Александр Трапезников - Мышеловка
Ухватившись за протянутый нам конец, мы втроем вытянули Барсукова из липких лап смерти. Он лежал на берегу, обляпанный грязью, и тяжело дышал.
— Скажи спасибо, что мы подоспели вовремя, — заметил Марков. — Иначе это была бы твоя прощальная гастроль.
— Я все понял, — произнес Сеня.
— Тогда отдыхай…
Мы присели рядом с ним и закурили по сигарете.
— Ну что ж, — сказал Громыхайлов. — Пойду составлю протокол, а заодно и опечатаю дом Раструбова.
— Не забудь и самогона глотнуть, — напомнил ему Марков.
— Это уж непременно.
Милиционер стал подниматься по пригорку, потом оглянулся.
— Капитан, — сказал он с каким-то уважением в голосе. — А вы молодец. Вы тут, конечно, в Полынье, наделали много шума, но все путем. Оставайтесь у нас жить?
— Ты бы, Петя, поменьше пил, и у тебя бы все получалось, — лениво откликнулся Марков. — Кстати, что ты как шестерка у Намцевича бегаешь?
— А хочешь, вот прямо сейчас пойду и плюну ему в рожу? — воинственно сказал Громыхайлов. — Он мне и самому до чертиков надоел.
— Успеешь еще. Давай лучше скоординируем наши действия.
— А как?
— Я тебе потом скажу. Ты, главное, будь наготове.
— Всегда готов! — по-пионерски откозырнул Петя.
Мне не терпелось задать ему один вопрос, и случай был как раз подходящий.
— А кого вы тогда тащили в мешке к озеру? Когда вас углядел с башни Мишка-Стрелец?
— Да… бродягу одного, — сконфуженно произнес Громыхайлов. — Его охранники Намцевича где-то зашибли. Говорят, случайно… Попросили помочь, я и согласился. Пьян был шибко.
— Ну и дурак! — сказал ему Марков. — Они же тебя повязали этим. Тут ведь, милый мой, преступление, а не игра в шашки.
— Понимаю… Это уж я потом догадался, что дело нечистое. Посадили они меня к себе на крючок, точно. Да только они еще не знают Петра Громыхайлова! Я когда разозлюсь — зверь.
— И они же просили тебя вытурить меня из Полыньи?
— Так точно.
— Ладно, Петруха, ступай пока и не вешай носа, — сказал Марков. — Как говорил наш вождь и учитель: наше дело правое — мы победим. А не победим, так хоть повеселимся на собственных похоронах.
Мы подождали, пока Громыхайлов не скрылся за деревьями, затем, как и Сеня, разлеглись на зеленой травке.
— А хорошо здесь лежать, — заметил я. — Вроде бы и не было ничего. Покой, тишина… И небо голубое, ясное… Красота. Как тебе, Сеня?
— Угу! — откликнулся он.
— А живым быть везде хорошо, — довольно произнес Марков.
Глава 17
Сошествие в Ад
Когда мы вернулись домой, я спросил у Маркова:
— Объясни все-таки, как медальон Комочкова оказался у пекаря? Значит, это он убил Николая?
Вопросы, которые я задал, интересовали нас всех, и мы с нетерпением ждали от него ответа. Но Марков специально тянул время, словно проверяя наши возможности.
— Нальет мне здесь кто-нибудь чая? — произнес он.
— Говори, не томи, — попросила Маша. А Милена даже стукнула Егора по спине своим кулачком.
— Ладно, — смилостивился Марков. — Раструбов конечно же не убивал Николая. Он просто не смог бы сюда проникнуть. А медальон вместе с сережками снял с мертвой Ксении.
— А как он оказался у нее? — спросил Сеня. — Он его подарил ей?
— Нет. — Марков открыл медальон и показал нам фотографию женщины. Это была мать Комочкова, умершая три года назад. — Портреты своей матери не дарят даже невесте. Ксения сама сняла его… С уже мертвого тела. Вот такая получается петрушка. Медальон перекочевал с двух трупов и в конце концов оказался у Раструбова. А все дело вот в чем. — Марков подцепил ногтем фотографию, вытащил ее, а вслед за ней вынул и крохотный клочок бумажки. На нем было написано несколько цифр. — Вот из-за этих нескольких чисел его и убили, — сказал он, оглядывая всех нас.
— Кто? — Вопрос этот сорвался почти со всех уст.
— Ксения, разумеется. — Марков пожал плечами. — Чего ж тут неясного? Видите ли, эти невзрачные цифры представляют большую ценность. Я знал от самого Николая, что в последнее время он проделал большую работу по сбору материала на одно высокопоставленное лицо из Кремля. Это грозило таким громким скандалом, что… не будем говорить. А все папки с документами он хранил в камере хранения на Казанском вокзале. Это было самое надежное место. Я сам посоветовал ему положить их туда. А чтобы не позабыть номер, он записал его на бумажку и спрятал в медальоне. И на всякий случай предупредил об этом меня. Материалы эти представляют огромную ценность. Если их, допустим, продать тому же скомпрометировавшему себя лицу или кому другому, то… В общем, на Западе можно было бы жить безбедно. Очевидно, Николай проболтался об этом и Ксении. Ну, сами знаете — жених да невеста, о чем только не говорят… Договорился. Я его, идиота, предупреждал. А Ксению, мы все это знаем, всегда интересовали только деньги.
— Это верно, — тихо подтвердила Милена.
— И она решилась на этот шаг, — продолжил Марков. — Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты в Полынье, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она этот шанс использовала на сто процентов.
— На девяносто девять, — поправил его я. — Один процент остался за Раструбовым. Одну змею ужалила другая.
— Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! — усмехнулся Сеня. — Что ты собираешься с ним делать?
— Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. — Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. — Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.
— И все-таки смерть Ксении ужасна! — вздохнула Маша.
— А Николая? — прищурился на нее Марков. — Нет, ребята, я начинаю верить в Божий суд. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает. И мне ее ничуть не жаль.
— А как хитроумно она все продумала, — поразилась Милена. — Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.
— Да, со временем из нее бы вышла гениальная преступница, — согласился Марков. — В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.
— Спасибо, — поблагодарила его та. — Ты очень любезен.
— О москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… — поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.
До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира. Это случилось в одиннадцатом часу, когда темная ночь уже стала покрывать Полынью, а луна разочарованно смотрела на землю… На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. Оно ползло к небу, будто именно сейчас начинало всходить новое, страшное солнце, пришедшее на смену старому. Уже тогда нехорошее предчувствие сжало мне сердце. Я догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.
