Александр Трапезников - Мышеловка
Я отрицательно покачал головой.
— Ладно, оставим пока это. Сейчас надо решить, когда захватывать особняк Намцевича. У него находится много заложников.
— И может быть, Аленушка, — напомнил ему я. — И Марков.
— Тогда подождем до вечера. А вам лучше перебраться к нам, в кузницу.
— Нет, — ответил я. — Будем ждать здесь. Захватите с собой один из автоматов.
Я смотрел, как он шел обратно к калитке, и не чувствовал в себе никакой усталости. Только готовность к борьбе.
Глава 19 Противостояние
До двух часов дня мы пребывали в напряжении, и во всем поселке стояла гнетущая тишина. Даже собаки не лаяли, словно чувствуя, что любой шум может взорвать хрупкое противостояние. Складывалось впечатление, что вся Полынья либо мирно спит, либо полностью вымерла. Но это было не так. В каждом доме возле затворенных дверей и окон измученные и доведенные до предела люди ждали чего-то, какого-то исхода, определенности, которая положит конец их напряженному состоянию. Большинству из них было не важно — что случится с ними в дальнейшем, кто и куда поведет их, обманет или нет. И даже возможная смерть не так пугала их, как это раскачивание на маятнике — от света к тьме, от любви к ненависти. Они хотели лишь, чтобы маятник этот кто-то остановил, в любой точке, и покорно приняли бы свою судьбу.
Я сидел на крыльце, положив автомат на колени, и всматривался в пустынную улицу. Мне казалось, что именно сегодня должно все и закончиться. Сколько времени я уже находился в Полынье? Недели две? Я потерял счет времени, потому что оно сконцентрировалось для меня в густой снежный ком, летящий с горы. За эти дни я будто прожил всю свою жизнь, от начала и до конца, стал совсем иным человеком. И смог бы я теперь, вернувшись в Москву, продолжать играть свою роль? Конечно нет. Я вырос из коротких штанишек, и между мной сегодняшним и прошлым мост был разрушен.
Вздрогнув, я передернул затвор автомата — к моей калитке приближался Клемент Морисович Кох, ведя за руку мальчика лет семи. Я узнал в нем юного отпрыска Намцевича. Интересное явление, подумал я. Впустив их во двор, я поинтересовался, что все это означает.
— Прежде всего отведите Максима в дом, — сказал учитель.
Позвав Милену, я перепоручил ей этого бледного, анемичного мальчика, который напоминал куклу.
— Сегодня утром я был в особняке, — продолжил Клемент Морисович. — У меня есть для вас кое-какие новости. Алена, дочь отца Владимира, находится там. И ваш друг Марков — тоже. Он ранен.
— Так я и знал! — воскликнул я.
— Вот поэтому я и привел к вам Максима. Хотя это было не так-то просто. Но мне удалось обмануть охранника, который сопровождал нас на прогулке… Бедняга, наверное, ему сейчас приходится не сладко.
— Зачем вы это сделали?
— А как иначе вы обменяете Аленушку и вашего друга?
Я молча пожал его руку, понимая, каких трудов ему стоило преодолеть свои мучительные колебания и нарушить нейтралитет. Что вынудило его совершить этот рискованный шаг?
— Я рад, что от теории вечных ценностей вы перешли к практике, — сказал я. — Но вам теперь нельзя покидать мой дом. Вас просто убьют, если встретят.
— Да, я знаю. Но выбор сделан.
— Тогда… вы умеете стрелять из пистолета или автомата?
— Все-таки после института я прослужил год в армии. Хотя и на бумажной работе в штабе.
— Ну, на курок нажимать умеете.
Я повел его в дом и объяснил, что надо делать в случае нападения. Потом попрощался с Миленой, взял у нее белый платок и, безоружный, отправился к особняку Намцевича. Еще по дороге я подобрал какую-то длинную палку, привязал к нему свой белый «флаг» и в таком парламентерском виде шествовал мимо домов с затворенными ставнями. Но я чувствовал, что жители поселка следят за мной через щели. Для бодрости я даже запел какую-то песенку. У дома Горемыжного меня окликнул сам поселковый староста. Опасливо оглядываясь, он подбежал к калитке.
— Вы с ума сошли, — прошептал он. — Вас там убьют… Берите свою жену и перебирайтесь ко мне. Я вас спрячу в подполе. Авось перебьемся…
— Нет, Илья Ильич, поздно прятаться. Надо дело делать. Видите, как все повернулось?
Горемыжный виновато пожал плечами.
— Прямо чума какая-то свалилась на Полынью, — сказал он. — Что же теперь будет?
— Не знаю. Только отсиживаться нельзя.
— Вы считаете, что я в чем-то виноват?
— А сами-то вы как думаете? Загляните в себя.
— Мне уже не измениться…
— Было бы желание, Илья Ильич.
Он только тяжело вздохнул и ничего не ответил. А я продолжил свой путь. Впереди показался особняк Намцевича. Метров за пятьдесят до него перед моими ногами от автоматной очереди забурлила фонтанчиками земля. Я высоко поднял над головой палку с белым платком и остановился. Потом уверенно зашагал дальше. Больше не стреляли. Подойдя к самым воротам, я увидел охранника с косичкой на затылке, который держал меня под прицелом.
— Позови хозяина, — сказал я. — Хочу поговорить.
Он молча кивнул головой, но не сдвинулся с места.
А от особняка уже шел к воротам сам Намцевич, приветливо помахивая мне рукой.
— Дорогой гость, — сказал он, широко улыбаясь. — Если бы вы только знали, как я рад! А что это у вас за палка с тряпкой? Никак, в парламентера играете? Так мы же с вами вроде бы и не ссорились?
— Ага, дружки неразлучные, — согласился я. Ворота открылись, и меня впустили внутрь. — Поговорим здесь, Александр Генрихович?
— Зачем же тут? На балконе, там нам и кофейку подадут.
Мы поднялись с ним на второй этаж. В особняке его было как-то безлюдно, я заметил только четырех охранников. Где остальные? Где пленники?
— Вас, очевидно, интересуют ваши друзья? Одного из них вы сейчас увидите, — усмехнулся Намцевич.
Так и произошло. Буквально минут через пять на балкон, где мы сидели за столиком, вышел Сеня Барсуков с подносом, на котором стоял кофейник, чашки, сахар и все прочее. Выглядел он как прибитая собака, виляющая хвостом. Поставив поднос на столик, он выпрямился, смущенно кашлянул.
— Много тебе здесь платят, Сеня? — спросил я. — Или жратвой берешь?
— В отличие от вас, он разумный человек и сделал правильный выбор, — отозвался Намцевич. — Вам бы последовать его примеру, а не тягаться со мной силой. Вы еще не знаете, на что я способен. Идите, Сеня, вы свободны.
— Как там Маша? — спросил Барсуков, не глядя на меня.
— Считает, что ты умер. И я не буду разуверять ее в этом.
— Ну и… катитесь! — Он повернулся и торопливо пошел прочь. А Намцевич, взяв кофейник, налил мне чашку, но я к ней даже не притронулся.
