Элизабет Джордж - Картина без Иосифа
— Но почему такая внезапная перемена? Уйти в безвестность с влиятельного поста? Едва ли это можно считать нормальным. Даже для священнослужителя.
— Он ездил по индивидуальному туру в Дамаск незадолго до этого. И потерял там свою жену.
— Каким образом?
— Она погибла на море. Несчастный случай. С тех пор, по словам Майкла, Сейдж изменился до неузнаваемости. Смерть жены он воспринял как Божью кару за свои суетные интересы и решил жить по-другому.
Сент-Джеймс взглянул на Дебору, и они поняли друг друга. Согласно имеющейся у них информации, они полагали, что викарий не был женат. Видимо, Дебора вспомнила тот ноябрьский день, когда первый и единственный раз беседовала с этим человеком.
— Видимо, его стремление к успеху сменилось страстным желанием искупить свою вину, — сказал Сент-Джеймс епископу.
— Но последняя страсть оказалась менее удобной, чем первая. Он сменил девять мест.
— За какое время?
Епископ взглянул на своего секретаря:
— Примерно за десять-пятнадцать лет, да? Доминик кивнул.
— Без всякого успеха? Человек с его талантами?
— Как я уже сказал, страсть не всегда способствует работе. Он превратился в фаната, о чем мы уже упоминали, во многом проявлял нетерпимость, требовал регулярного посещения церкви и был ярым противником секуляризации. Он жил Нагорной Проповедью и хотел, чтобы его примеру следовали и его собратья по церкви, и прихожане. Он твердо верил: что бы ни случилось с человеком, на все воля Господа. Но с этим трудно смириться, когда становишься жертвой бессмысленной трагедии.
— Кстати, как и он сам.
— Он верил, что получил по заслугам.
— «Я был эгоистичен», сказал бы он. — Диакон произнес это, подражая интонации Сейджа. — «Меня волновала лишь моя собственная потребность в славе. Длань Господа направила меня. Вы можете пойти по моим стопам».
— К сожалению, какими бы верными ни казались его слова, они не служат рецептом успеха, — заметил епископ.
— А когда вы узнали о его смерти, вам не пришло в голову, что тут имеется связь?
— Именно поэтому я отправил на жюри Доминика.
— У этого человека были свои внутренние демоны, — произнес Доминик. — Он предпочел бороться с ними на публичном форуме. Искупить свои собственные мирские склонности он мог единственным путем — исправлять каждого на свой лад. Послужило ли это мотивом для его убийства? — Он захлопнул блокнот назначений епископа. Было ясно, что разговор подходит к концу. — Все зависит от реакции того, кого он поучал, как надо правильно жить.
— Саймон, это у меня всегда плохо получалось. Ты же знаешь. — Они наконец остановились в Даунеме, на другой стороне Пендлского леса и, оставив автомобиль возле почты, побрели по спускавшейся вниз тропинке. Обошли вокруг сожженный грозой дуб, от которого остались лишь ствол да несколько обрубков на месте суков, и вернулись к узкому каменному мосту, который только что переехали на машине. Серовато-зеленые склоны горы Пендл-Хилл возвышались вдали, с вершины свешивались вниз гигантские ледяные сосульки. Дебора и Саймон заметили на берегу зеленую лужайку, где речка делала изгиб и скрывалась за аккуратной линией коттеджей, и направились туда. Там у каменной стены виднелась источенная временем скамья, а на траве крякали штук двадцать диких уток, рылись на обочине дороги и гребли перепончатыми лапами по воде.
— Не волнуйся. Ведь ты не на экзамене. Вспомни то, что удастся. Остальное само придет.
— Ты до противного нетребовательный. Он улыбнулся:
— Я всегда считал это частью своего обаяния.
Утки поплелись к ним навстречу, рассчитывая получить корм. С кряканьем принялись обследовать их обувь, клюнули и отвергли ботинки Деборы и перешли к шнуркам Сент-Джеймса. Шнурки вызвали у них оживленный интерес, как и металлические пластинки сбоку. Однако, не обнаружив ни единой крошки хлеба, утки, распушив было перья, снова уложили их, видимо, в знак упрека, и с тех пор перестали демонстрировать разочарованное равнодушие к человеческому присутствию вообще.
Дебора села на скамью. Кивнула одетой в парку женщине, которая протопала мимо них в красных «веллингтонах» за черным терьером, энергично натянувшим свой поводок. Подперла кулаком подбородок. Сент-Джеймс присоединился к ней и дотронулся пальцами до морщинки у нее между бровями.
— Я думаю, — сказала она. — Пытаюсь припомнить.
— Я уже заметил. — Он поднял воротник пальто. — Не странно ли, что процесс твоего мышления требует столь низкой температуры.
— Ты как ребенок. Сейчас не так уж холодно.
— Скажи это своим губам. Они посинели.
— Уф. Я даже не дрожу.
— Ничего удивительного. Ты уже передрожала и сейчас находишься на последней стадии гипотермии, хотя не сознаешь этого. Зайдем-ка лучше в паб. Видишь, дым идет из трубы?
— Там слишком много отвлекающих моментов.
— Дебора, холодно. Хорошо бы выпить бренди?
— Не мешай мне думать.
Сент-Джеймс засунул руки в карманы пальто и сосредоточил внимание на утках. Они совсем не замечали холода. Немудрено. Все лето и всю осень они копили жировой слой, готовясь к холодам. Кроме того, их грог пух? Счастливые, чертенята.
— Святой Иосиф, — объявила наконец Дебора. — Вот что я вспомнила. Саймон, он с особым волнением относился к святому Иосифу.
Сент-Джеймс с сомнением поднял бровь и еще глубже спрятал голову в воротник.
— Это только начало, как я догадываюсь, — произнес он бодрым тоном.
— Нет, в самом деле. Это важно. Должно быть важно. — Дебора стала объяснять детали своей встречи с викарием в седьмом зале Национальной галереи. — Я любовалась да Винчи — Саймон, почему ты никогда не приводил меня туда?
— Потому что ты ненавидела музеи. Я попытался, когда тебе было девять лет. Не помнишь? Ты предпочла отправиться в Гайд-парк на озеро Серпентин покататься на лодке и стала безобразничать, когда я отвел тебя в Британский музей.
— Но там были мумии. Потом меня несколько недель терзали кошмары.
— Меня тоже.
— Ну, тебе не следовало так легко капитулировать перед маленькой своенравной девчушкой.
— Запомню на будущее. Итак, вернемся к Сейджу.
Она засунула руки в рукава пальто, как в муфту.
— Он сказал, что на рисунке Леонардо нет святого Иосифа. Что он почти не бывает на картинах рядом с Девой Марией и разве это не печально? Что-то типа того.
— Ну, Иосиф был лишь кормильцем, в конце концов. Хороший, правильный человек.
— Но мне показалось, что он так… так опечален этим. У меня было впечатление, будто он воспринимает это как личное горе.
