе Шолмса Арсен Люпен поведал ему о своем побеге.
– Не знаю, – сказал он, – можно ли назвать это побегом, настолько все просто. Мои друзья были наготове, потому что мы встретились, чтобы выловить еврейскую лампу. Кроме того, пробыв добрых полчаса под перевернутой лодкой, я воспользовался моментом, когда Фоланфан и его люди искали мой труп, и выбрался из-под лодки. Друзьям только и оставалось, что забрать меня в свой катер и вывезти прямо на глазах пятисот ошарашенных зевак, Ганимара и Фоланфана.
– Хорошенькое дело! – вскричал Шолмс. – Вам все удалось! И что вы теперь собираетесь делать в Англии?
– Да так, надо уладить кое-какие дела… Но я хотел спросить, как господин д’Эмблеваль?
– Он все знает.
– Ах, дорогой мэтр, я же вам говорил! Теперь случившееся зло непоправимо. Не лучше ли было дать мне действовать по своему разумению? Еще день-два – и я отобрал бы у Брессона еврейскую лампу и безделушки, отослал их д’Эмблевалям, а эти славные люди так и продолжали бы мирно жить вместе. А вы…
– А я, – усмехнулся Шолмс, – спутал карты и внес разлад в семью, которую вы защищали.
– Видит Бог, да, я ее защищал! Разве следует постоянно только воровать, жульничать и причинять зло?
– Значит, вы еще и творите добрые дела?
– Когда есть время. К тому же меня это забавляет. Я нахожу чрезвычайно забавным, что в нашем деле я выступаю в роли доброго гения, спасающего и приходящего на помощь, а вы – в роли гения злого, приносящего отчаяние и слезы.
– Слезы, слезы… – ответил англичанин.
– Конечно, семья д’Эмблевалей разрушена, а Алиса Демэн рыдает.
– Она больше не могла там оставаться. Ганимар рано или поздно изобличил бы ее, а через мадемуазель вышел бы на мадам д’Эмблеваль.
– И все же, мэтр, как по-вашему, кто совершил ошибку?
Перед ними прошли двое. Шолмс дрогнувшим голосом спросил Люпена:
– Вы знаете, кто эти джентльмены?
– Мне показалось, что один из них – капитан корабля.
– А другой?
– Не знаю.
– Это господин Остен Жилетт. А господин Остен Жилетт занимает в Англии ту же должность, что и господин Дюдуа, начальник французской сыскной полиции.
– О, какое счастье! Не будете ли вы так любезны представить меня ему? Господин Дюдуа – один из моих друзей. Я был бы счастлив сказать то же самое об Остене Жилетте.
Два джентльмена снова приближались.
