Дороти Сэйерс - Медовый месяц в улье
Голова поднялась, и в его голосе зазвучало то же торжество, что и в ее:
– Твой. Какой ни есть – весь твой. Со всеми недостатками, всей дурью – твой целиком и навеки. Покуда у этого несчастного, пылкого, фиглярствующего тела есть руки, чтобы тебя обнять, и губы, чтобы сказать “я люблю тебя”…
– Ооо! – простонала мисс Твиттертон со сдавленным всхлипом. – Я не могу, это невыносимо!
Мизансцена лопнула, как мыльный пузырь. Исполнитель главной роли вскочил на ноги и отчетливо произнес:
– Да чтоб тебя разорвало!
Гарриет встала. Ее восторженное состояние бесследно испарилось, уступив место стремительной ярости и обиде за Питера, поэтому она заговорила резче, чем хотела:
– Кто это? Что вы здесь делаете? – Она вышла из круга света и вгляделась в сумрак. – Мисс Твиттертон?
Мисс Твиттертон онемела и перепугалась до потери соображения. Она истерически глотала воздух. Со стороны камина раздался угрюмый голос:
– Так и знал, что выставлю себя идиотом.
– Что-то случилось, – сказала Гарриет, смягчаясь и успокаивающе протягивая руку. Мисс Твиттертон обрела дар речи:
– О, простите меня… я не знала… я не хотела… – тут воспоминание о собственном горе взяло верх, – о, я так кошмарно несчастна!
– Думаю, – сказал Питер, – мне лучше пойти проверить, перелит ли портвейн.
Он быстро и тихо вышел, не закрыв за собой дверь. Но зловещие слова успели проникнуть в сознание мисс Твиттертон. Ее вновь охватил ужас, слезы высохли, не пролившись.
– Боже, боже мой! Портвейн! Он сейчас снова рассердится.
– Господи! – воскликнула сбитая с толку Гарриет. – Что стряслось? О чем вы?
Мисс Твиттертон содрогнулась. По донесшемуся из коридора зову “Бантер!” она поняла, что кризис неотвратим.
– Миссис Раддл сделала с портвейном что-то ужасное.
– Бедный мой Питер! – сказала Гарриет. Она тревожно прислушалась к голосам. Бантер бормотал какие-то пространные объяснения.
– О боже, боже, боже! – причитала мисс Твиттертон.
– Но что могла натворить эта женщина? Мисс Твиттертон точно не знала.
– Кажется, встряхнула бутылку, – промямлила она. – Ой!
Громкий вопль страдания сотряс воздух. Питер перешел на крик:
– Как?! Всех моих цыпляток вместе с маткой?..[244]
В последнем слове мисс Твиттертон со страхом опознала ругательство.
– Ой-ой-ой! Надеюсь, до рукоприкладства не дойдет.
– До рукоприкладства? – переспросила Гарриет, одновременно рассерженная и позабавленная. – Нет, не думаю.
Но тревога заразна, к тому же известны случаи, когда бывалые мужчины вымещали гнев на слугах. Женщины прильнули друг к другу в ожидании взрыва.
– Что ж, Бантер, – донеслось издалека, – я могу лишь сказать: не допускайте этого впредь… Хорошо… Боже милостивый, дружище, в этом нет необходимости… Конечно, вы не… Пойдемте лучше осмотрим трупы.
Звуки затихли, и женщины с облегчением выдохнули. Нависшая над домом ужасная угроза мужского насилия рассеялась.
– Ну вот, все обошлось, – сказала Гарриет. – Моя дорогая мисс Твиттертон, что с вами? Вы вся дрожите… Ведь вы же не думали всерьез, что Питер станет… станет швырять вещи или тому подобное? Идите, сядьте к огню. У вас ледяные руки.
Мисс Твиттертон позволила усадить себя на диван.
– Простите, я… это было так глупо. Но… я всегда так боюсь, когда джентльмены сердятся… и… и… в конце концов, они ведь мужчины… а мужчины та кие страшные!
Окончание фразы она выпалила с судорожным всхлипом. Гарриет поняла, что здесь кроется что-то посерьезнее бедного дяди Уильяма и пары дюжин портвейна.
– Дорогая мисс Твиттертон, что случилось? Как вам помочь? С вами кто-то плохо обошелся?
Сочувствия мисс Твиттертон не выдержала. Она вцепилась в ласковые руки.
– О, миледи, миледи, мне стыдно вам рассказывать. Он говорил такие кошмарные вещи. Пожалуйста, простите меня!
– Кто? – спросила Гарриет, садясь рядом.
– Фрэнк. Ужасные вещи… Я знаю, я немного старше его. Верно, я так глупа… Но он правда говорил, что я ему нравлюсь!
– Фрэнк Крачли?
– Да. Я же не виновата, что дядины деньги… Мы собирались пожениться, только ждали, когда вернутся сорок фунтов и мои скромные сбережения, которые занял дядя. И теперь они все пропали, и наследства от дяди нет, и он говорит, что терпеть меня не может, а я… я так его люблю!
– Мне очень жаль, – беспомощно сказала Гарриет. Что еще тут скажешь? Ситуация и смехотворная и гнусная.
– Он… он… он назвал меня старой курицей! – Выговорив самое страшное, мисс Твиттертон продолжала уже свободнее: – Он так разозлился из-за моих сбережений, но мне и в голову не пришло просить у дяди расписку.
– Ох ты господи!
– Я была так счастлива, думала, что мы поженимся, как только у него наладится с гаражом. Только мы никому не говорили, потому что, понимаете, я немного старше его, хотя, конечно, положение у меня повыше. Хотя он старается выбиться и стать лучше…
Как тяжко, подумала Гарриет, и как неизбежно! Вслух она сказала:
– Дорогая моя, если он с вами так обращается, он ни ка пельки не лучше. Он недостоин чистить ваши туфли.
Питер тем временем пел:
Que donnerez-vous, belle,
Pour avoir votre ami?
Que donnerez-vous, belle,
Pour avoir votre ami?
(Кажется, он уже пришел в себя, подумала Гарриет.)
– И он такой красивый… Мы встречались на клад бище – там есть милая скамейка. Вечером там ни кого не бывает. Я позволяла ему себя целовать…
Je donnerais Versailles,
Paris et Saint Denis!
– А теперь он меня ненавидит… Я не знаю, что де лать… Лучше утопиться. Никто не знает, на что я по шла ради Фрэнка…
Auprès de ma blonde
Qu’il fait bon, fait bon, fait bon.
Auprès de ma blonde
Qu’il fait bon dormir![245]
– Ну, Питер! – сердито прошептала Гарриет. Она встала и захлопнула дверь, отгородившись от этой бессердечной демонстрации счастья. Мисс Твиттертон, погруженная в свои переживания, тихо плакала в уголке дивана. Гарриет обнаружила в себе самые разные чувства – одно под другим, слоями, как неаполитанское мороженое:
Ну и что мне с ней делать?..
Он поет по-французски…
Должно быть, ужин уже скоро…
Есть какая-то Полли…
Миссис Раддл их доведет до ручки…
Bonté d'dme…[246]
Старый Ноукс лежал мертвый у нас в погребе…
(Eructavit cor meuml)
Бедный Бантер!
Селлон?..
(Qu’il fait bon dormir…[247])
Знаешь Как – знаешь и Кто…
Этот дом…
Мое он сердце взял, а я – его…[248]
Она пришла в себя и подошла к дивану.
