Рекс Стаут - Семейное дело
– Мне не следовало тебя спрашивать, – заявил Вульф. – Сплошное бахвальство. Ты не в состоянии определить происхождение лимонного сока в готовом блюде.
Конечно же он пребывал в состоянии раздражения. Согласно введенному им неписаному правилу, говорить во время еды о наших рабочих проблемах запрещалось. Но сейчас у нас не было ни клиента, ни видов на гонорар, и дело, которым мы теперь занимались, носило сугубо семейный характер; Вульфу волей-неволей приходилось о нем думать. И в довершение обслуживал нас не Пьер, которого он больше никогда здесь не увидит, а какой-то венгр или поляк по имени Эрнст, имевший склонность опрокидывать посуду. Между тем Вульф съел все, что нам принесли, включая – по моему предложению – и миндальное слоеное мороженое, а также выпил две чашки кофе. Что же касается темы для разговора, то тут проблем не возникло. «Уотергейт» широко обсуждался в обществе, и Вульф знал об этой афере, пожалуй, больше, чем любая, взятая наугад, дюжина американцев. Ему, например, были известны даже имена деда и бабки Халдемана.
Вульф сперва намеревался еще раз поговорить с Феликсом, но когда мы поднялись из-за стола, он сказал:
– Ты можешь подогнать машину к боковому входу?
– Прямо сейчас?
– Да. Мы навестим отца Пьера Дакоса.
– Мы? – изумился я.
– Разумеется. Если ты доставишь его в наш дом, нам могут помешать. Поскольку мистер Кремер и окружной прокурор пока не смогли найти нас, они, возможно, приготовили ордер на задержание.
– Я мог бы привезти его сюда.
– Ему почти восемьдесят лет; возможно, он уже не в состоянии самостоятельно передвигаться. Кроме того, мы, быть может, застанем там и дочь.
– Найти место для стоянки автомобиля в районе пятидесятых улиц – безнадежное дело. Не исключено также, что придется взбираться на третий или четвертый этаж здания без лифта.
– Там увидим. Так сможешь подогнать машину к боковому входу?
Я сказал «конечно» и подал ему пальто и шляпу. И правда – чисто семейное дело. Ради клиента, независимо от важности предприятия и величины гонорара, он никогда бы не согласился терпеть подобные неудобства. Вульф воспользовался служебным лифтом ресторана, а я спустился к главному входу: мне нужно было сказать Отто, куда подогнать машину.
Западные пятидесятые улицы – это смесь питейных заведений, пакгаузов, обшарпанных домов без лифтов, но, как я знал, тот квартал, к которому мы стремились, состоял преимущественно из старых кирпичных особняков, а возле Десятой авеню находилась подходящая автостоянка. По дороге я предложил доехать до гаража, оставить там наш автомобиль, который принадлежит Вульфу и на котором езжу я, и взять такси. Однако Вульф отверг мое преложение. Он убежден, что когда за рулем движущегося транспортного средства нахожусь я, то риск существенно уменьшается. Таким образом, я проследовал до Десятой авеню и на стоянке обнаружил свободное место, всего за один квартал до нужного нам адреса.
Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили деревянными панелями и установили внутренний телефон. Я надавил на кнопку против таблички: «Дакос», поднес трубку к уху и скоро услышал женский голос:
– Эта-а кто тама?
«Если говорит дочь Пьера, – подумал я, – ей следовало бы поучиться манерам. Но, наверное, у нее был трудный день: досаждали представители полиции, прокуратуры, журналисты».
Часы показывали десять минут четвертого.
– Ниро Вульф, – сказал я в микрофон. – В-У-Л-Ф. Поговорить с мистером Дакосом. Ему это имя, вероятно, знакомо. С Вульфом еще Гудвин, Арчи Гудвин. Мы знали Пьера многие годы.
– Parlez vous francais?
Эти три слова, хотя и с трудом, я все-таки понял.
– Мистер Вульф говорит по-французски. Подождите. Она спрашивает парле ли вы франсе, – повернулся я к Вульфу. – Держите.
Он взял телефонную трубку, а я посторонился, чтобы освободить ему место. Поскольку его слова воспринимались мною всего лишь как набор звуков, я провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда сотрудник полиции, нажав кнопку, в ответ услышит: «Парле ву франсе?» Мне очень хотелось, чтобы это случилось с лейтенантом Роуклиффом и парой знакомых журналистов, прежде всего с Биллом Уэнгретом из газеты «Таймс». Но вот Вульф повесил трубку, и когда раздался желанный щелчок, я распахнул дверь. Перед нами, на противоположном конце вестибюля, находился лифт – дверцы гостеприимно раздвинуты.
Если вы говорите по-французски и хотели бы иметь перед глазами дословное содержание беседы Вульфа с Леоном Дакосом, отцом Пьера, то, к сожалению, я ничем не могу вам помочь. Правда, у меня сложилось определенное представление о том, как протекал разговор; судил я по интонации их голосов и по выражению лиц. Поэтому я доложу только то, что мне довелось наблюдать. Во-первых, в дверях квартиры нас встретила вовсе не дочь Пьера. Эта дама давно помахала ручкой и сказала «адью» своим пятидесяти, а быть может, и шестидесяти годам. Низкого роста, коренастая, с круглым, полным лицом и двойным подбородком, в белом переднике и с белой наколкой на седых волосах, она, по-видимому, говорила немного по-английски, хотя выглядела явной чужестранкой. Приняв у Вульфа пальто и шляпу, служанка проводила нас в гостиную. Дакос находился здесь: сидел в инвалидной коляске у окна. Для описания его внешности достаточно сказать, что это был высохший и сморщенный, но все еще довольно крепкий старик. Сейчас он, вероятно, весил на тридцать фунтов меньше, чем в пятьдесят лет, но когда я пожал протянутую руку, то почувствовал сильную хватку. На протяжении часа и двадцати минут, проведенных с ним, он не произнес ни одного понятного мне слова. По всей видимости, он вообще не говорил по-английски, и, должно быть, именно поэтому служанка спросила меня по домашнему телефону, знаю ли я французский.
Уже через двадцать минут после начала разговора тон их голоса и манера поведения позволили заключить, что потасовки не будет. А потому я спокойно поднялся, огляделся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами.
На полках красовались главным образом различные безделушки – фигурки из слоновой кости и фарфора, морские раковины, выточенные из дерева яблоки и прочее, – но на одной полке была выставлена коллекция трофеев с надписями: серебряные кубки, медали, похожие на золотые, и несколько цветных муаровых лент. На всех предметах я мог разобрать только имя: «Леон Дакос». Очевидно, его закусочная чем-то проявила себя и заслужила благодарность сограждан. Полюбовавшись коллекцией, я продолжил осмотр помещения – естественное занятие в доме человека, которого совсем недавно убили. И, как водится, мои усилия оказались напрасными. Никаких стоящих улик. Фотография в рамке на столе, очевидно, представляла собой портрет покойной матери Пьера.
