Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
– Это займет немало времени, ну да уж нечего делать. Однако дальше-то что же будет?
– А вот что я придумал, мосье Николь. Вы дадите мне несколько форменных писем, в которых такой-то ходатай по делам приглашает мосье (я уже сам выставляю его имя) в свой служебный кабинет по важному делу.
– Молодец, Фрике! Право, молодец!
– Еще бы! Ведь недаром же я буду выдавать себя за вашего поверенного, мосье Николь, – захохотал Фрике. – Не посрамлю же я своего патрона. А заманив господина ен в нашу контору, мы уже сумеем выпытать у него все, что нам нужно.
VI
Охота
Покидали улицу Вавен Фрике и Николь в отличнейшем расположении духа. Отыскивать по всему Парижу человека, ни имя, ни местожительство которого не известны, действительно забавно и оригинально. Весело обошли приятели ближайшие улицы на Бер-Гласьер, Шартьер и Гранд-Шомьер.
– Господин Маршен?.. – спросил Фрике у болтливого привратника.
– А чем он занимается? – поинтересовался тот.
– Не знаю. Мне надо передать ему письмо.
– Маршен… Погодите!.. Во втором живет Бернар… Вам, может быть, нужен Бернар?
– Нет-нет!
– Тогда спросите рядом.
В соседнем доме их приняли за воров, дальше – за нищих, в следующем – за агентов тайной полиции. Обойдя всю улицу Гранд-Шомьер, они нашли только одно подходящее имя – Альфонс Геден, бывший студент, написавший водевиль для театра Клюни и хвалебную песнь весне.
На всякий случай студенту оставлено было письмо следующего содержания:
«Париж, 20 сентября 1868 г.
Милостивый государь!
Покорнейше прошу Вас пожаловать завтра от 2 до 3 часов в мою контору по весьма важному делу, лично Вас касающемуся.
Николь.
Поверенный и ходатай по судебным и тяжебным делам. Улица Вавен, 110.»
– Едва ли только Геден этот окажется тем, кого нам надо, – заметил Фрике.
– В шахматной игре необходимы пешки! – пожал плечами его приятель.
– А я не умею играть в шахматы, – пожаловался Фрике.
– Начало, по крайней мере, пока довольно удачно, – похвалился Николь. – Теперь нам придется расстаться, – добавил он.
– Я останусь в этом квартале, – заявил Фрике. – Надо обойти улицу Гласьер.
– Едва ли ты найдешь там что-нибудь.
– Почему вы так полагаете?
– Потому, что, судя по твоему рассказу, лица эти не могут жить в таком бедном квартале.
– Да вы сами же говорите, что нельзя ничем пренебрегать.
– Конечно, конечно… Орудуй, милый Фрике, орудуй здесь, а я отправлюсь на правый берег. Когда покончишь с улицей Гласьер, повороти через Пасси на улицу Круа-Буасьер, затем отправляйся на улицу Пениньер, а центральным кварталом я уж сам займусь.
– Слушаюсь. Желаю вам успеха, мосье Николь!
И приятели разошлись в разные стороны. Фрике направился к кварталу Гласьер, который населен почти исключительно бедными рабочими. Тощие, испитые физиономии, бледные, болезненные лица молодых девушек попадаются там на каждом шагу. Порок и разврат нашли себе здесь обильную пищу и вербуют своих покорных рекрутов главным образом в этой части Парижа.
Проходя мимо бедной, грязной гостиницы, Фрике услышал свое имя.
– Эй! Фрике! – окликнул его знакомый гортанный голос.
– А-а! Это ты, Флампен.
– Чего ты тут болтаешься?
– Да так… Просто гуляю.
– Небось старый-то твой хрыч опять тебе намылил голову?
– Мосье Лефевр?.. Да.
– Ты вырос, Фрике, преобразился в настоящего мужчину.
– Еще бы! Мне ведь уже восемнадцать… А ты вот нисколько не изменился, все тот же…
– Портильар, – подсказал гамен и захохотал во все горло.
Личность эта была, действительно, не из симпатичных, и с первого же взгляда напоминала злополучного гамена Эжена Сю, с тою только разницей, что этому гамену было уже двадцать лет.
Флампен был безобразен и гадок. Безобразие его – не из обыкновенных, на нем лежала какая-то особая печать самых низких животных страстей и пороков. Его громадный и слюнявый рот, с толстыми, бледными губами, с кривыми, желтыми зубами, изрыгал одну площадную брань и грязные, неприличные остроты. Его нахально вздернутый нос, казалось, каким-то собачьим чутьем выискивал поживу и легкую добычу. Его глубоко ушедшие в орбиты глаза – не то серого, не то зеленовато-коричневого цвета – еще издали зорко намечали свою жертву.
Прежде Флампен пренебрегал своим туалетом, а теперь на нем были чистая рубашка из полосатого перкаля и франтовской галстук сольферинового цвета. Его гладко и ровно расчесанные волосы напомажены и слегка взбиты на висках. Надетая набекрень черная шелковая фуражка и блуза с широко откинутым назад воротником как нельзя более гармонировали между собой. Ходил он самой что ни на есть разгильдяйской походкой, заложив руки в карманы своих узких панталон.
Я уверен, что вы непременно где-нибудь видели тип человека, подобного Флампену, и при встрече с ним не могли удержаться от невольной гримасы омерзения и отвращения, тогда как рука ваша благоразумно опускалась в карман, чтобы убедиться в целости и неприкосновенности кошелька или бумажника.
Фрике недолюбливал Флампена и потому не обрадовался этой встрече.
– Что поделываешь, как поживаешь, Флампен? – спросил он его, только бы что-нибудь сказать.
– Я? Я живу теперь с Виржини.
– Какая это Виржини?
– Ба! Да разве ты не знаешь маленькую Этиоле?
– Не знаю и не понимаю. Чем ты занимаешься?
– Да говорю тебе, что занимаюсь этой маленькой девчонкой! – топнул ногою гамен, глядя удивленными глазами на своего прежнего товарища.
– А-а! Ну, это, конечно, другое дело…
– Легка на помине! – крикнул Флампен, указывая на дверь грязной харчевни, из которой выходило тщедушное худенькое существо.
– Это твоя жена? – удивился Фрике.
– Ну, да!
– Но она еще ребенок.
– Кто это? Этиоле-то ребенок? Ей уже шестнадцать лет, мой милый.
В сердце Фрике невольно шевельнулась жалость к этому маленькому, хрупкому созданию, которому веселая публика танцклассов дала странное прозвище Этиоле. По привычке он приподнял фуражку и поклонился вновь пришедшей.
– А ведь приятель твой гораздо благовоспитаннее тебя, Флампен, – сказала она, бросив благодарный взгляд Фрике за его маленькое внимание. Она не была избалована вежливостью своих кавалеров.
– Он кланяется тебе только потому, что не знает тебя, – заметил Флампен, пожав плечами.
– Неправда, – прервал его Фрике, – я кланяюсь всякой женщине, потому что она женщина, а такой хорошенькой девушке, как мадемуазель Этиоле…
Флампен не слушал. Подскочив к Виржини, он ударил ее по лицу и сказал грубо:
– Эй ты, недомерок, поворачивай пятки куда следует.
