Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Сегодня принято говорить о том, что цифры жертв преувеличены, сфальсифицированы, мол, подлинные исторические реалии не столь уж и кровавы. Теперь можно смело утверждать обратное: число жертв как раз подлинно, сфальсифицированы реалии. Они сфальсифицированы теми, кто перенес болезнь и выжил, и сохранил память.
Здесь не имеет никакого значения, кто ты — простой рабочий, генеральный секретарь или служащий НКВД, если ты уже виновен в убийстве, ты пытаешься это скрыть. И нетрудно скрыть истинные события, если этого желают все. Вполне ясно и происхождение „железного занавеса“, закрывшего Советский Союз от мира. Сталин пытался избежать заражения остальных наций. Не раскрывая подлинный смысл происходящего, он выдал величайшее дело своей жизни за величайшее зло.
На сегодняшний день это всего лишь версия, но версия, уже подтвержденная фактами и анализом.
Возникает вопрос: почему же мы все не вымерли? Если доктор Мясов разбудил вирус в 1913 году, то к нашему времени население, бережно укрытое „железным занавесом“, должно было просто истребить само себя. Ответов здесь может быть несколько. Возможно, изменился за эти годы штамм вируса, может быть, эпидемия шла по очаговой схеме, оставив несколько здоровых участков, а эти участки в свою очередь восстановили численность населения. Многое здесь еще предстоит изучить и понять.
Если принять нашу версию за основу, то вся история Советского Союза должна быть переписана. Хотя очень маловероятно, что кто-то решится на огласку данных фактов, это так же маловероятно, как и то, что найдутся желающие добровольно испытать на себе вирус гениальности»…
Услышав шумное, частое дыхание, Лиля испуганно посмотрела в полутьму. После долгого чтения болели глаза.
— Вы обратили внимание, что это сегодняшняя утренняя газета? — сказал полковник. — Представляете, что теперь произойдет? Будет настоящий взрыв! Ничего не останется. Все сметет!
— Это «утка»? — спросила неуверенным голосом Лиля.
Полковник опять стоял посередине комнаты, только теперь лицо его влажно блестело.
— Вы лучше меня знаете, что это, — сказал он и, развернувшись, шагнул к двери.
Лиля инстинктивно подалась за ним, зачем-то ухватила за плечи. Под руками ее оказались холодные металлические звездочки погон, и она ощутила неловкость.
— Не нужно, — сказал полковник, не поворачиваясь. — Я не пущу себе пулю в лоб, по крайней мере в вашей квартире.
Все так же не поворачиваясь и не прощаясь, он открыл замок и вышел на лестницу. Было слышно, как он медленно сошел по ступенькам, на этот раз не воспользовавшись лифтом, и Лиля подумала, что почему-то лифтом пользуются в последнее время только нормальные люди, калеки и мертвецы спускаются исключительно по ступенькам.
Все-таки полковник успел поставить чайник, и он как раз закипел. Присев на табуретку, довольно долго, ни о чем не думая, она пила горячий крепкий чай. Лиля откусывала сахар и долго перекатывала острый сладкий кусочек во рту, перекатывала до тех пор, пока он не растаял. Чашка стояла на том самом месте, где еще недавно лежала голова мертвеца.
Громко за стеной хлопнула дверь чьей-то квартиры. Лиля выронила из рук кусочек сахара. Ей показалось, что несчастный полковник все-таки застрелился где-то рядом, не дотерпел до дома.
«Значит, все это правда. Все, что рассказал старик, — правда. Значит, не было никаких тотальных репрессий, а были миллионы и миллионы частных убийств, каждое из которых вполне можно оправдать болезнью. Нет злодеев, истреблявших нашу страну, а напротив — наша страна населена только злодеями. Злодеями, забывшими о своем преступлении, злодеями, помнящими свое преступление. Злодеями и их детьми, — Лиля попробовала успокоиться. Она хотела сосредоточиться, и вдруг припомнила главное. — Что он сказал? — подумала она. — Он сказал, что тот солдат ездил накануне в больницу, сопровождал раненных во время учебных стрельб. Это значит, Славик заразился в больнице… Старика увезли в больницу…»
Смятая газета валялась в комнате на полу. Лиля уронила ее, кинувшись за полковником. Теперь она наступила на газету ногой, надавила и растерла шуршащий лист желтой босоножкой. В телефонной трубке не было никаких щелчков. Соединило сразу, и сразу на том конце ответили.
— Больница? — спросила Лиля. — Пожалуйста, к вам должен был поступить в течение последних нескольких часов старичок. Фамилии его я не знаю, зовут Давид, инициалы Д.Д. — Она припомнила. — Давид Денисович, кажется, диагноз — предположительно острая сердечная недостаточность. Я хочу узнать, в каком он состоянии.
Стараясь успокоиться, Лиля снова переоделась. После звонка в больницу ее охватило что-то похожее на лихорадочный азарт, а белое платье показалось почему-то кощунством. Этот наряд послужил лишь для приема свихнувшегося полковника.
Лифт был занят. Трижды он прошел, освещенный изнутри мимо нее сначала вверх, а потом вниз. Но Лиля заставила себя дождаться кабины, она заставила себя идти по улице быстрым, но ровным шагом, хотя ей хотелось бежать.
Она прошла мимо работающего газетного киоска, освещенного изнутри, как лифт. Шагов через сорок остановилась, подумала и вернулась к нему, спросила, склонившись к окошечку:
— У вас есть сегодняшний «Знаменосец»?
Ей захотелось показать статью Д.Д. А ту газету, что принес полковник, смятую и растоптанную, она оставила в квартире на полу.
Киоскер почему-то глупо улыбался. Лиля схватила протянутый листок и побежала. Только в приемном покое больницы развернула, чтобы взглянуть. В первый раз она читала в полутьме, теперь — при желтом электрическом свете.
Газета была та же: та же речь Горбачева, та же заметка о подготовке к празднику. Перевернула страницу в поисках траурной рамки, но траурной рамки не было. Под рубрикой «Листая архивы…» находилась статья «Вчера и завтра».
Газета была та же самая, но статьи в ней не было.
Стоя посреди сверкающего кафелем приемного покоя, среди стонов больных и резковатых голосов медперсонала, среди белых халатов и открытых рам, среди медленно заполняемых регистрационных журналов, Лиля наконец поняла, что сюда уже не привезут полковника. Газета, которую он вынул из своего почтового ящика, была фальшивкой, изготовленной в единственном экземпляре для одного-единственного читателя. Таким образом вероятность его самоубийства равнялась нулю.
В больнице
Вокруг было почти темно. Глаза открылись легко и сразу. Было тихо. Над высокой белой дверью горел круглый желтый глазок ночника.
«Я в больнице, — подумал Д.Д. и попробовал повернуться. Он лежал в небольшой одноместной палате, накрытый по грудь тонким шерстяным одеялом. Правая рука откинута, и над ней высокая башенка капельницы. В колбе будто что-то шевелится. — Хорошо хоть не в реанимации. Вероятно, я потерял сознание, и эта дура вызвала „скорую“? Ну а „мальчики“? Позволили меня увезти?.. И обработали уже здесь…»
