Уилки Коллинз - Лунный камень
Она возвратила мнѣ книжечку и отворила предо мной двери. Однако подобныя выходки не должны смущать насъ, и мы всѣми силами обязаны стараться сѣять доброе сѣмя.
Выждавъ поэтому, чтобы за мною заперли дверь, я опустила одну книжечку въ почтовый письменный ящикъ, а затѣмъ просунувъ другую сквозь рѣшетку двора, я наконецъ почувствовала себя хотя въ малой степени облегченною отъ тяжелой отвѣтственности предъ своими ближними.
Въ тотъ же самый вечеръ, въ избирательномъ комитетѣ «Материнскаго Общества Дѣтской Одежды», назначенъ былъ митингъ. Цѣль этого прекраснаго благотворительнаго учрежденія состоитъ въ томъ, какъ извѣстно всякому дѣльному человѣку, чтобы выкупать изъ залога просроченные отцовскіе брюки, а въ отвращеніе тѣхъ же самыхъ поступковъ со стороны неисправимаго родителя, немедленно перешивать ихъ по росту невиннаго сына. Въ то время я была членомъ избирательнаго комитета и потому лишь упоминаю здѣсь о нашемъ Обществѣ, что мой безцѣнный и прекрасный другъ мистеръ Годфрей Абльвайтъ принималъ участіе въ вашемъ нравственно и вещественно полезномъ дѣлѣ. Я предполагала встрѣтить его вечеромъ того понедѣльника, о которомъ я теперь говорю, и собиралась при свиданіи въ мастерской сообщатъ ему о пріѣздѣ дорогой тетушки Вериндеръ въ Лондонъ. Къ величайшему моему разочарованію онъ вовсе не пріѣхалъ. Когда я высказала удивленіе по поводу его отсутствія, то сестры-благотворительницы, оторвавъ глаза отъ работы (въ тотъ вечеръ мы всѣ были заняты передѣлкой старыхъ брюкъ), въ изумленіи спросила меня, неужто я ничего не знаю о случавшемся. Я призналась имъ въсвоемъ полномъ невѣдѣніи, а тутъ только въ первый разъ мнѣ разказала о происшествіи, которое, какъ говорится, составляетъ точку отправленія настоящаго разказа.
Въ прошлый понедѣльникъ два джентльмена, занимавшіе совершенно различныя положенія въ свѣтѣ, сдѣлалась жертвами величайшаго злодѣянія, поразившаго весь Лондонъ.
Одинъ изъ джентльменовъ былъ мистеръ Септемій Локеръ, изъ Ламбета, другой — мистеръ Абльвайтъ.
Живя теперь въ совершенномъ уединеніи, я не имѣю возможности представить въ своемъ разказѣ подлинное объявленіе газетъ о томъ, какъ совершалось это злодѣяніе. Даже и въ то время я лишена была драгоцѣннаго преимущества слышатъ этотъ разказъ изъ устъ увлекательно-краснорѣчиваго мистера Годфрея Абльвайта. Все, что я могу сдѣлать, это изложить вамъ факты въ тѣхъ же словахъ, въ какихъ они были переданы мнѣ въ понедѣльникъ вечеромъ, соблюдая при этомъ неизмѣнный порядокъ, которому еще съ дѣтства слѣдовала я при уборкѣ своего платья, а именно: всему свое мѣсто и время. Не забудьте, что строки эти написаны бѣдною, слабою женщиной; а развѣ у кого-либо достанетъ жестокости требовать большаго отъ ея слабыхъ силъ?
Это случилось (благодаря моимъ дорогимъ родителямъ я поспорю въ хронологіи съ любымъ календаремъ) въ пятницу 30-го іюня, 1848 года.
Рано утромъ въ этотъ знаменательный день нашъ даровитый мистеръ Годфрей отправился въ контору банка, въ Ломбардскую улицу, чтобы размѣнять свой банковый билетъ. Названіе фирмы какъ-то нечаянно стерлось въ моемъ дневникѣ, а благоговѣйное уваженіе къ истинѣ воспрещаетъ мнѣ въ подобномъ дѣлѣ говорить что-либо на-обумъ. Къ счастію, нѣтъ никакой надобности въ названіи фирмы. Главная суть въ томъ, что приключалось послѣ того какъ мистеръ Годфрей покончилъ свое дѣло въ банкѣ. Подойдя къ двери, онъ встрѣтилъ совершенно незнакомаго ему джентльмена, которыя случайно выходилъ изъ конторы въ то же самое время какъ и онъ. Между ними возникъ минутный церемонный споръ о томъ, кто первый долженъ пройдти чрезъ двери банка. Незнакомецъ настаивалъ на томъ, чтобы мистеръ Годфрей прошелъ первый; тогда мистеръ Годфрей учтиво поблагодарилъ его, а затѣмъ они раскланялись и разошлись въ разныя стороны.
Легкомысленные и недальновидные люди, можетъ-статься, будутъ порицать меня на ту излишнюю подробность, съ которою я описываю весьма пустой, повидимому, случай. О, мои молодые друзья, и грѣшные братья! Остерегайтесь и не дерзайте полагаться на вашъ ограниченный разсудокъ. О, будьте нравственно опрятны! Пусть вѣра ваша будетъ также чиста какъ ваша чулки, а чулки ваши также чисты какъ ваша вѣра, а то и другое безъ малѣйшаго пятна и всегда готовые безбоязненно предстать на общій судъ.
Тысячу разъ прошу извинить меня. Я незамѣтно перешла къ стилю воскресныхъ школъ. Но онъ не годится для настоящаго разказа. Попробую же заговорить на свѣтскій ладъ и скажу только, что нерѣдко пустяки ведутъ въ этомъ и въ другихъ подобныхъ случаяхъ къ ужаснымъ результатамъ. Теперь же, упомянувъ, что вѣжливый незнакомецъ былъ мистеръ Локеръ изъ Ламбета, мы послѣдуемъ за мистеромъ Годфреемъ въ его квартиру, въ Вильбурнскую улицу.
Придя домой, онъ увиделъ, что въ передней ожидаетъ это бѣдно одѣтый, но миловидный, худенькій мальчикъ. Ребенокъ подалъ ему письмо, сказавъ, что оно вручено ему было старою незнакомою леди, которая не предупредила его даже о томъ, долженъ ли онъ ждать отвѣта или нѣтъ. Подобные случаи встрѣчались нерѣдко во время дѣятельнаго служенія мистера Годфрея на поприщѣ общественной благотворительности. Онъ отпустилъ мальчика и распечаталъ письмо.
Письмомъ этимъ, написаннымъ совершенно незнакомымъ ему почеркомъ, его приглашали на часъ времени въ Нортумберландскую улицу, близь набережной, въ домъ, гдѣ ему ни разу не приходилось бывать прежде. Свиданіе это назначалось ему какою-то престарѣлою леди съ тою цѣлью, чтобы получить отъ уважаемаго директора подробныя свѣдѣнія насчетъ Материнскаго Общества Дѣтской Одежды. Леди эта готова была щедрою рукой содѣйствовать увеличенію средствъ благотворительнаго общества, еслибы только вопросы ея получили желаемое разрѣшеніе. Въ концѣ письма она назвала себя по имени, прибавивъ, что краткость ея пребыванія въ Лондонѣ лишаетъ ее удовольствія и идти въ болѣе продолжительныя сношенія съ знаменитымъ филантропомъ.
Обыкновенные люди, можетъ-быть, колебались бы оставить свои собственныя занятія для нуждъ совершенно незнакомаго имъ человѣка. Истинный же христіанинъ никогда не колеблется предъ возможностью сдѣлать добро, и потому мистеръ Годфрей немедленно отправился въ назначенный домъ въ Нортумберландскую улицу. Человѣкъ очень почтенной наружности, но нѣсколько тучной корпуленціи, отворилъ дверь, и услыхавъ имя мистера Годфрея, немедленно повелъ его въ пустую комнату, находившуюся въ задней части бельэтажа. Войдя въ гостиную, мистеръ Годфрей замѣтилъ двѣ необыкновенныя вещи: слабый, смѣшанный запахъ мускуса и камфары и раскрытую на столѣ старинную восточную рукопись, разукрашенную индѣйскими фигурами и девизами. Занявшись разсматриваніемъ рукописи, мистеръ Годфрей сталъ спиной къ запертымъ створчатымъ дверямъ, которыя сообщались съ передними комнатами дома, какъ вдругъ, не слыхавъ на малѣйшаго шуму, который бы могъ предостеречь его отъ опасности, онъ почувствовалъ, что сзади хватаютъ его за шею. Едва успѣлъ онъ замѣтить темнобурый цвѣтъ схватившей его руки, какъ уже глаза его была завязаны, ротъ зажатъ и, безпомощный, онъ поваленъ былъ (какъ ему показалось) двумя человѣками на полъ. Третій же между тѣмъ принялся шарить въ его карманахъ и, — если леди позволительно такъ выразиться, безъ церемоніи раздѣлъ его и обыскалъ съ ногъ до головы. Желала бы очень оказать нѣсколько похвальныхъ словъ по поводу той благоговѣйной надежды на Промыслъ, которая одна лишь поддержала мистера Годфрея въ его тяжеломъ испытаніи. Но видъ и положеніе, въ которомъ находился мой несравненный другъ въ самую критическую минуту злодѣянія (какъ описано выше), едвали составляютъ предметъ приличный для обсужденія женщины. Пройдемъ же лучше молчаніемъ эти немногія послѣдующія минуты и станемъ продолжать разказъ о мистерѣ Годфреѣ съ того времени, когда окончился гнусный обыскъ его. Незримые для мистера Годфрея негодяи въ безмолвіи свершали свой злодѣйскій поступокъ, и только окончивъ его, обмѣнялась между собой нѣсколькими словами. Языкъ, которымъ они говорили, былъ непонятенъ для мистера Годфрея, но въ интонаціи ихъ голоса слишкомъ ясно слышались злоба ихъ и негодованіе. Его внезапно приподняли съ полу, посадили на стулъ и связали по рукамъ и по ногамъ. Чрезъ минуту послѣ того онъ почувствовалъ струю свѣжаго воздуха, долетавшаго до него чрезъ открытую дверь; прислушался, и убѣдился, что никого нѣтъ въ комнатѣ.
