Станислас-Андре Стееман - Убитый манекен
И вот старая Ирма, все еще нерешительно, подошла, задыхаясь, к двери. Ее трясущаяся рука коснулась дверной ручки. А ведь она не спешила. Не поддалась ли она внезапному волнению?
Да, это волнение. Бессмысленная надежда, против которой до сих пор она восставала, вновь овладела ею. Ей явилось лицо. Узкое, бледное, увенчанное спутавшимися волосами, искаженное жутким страхом. Лицо взрослого-ребенка с подавленным взглядом, с нежными губами, залитое потом. Неумолимое лицо, лишающее ее сна, лицо, которое она гонит и призывает. Лицо, которое заменяет ей алтарь, когда она часами молится в могильном холоде церкви без паствы.
Старая Ирма начала поворачивать дверную ручку, но остановилась.
А что, если это… Ну конечно, а если это Леопольд хотел бы войти в дом? Леопольд, ее возлюбленный сын, наконец-то примчался к ней? Освобожденный или — кто знает? — убежавший Леопольд?
Ах! Скорее узнать, скорее узнать!
«Здравствуйте, Ирма!»
Старуха в испуге отступила.
С большим, скверно перевязанным свертком под мышкой, оскалив в беззвучном смехе все зубы, перед ней стоял крупный, плотный мужчина.
Он вошел, сам закрыв за собою дверь. Его маленькие живые глазки высматривали, минуя Ирму, мрачные тайны дома. Он машинально вытер ноги о половичок:
— Ведь вас зовут Ирма?
А когда служанка, покоренная, склонила голову:
— Предупредите своего хозяина, что комиссар полиции Эме Малез хотел бы с ним побеседовать.
Пауза. Затем из мрака прозвучал музыкальный голос:
— Прошу прощения, сударь. Мой отец болен и больше никого не принимает. Но, может быть, я сама?..
8. Жильбер первый и Жильбер второй
Малез галантно поклонился, что было совершенно необычно для человека, скупого на проявления вежливости. Но, может быть, он обнаружил такую почтительность к своей собеседнице лишь для того, чтобы лучше скрыть недобрую улыбку, игравшую на его губах?
— Вы — мадемуазель Ирэн, конечно?
Дрожанием ресниц девушка подтвердила догадку, мгновенно загасив огонек недоумения в светло-серых глазах:
— Если вам будет угодно пройти за мной?..
Малез снова склонил голову. Может быть, он ошибся? Ему показалось, что Ирэн исподтишка бросила беспокойный взгляд на его сверток.
Следуя на ней, он прошел на веранду. Ему мешал манекен. Он избавился от него, поставив у стены.
По другую сторону стола сидела еще одна девушка. Крупная, высокая, одетая, как и Ирэн, в черное, но не такая бесцветная. Гладко зачесанные волосы открывают чистый смуглый лоб, опуская карие глаза, она тщетно пытается скрыть вспыхивающее в них пламя.
— Моя кузина Лаура Шарон, — неловко представила ее Ирэн.
Она подала стул, но Малез продолжал стоять. «Скрытое пламя», — подумал он, удостаивая Лауру последним взглядом. Затем он стал вызывающе разглядывать другую. Не хороша, нет. Во всяком случае, на первый взгляд. Расплывчатые черты, слишком длинный нос, тусклые светлые волосы. «Лицо, словно стертое ластиком», — опять подумал Малез.
— Не хотите ли присесть?
Голос у нее был нежный, слегка поющий, приглушенный, как и все остальное.
Не обращая внимания на пододвинутый к нему стул, Малез подтянул к себе другой и уселся на нем со свирепой решимостью. Он предчувствовал, что борьба, которая ему предстоит против атмосферы старого дома, будет трудной и, может быть, завершится не к его чести.
Обе девушки следили за каждым его движением. Кажется, им трудно осознать его присутствие, в реальности которого они все еще сомневались.
«Все во мне должно их раздражать! — с досадой подумал Малез. — И мое круглое лицо здорового человека, и мои грязные башмаки, и мой затрепанный воротничок… И этот отвратительный сверток, который их изящные ручки вместо моих грубых лап превратили бы в произведение искусства!»
И еще он переспросил себя:
«Неужели они останутся стоять?»
И в то же мгновение Ирэн присела на краешек стула, сплетая и расплетая на коленях пальцы и краснея:
— Что от нас… Что вам нужно от моего отца? — с мучительным смущением спросила она.
— Я хотел бы задать ему несколько вопросов.
— О?..
На этот раз заговорила Лаура Шарон, и одного простого слова, затрепетавшего, как вонзившаяся в цель стрела, было достаточно, чтобы обнаружить в ней противника.
— Ну… о его жизни, о… о его домашних…
Малез путался и сам это сознавал. Не охватят ли и его замешательство, смущение Ирэн, не будет ли и он парализован, сможет ли ясно высказать то, что хочет? Стоит посмотреть…
— Мне бы также хотелось ему показать… кое-что! Один предмет…
Что бы только ни дал Малез за возможность вынуть из кармана трубку, плотно прижать табак твердым ногтем, раскурить, сделать две-три затяжки, что сразу вернуло бы ему уверенность в себя, которой сейчас так недостает?
— Этот предмет, — неожиданно закончил он, — находится здесь… в этом свертке…
И он с такой силой, так резко хлопнул по свертку, что едва его не опрокинул; ему пришлось стремительно протянуть руку, чтобы его удержать.
Он исподтишка поглядывал на девушек, из которых одна сидела, а другая оставалась стоять, одинаково молчаливых и неподвижных. Он испытывал ощущение, что имеет дело с судьями. Эта мысль приводила его в бешенство.
— Мы слушаем вас, — выговорила наконец Лаура.
Малез бросил в ее сторону раздраженный взгляд. «Мы слушаем вас»! Неужели эта девушка, которой, наверное, нет еще и двадцати пяти лет, навяжет ему свою волю? Он снисходительно разглядывал ее, ища уязвимое место в ее броне. Кокетлива? Нет, в ее тусклом платье нет ничего, что привлекало бы взгляд, кроме, пожалуй, бегущих от бедер вниз тяжелых складок и маленького круглого воротничка монастырской воспитанницы, застегнутого золотой брошью. «Разве Лаура Шарон не сознает своей красоты или же ею пренебрегает?»
Малез принял неожиданное решение.
Поднявшись, он заявил:
— Сейчас я разверну этот сверток.
И его неловкость, на этот раз притворная, дала ему дополнительные козыри.
Он не торопился. Его ногти цеплялись за тесемки, грубые пальцы рвали бумагу. Работая, он наблюдал за реакцией Лауры и Ирэн, замечал, как они обмениваются взглядами, в которых мелькало опасение, это точно!
Точно ли? Вдруг статуя ожила, Лаура чуточку нагнулась, взяла из корзинки с шитьем ножницы и протянула Малезу.
— Ножницы… — проговорила она. — Так будет быстрее…
Быстрее… В одно мгновение серая бумага прорвана, тесемки перерезаны.
Избавленный от сшитого г-ном Деваном костюма, манекен предстал в своей жалкой наготе. Его изувеченное лицо было искажено ужасной улыбкой, улыбкой, не знающей страдания, чудесной полуулыбкой, которой незнакомо…
