Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!
– Невидимые чернила! – вдруг осенило меня.
– И как же их сделать видимыми? – полюбопытствовала Ирен.
– Подержать роман над огнем. Так всегда поступают герои приключенческих историй!
– Думаю, мы так сожжем книгу, и этим все закончится. Кроме того, Блэкджек Нортон мог писать невидимыми чернилами на чем угодно. Для этого ему не требовался роман жены.
– Возможно, он был уверен, что в него никто не заглянет. Ты же сама об этом говорила, – напомнил Годфри.
– Мне остается лишь одно, – объявила Ирен.
– Что? – хором спросили мы с Нортоном, преисполненные радости от того, что ей в голову пришла хоть какая-то идея.
– Прочесть роман самой. – Ирен взяла книгу, прошествовала в гостиную, опустилась на кушетку и погрузилась в чтение. Там она и просидела весь день, почти не меняя позы. Она даже практически не пошевелилась, когда спустились сумерки и я зашла, чтобы зажечь ей лампу.
Мы с Годфри сидели в музыкальной комнате, забавлялись с шахматными фигурами и болтали.
– Ты умеешь на нем играть? – спросил он, кинув взгляд на фортепьяно.
– Кое-что и кое-как, – честно призналась я. – В присутствии Ирен я на пушечный выстрел не подойду к инструменту. Если я начну играть, сравнение, мягко говоря, будет не в мою пользу. А ты как? Играешь на чем-нибудь?
– Что ты, да у меня слуха нет – медведь на ухо наступил. Я, как и ты, скорее гуманитарий. Математическая строгость музыки ходит рука об руку с головоломными загадками всяческих детективных расследований.
– И тем не менее, мы оба, хоть и весьма далеки от музыки, все равно ходим на ее концерты.
– Но мы ведь на них не выступаем, а просто сидим, слушаем и аплодируем, – возразил Годфри.
Придвинув к себе связку ключей, я взяла ее и принялась крутить в руках, задумчиво перебирая их. В расследовании меня больше всего раздражал элемент случайности, непредсказуемость сочетания кропотливого труда и удачи. Бренчание ключей напомнило мне звон пражских колоколов.
– Я полагаю, король Богемии – человек очень музыкальный, – задумчиво произнесла я. – Я видела, как он плакал, когда Ирен пела.
Некоторое время Годфри молчал, а потом заметил:
– Тогда между мной и королем – большая разница. Я бы заплакал, если бы Ирен отказалась петь.
– Быть может, дело вовсе не в музыке. Несмотря на всю свою одержимость Ирен, король не верил в нее. А ты ее спас, помог прийти в себя, выдернул из апатии.
– В этом нет моей заслуги. Это все упорный труд.
Из гостиной раздался хлопок. Мгновение спустя перед нами на пороге предстала Ирен, молитвенно сложив ладони, между которыми сжимала книгу.
– Ну?
– Узнала я не так уж и много. Клорис была дочерью шотландского помещика-грубияна, которой пришлось бежать из дома из-за того, что она осмелилась влюбиться в крестьянского сына. После многочисленных приключений она принимает участие в спасении Красавчика Принца Чарли[47], помогает поднять крестьянское восстание, после чего отправляется с секретным заданием к французскому королю.
– И ты еще хотела, чтобы я читал этот вздор? – Годфри присел рядом со мной. – Как видишь, ты напрасно потратила время. Мы, как и прежде, в тупике.
– Не обязательно, мне просто надо хорошенько подумать. На сюжет романа можно было бы поставить отменную оперу. Тут тебе и политические интриги, и сердечные переживания, причем все это происходит среди вересковых полей… Кстати, Годфри, ты не помнишь, где именно жила твоя мать, когда трудилась над этой книгой?
– Как такое забудешь. Мы жили в Челси, на той же улице, что и нищий Ли Хант[48] и дюжина других творческих личностей, у которых не было ни гроша за душой. В Челси тогда селилась беднота. Поверить не могу, что теперь этот район считается таким престижным. Ведь даже тридцати лет не прошло! Улица называлась Тайт-стрит.
– А номер дома?
– Шестнадцать. Но с тех пор там многое поменялось.
Ирен задумчиво хмыкнула и ничего не сказала.
– Ты дочитала? Можно теперь и мне почитать? – я взяла в руки роман.
– Даже не знаю, Нелл, – Ирен шаловливо потянула книгу на себя, – тут столько написано о всяких низостях и подлостях. А сколько здесь пылких страстей и отношений, не получивших должного благословения!
– Ирен, не будь такой букой! Эту книгу написала мать Годфри, поэтому ему решать, можно мне ее читать или нет.
– Обязательно прочти, – с настойчивостью в голосе промолвил адвокат. – Один ум хорошо, а два лучше. Может, тебе удастся заметить то, что ускользнуло от внимания Ирен. А потом книгу прочитаю я сам.
– Такой интерес к роману, неожиданно проснувшийся в каждом из вас, достоин всяческого восхищения, – заметила Ирен, – только мне кажется, что мы лишь напрасно потеряем время.
Дочитать роман до конца мне так и не удалось. Ирен разбудила меня на следующее утро в одиннадцать:
– Давай, Нелл, поднимайся скорее. Экипаж скоро будет готов. Оденься поприличнее. Мы едем в гости к твоему старому поклоннику мистеру Оскару Уайльду.
– Да мы этого хлыща уже сколько лет не видели! И вообще, он не мой поклонник. Постой, ты говоришь, мы едем к нему в гости?
– Ну да.
– Куда?
– К нему домой. Куда же еще? Тайт-стрит, дом шестнадцать.
Слова Ирен заставили меня замолчать. Надев красивый жакет и шляпку, а также прихватив с собой перчатки и сумочку, я поспешила присоединиться к Ирен.
В экипаже подруга мне сообщила, что мистер Уайльд теперь женат.
– Будь осторожна и веди себя благоразумно в присутствии его супруги Констанс, – насмешливо произнесла Ирен.
Будто бы я русалка с герба Варшавы!
– Мне, как всегда, не составит никакого труда держаться при мистере Уайльде в рамках приличий, – с достоинством промолвила я в ответ.
Тайт-стрит оказалась короткой улочкой неподалеку от Роял-Хоспитал-роуд, чуть к востоку от особняка на Чейни-Уок, где некогда жили Стокеры (Ирен, кстати, считала, что они уже оттуда съехали). Сквозь кружево нагих ветвей деревьев виднелись тянувшиеся вдоль улицы четырехэтажные дома восемнадцатого века, сложенные из красного кирпича. Дом номер шестнадцать практически ничем не отличался от других. Выделялся он разве что дверью кричаще желтого цвета, которую, на мой взгляд, можно было украсить изображениями лилий или хотя бы подсолнухов.
Оформление внутреннего убранства дома, вопреки моим ожиданиям, тоже не отличалось эксцентричностью. Я не увидела ни причудливых цветочных узоров, выложенных позолотой на темных стенах, ни восточных тканей, ни роскошного синего японского фарфора, ни павлиньих перьев.
