Стенли Эллин - Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью
— Благодарю, — Джоэл сосредоточился на тонкой струйке дыма.
— Для этого мне пришлось взять твою сумку на молнии.
— Ну и отлично.
— Я нашла ее на антресолях, над стенным шкафом.
Он рассеянно кивнул. Похоже, и не вспомнил про нож. Своим молчанием брат мог свести с ума кого угодно. Мне надоело ходить вокруг да около, и я прямо спросила его:
— Чего ты наглотался?
Молчание. Только складка появилась меж бровей, словно он давал понять, что ему надоедают понапрасну.
— Я нашла тебя лежащим на полу.
Складка стала глубже. Джоэл чуть нагнулся вперед, внимательно изучая собственные шлепанцы. Они были сшиты из светлого материала в мелкую крапинку, похожую на перфорацию.
— Ты спросил меня, кто я, а потом стал отбиваться от санитаров скорой помощи.
Он резко выпрямился. Я сразу же догадалась, что после смирительной рубашки у него все тело ломит. Наверно, ему в голову пришла та же мысль.
— Ты все это помнишь, верно? Как я нашла тебя? Полицию, скорую помощь, хотя бы Тэда в приемном отделении?
Изможденное лицо напряглось. Он, наконец, заставил себя посмотреть на меня.
— Видишь ли, Нора, я ничего не принимал.
Я смотрела на свою давнюю и самую большую любовь, запутанную и замешанную на чувстве вины, любовь, которую я покинула, и мне казалось, что вижу его сквозь увеличительное стекло детства, когда ложь, хитрости, увертки так несложны и понятны. Он разбил аквариум и пошел спать, хотя день был в самом разгаре. Он стащил у меня мелочь, чтобы купить черепашку у парня из соседнего дома, и пропал, а полиция нашла его в кустах у библиотеки. Джоэл никогда не рассказывал небылицы, как другие дети, это не доставляло ему удовольствия. Насколько возможно, он старался уклоняться от объяснений, и только пойманный за руку врал, но так неумно и неуклюже, так откровенно невпопад, что это просто сводило меня с ума.
Я хотела добиться от него правды, но вместо этого сорвалась на крик:
— Почему ты всегда отрицаешь очевидное?
Джоэл пожал плечами. Это был его старый трюк, от которого кровь стучала у меня в висках и хотелось его ударить. Хотя подобное в нашей семье не было принято, мы предпочитали слово.
— Но раз ты ничего не принимал, то почему же оказался здесь? — я махнула рукой в сторону зарешеченного окна, изможденных пьяниц, токсикоманов и прочих полусумасшедших субъектов. — Тэд вызвал скорую. Ты не узнавал меня. Там были полиция, санитары, врачи. Они составили протокол, и если отрицать столь очевидные вещи, здесь можно застрять надолго.
У него перехватило дыхание не то от страха, не то от злости, но раньше, чем он смог ответить, вдруг появилась Шерри Тэлбот с огромной корзинкой в руках, словно собралась на пикник. Скорее всего, ее пропустили, когда мы так увлеклись препирательствами, что не замечали ничего вокруг, поэтому казалось, что она просто возникла из ничего рядом с нами.
Годы, проведенные на трибунах избирательных кампаний отца, приучили ее не замечать таких пустяков, как семейная ссора в психиатрической больнице, поэтому она сразу же одарила нас лучезарной улыбкой.
— Привет, Джоэл. — Сверкая глазами из-под водопада русых волос, она протянула корзинку, и Джоэл смущенно уставился на румяные яблоки, виноград и сочные груши, переложенные зеленым целлофаном.
— Как ты попала сюда? — выдавил он наконец.
— Я вспомнила парня, с которым познакомилась прошлым летом в Хэмптоне. Он здесь в администрации.
— Но как ты узнала, что я здесь?
— Нора сказала…
Брат буквально испепелил меня взглядом за это предательство, можно было понять, как ему неудобно предстать перед ней в потрепанном казенном халате, небритым, в матерчатых шлепанцах. Но оправдаться мне было нечем. Пока мы с ним молчаливо и угрюмо оценивали ситуацию, Шерри примостилась на скамейке рядом с нами и, не замечая ни решеток на окнах, ни полоумных пациентов, начала рассказывать о колонке, которую ей поручили вести в газете.
Под звуки ее беззаботной болтовни Джоэл тяжело и как-то судорожно вздохнул, потом еще. Все это показалось мне до боли знакомым. И вдруг я вспомнила, что именно так вздыхала наша мать, когда последний раз была дома. Стоял необычно теплый май, она распахнула окно, и комната наполнилась запахом сирени. Мама провела весь день в постели, смотрела телевизор и часто вздыхала. Отец вечером отвез ее в санаторий, а наутро ее уже не стало.
Я украдкой взглянула на Джоэла, пока Шерри продолжала щебетать. В глазах его застыл испуг, лицо стало мертвенно-бледным. Как бы то ни было, но оставить его здесь я не могла.
Когда вернулся санитар и дал понять, что время свидания истекает, я вдруг выпалила:
— Мы найдем тебе частного психиатра.
— Это еще зачем? — он отшатнулся, как будто я ему угрожала. Но тут же сменил тон: — Пожалуй, ты права. Мне надо им сказать, что я в тот вечер принял ЛСД.
— Вот и хорошо, — мне были знакомы его детские уловки. Он как бы говорил это под моим нажимом, но не сознавался передо мной.
— Так что психиатр мне не требуется, — довольно закончил брат.
— Но, дорогой, хотя бы для подстраховки, — настаивала я и, предупреждая возможные возражения, быстро добавила: — Ты ее знаешь. Это Эрика Лоренц.
Он успокоился, так как встречал ее у нас во время каникул на побережье и она ему нравилась. Даже не видя ее годами, он иногда вспоминал и расспрашивал о ней.
— Ну, если только Эрика, — согласился Джоэл.
Миссия моя неожиданно успешно завершилась, и пора было уходить, пока он не передумал и не возникли новые осложнения. Когда я целовала подставленную щеку, брат похлопал меня по плечу и стало ясно, что меня простили. Семейная солидарность перевесила все мои просчеты.
Но когда мы с Шерри шли по мрачному коридору, на душе у меня было неспокойно. И солидарность имеет свои пределы, а мы заключили негласный союз с целью обмануть госпитальных врачей.
С помощью Эрики все прошло довольно гладко, и через десять дней Джоэла официально выписали. Я забрала его в среду после обеда. В свежей сорочке, чисто выбритый, он излучал какую-то юношескую уверенность в своих силах. Как это иногда бывает, моя память навсегда сохранила просветленное выражение его лица.
Но по дороге к выходу на улицу вдруг словно тень промелькнула над ним. А когда мы миновали приемный покой и вышли на свежий, холодный воздух, в нем что-то изменилось. Поведение стало натянутым, внутренне он напрягся. В тот момент мне это казалось понятным: после двенадцатидневного заключения, если можно так выразиться, внешний мир подавил его. Мы прошлись по Первой авеню и остановили такси, тут у него возникли трудности с адресом, он колебался.
